Понятие церковность искусства есть совокупность духовно-благо-датной жизни Церкви, ее проявление в мире и в душе человека, ее свидетельство, проповедь и традиция, творчески преломленные и реализованные в искусстве. Церковность – это язык, выражающий сущность Церкви. Без проникновения благодатного духа Церкви невозможна полноценная церковная жизнь. Все виды церковного искусства – архитектура, иконопись, монументальная живопись, искусство малых форм – являют в видимых образах и символах представление о богатстве и великолепии духовного мира.
Наивысшим в Церкви является таинство Евхаристии. Таинство Евхаристии – центр духовной жизни Церкви. В тесной связи с богослужением состоит и церковное искусство, которое во многом предопределяет ход совершаемого в храме служения, давая возможность в различных образах глубже понять причастность человека к горнему миру, к Богу.
Весь уклад богослужебной жизни, все, что находится в храме, и сам храм, имеет свой сложившийся канон (устав). Вся церковная архитектура, монументальная живопись и иконопись объединяются воедино особым изобразительным каноном и воплощают в себе идею соборности. Священные изображения охватывают собой круг церковного года, события церковной истории, выражают полноту христианской жизни, веры и учительства.
Что же представляют собой традиции в церковном искусстве? Во-первых, это то, что сформировалось с течением долгого времени и представляет собой неизменный изобразительный канон, являющийся одной из форм церковного Предания. Во-вторых, церковная жизнь не есть нечто застывшее и неподвижное, это постоянно развивающийся и совершенствующийся организм. Все в жизни Церкви изменяется и движется в своем историческом развитии. Этот же принцип распространяется и на традиции. Однако основой их изменения является не удаление старых форм, а постоянное созидание и преумножение на их основе новых. Появляются новые иконографические образы, новые архитектурные формы и т.д. на монументальной и незыблемой основе древних традиций. В этом есть одно из принципиальных отличий церковного искусства от других.
Церковное искусство малых форм часто неверно именуют декоративно-прикладным искусством. Качество декоративности действительно присуще многим предметам, употребляемым в церковном обиходе, но оно является лишь приложением и дополнением к их литургической функции. Блаженный Симеон Солунский объяснял, что в храмах приличествует иметь «разнообразные украшения – потому, что Ему (Богу) принадлежит слава, у Него велелепие и красота, и великое богатство дарований». В церковном искусстве малые формы могут значить гораздо больше, чем монументальные: литургию нельзя служить без антиминса, а на антиминсе можно служить и вне церкви, если она была утрачена в силу каких-либо обстоятельств (пожар, землетрясение и т.п.). Священные литургические сосуды и принадлежности, кресты, от нательных до выносных, шитые иконы, плащаницы, панагии, нательные образа, ризы икон, облачения священнослужителей также сопричастны святыням и священнодействиям. Следовательно, если внешние архитектурные формы вплоть до XIX столетия не получали символических истолкований, то евхаристические сосуды и богослужебные принадлежности издавна имели свою символику, систематически изложенную отцами Церкви – святыми Германом Константинопольским (XIII в.), Софронием Иерусалимским (VII в.), или Феодором Андидским (конец XI в.), блж. Симеоном Солунским (XV в.).
Отдельные произведения церковного искусства традиционно относят к «декоративно-прикладной» сфере лишь из-за применяемых материалов или техники изготовления. Например, медные церковные врата с сюжетными изображениями, исполненными «золотой наводкой», по существу являются разновидностью церковной живописи. Мелкая пластика – каменные и литые медные и бронзовые иконы, кресты, бытовавшие в домах и в храмах, – также принадлежит истории иконописания, понимаемого широко, как сакральное образотворчество. Пограничным для декоративно-прикладного искусства и живописи является весьма популярное в нашей стране в прошлом церковное шитье. Образы церковной живописи и архитектуры включались во многие предметы церковной утвари, которые обычно несли на себе изображения, связанные с их функцией: на потирах помещали Деисус (от греч. «деисис» – моление) и Евхаристию (причащение апостолов), на дискосах – Младенца Христа и служащих Ему ангелов (Поклонение Агнцу), на рипидах – херувимов и серафимов (рипиды символизируют крылья ангельские). О важном смысле изобразительного ряда свидетельствуют русские переделки предметов иностранной работы, когда на готовую основу наносился соответствующий сюжет, например – на драгоценное блюдо наносился соответствующий рисунок гравировкой, и оно превращалось в тарель для просфор. В некоторых случаях именно изображение позволяет отличить церковную утварь от светской. Часто богослужебные предметы повторяли образы церковной архитектуры: сосуды-иерусалимы, дарохранительницы, кадила, ладанницы, выносные фонари имели вид миниатюрных храмов. Богослужебные евхаристические сосуды часто содержат на себе надписи, свидетельствующие об их назначении. Иногда среди древнерусских потиров (литургических чаш) встречаются сосуды западноевропейской работы, но их обязательно дополняли евхаристическим текстом на венце, так как иноземный сосуд, который по предназначению являлся потиром и имел традиционную форму, но без соответствующей надписи, тем не менее, не мог служить в этом качестве. Это отражает нерасторжимость, единство литургического значения и художественной формы в церковном искусстве.
Материал и техника исполнения предметов церковной утвари иногда диктовались символическим значением или особенностями использования. Например, воздвизальные и запрестольные кресты часто делали из дерева, поскольку они являются прямым образом Крестного Древа. В наставлении для священников и диаконов («Учительное известие», XVII в.) и в указе Святейшего Синода 1769 года запрещалось употреблять в качестве потиров, дискосов, дарохранительниц деревянные, стеклянные, железные или медные сосуды из-за впитывания ими влаги, хрупкости или подверженности коррозии (хотя в древней Церкви и на Руси использовались стеклянные и деревянные богослужебные сосуды). Однако более всего и материал, и способ исполнения зависели от экономических реалий: в бедных сельских храмах святые сосуды могли быть из олова, брачные венцы – из дерева, а облачения священнослужителей – из крашенины (обычного холста, окрашенного в один цвет, как правило, синий). Благочестивые прихожане по возможности старались благоукрасить храм дорогостоящими предметами, преимущественно серебряными. Золото стоило значительно дороже, и поэтому золотые изделия в русском церковном обиходе встречались редко, но обильно использовалась позолота. Выбор в пользу драгоценных металлов объяснялся не только соображениями престижности и практичности (стойкость к окислению и коррозии), но и сакральным смыслом. Из золота были сделаны некоторые части скинии и ветхозаветного храма, их утварь и священные сосуды, Ковчег Завета; золото было в числе даров, принесенных волхвами Младенцу Христу (Мф. 2, 11); апостол Павел уподоблял истинно верующих золотым и серебряным освященным сосудам (2 Тим. 2, 20), а апостол и евангелист Иоанн Богослов через золото, очищенное огнем, прообразовал христианскую веру (Откр. 3, 18). Святой Андрей Кесарийский в «Толковании на Апокалипсис» объяснял золото как знак высшего превосходства, чистоты, светлости, непорочности. В его труде большое место уделялось также символике драгоценных камней. 12 камней связывались с именами и качествами 12 апостолов. Яспис (зеленая яшма) обозначал апостола Петра, сапфир – Андрея, смарагд (изумруд) – Иоанна Богослова, розовый сардоникс или топаз – Иакова Алфеева, халцедон – Иакова Зеведеева, оранжевый сардий (сардоникс) – Филиппа, золотистый хризолит (сердолик) – Варфоломея, берилл – Фому, черный топаз – Матфея, хризопраз – Фаддея, голубой гиацинт – Симона, багряный аметист – Матфия.
Святой Дионисий Ареопагит толковал символику драгоценных камней по их цвету: белые означали свет, красные – огонь, желтые – золото, зеленые – юность. Подбор камней в том или ином изделии определялся, конечно, материальными возможностями и художественными предпочтениями.
Некоторые светские предметы переделывались, украшались соответствующими рисунками, орнаментами и надписями и затем использовались в богослужебных целях. Богослужебные облачения часто шились из привозных тканей, не имевших изначально богослужебного назначения. После кончины царей часть их одеяний жертвовалась в храмы, где они перешивались в архиерейские или священнические ризы или облачения престолов. В качестве ковшей для теплоты широко применяли чарки для вина, попадавшие в церковь как пожертвования. В московских храмах XVI – XVII веков встречались привозные паникадила, аналогичные тем, которые украшали богатые царские палаты, иногда с сюжетами, не вполне подобающими для церковного употребления.
Если переход предметов из светского обихода в церковный быт был распространен, то противоположные случаи возбранялись церковными правилами, существовали также общие запреты на отчуждение церковного имущества и запрет на использование священных предметов вне богослужения. По старинной русской традиции даже полотно, которым накрывали икону, могло в дальнейшем употребляться только для церковных нужд. Обветшавшие и износившиеся предметы старались обновить и хотя бы частично сохранить их фрагменты (перенос шитья на новую основу) или хотя бы материал (переплавка ветхих окладов). Полученный металл, жемчуг, драгоценные камни употребляли исключительно для изготовления новой церковной утвари. Только лишь с петровского времени появилась и распространилась практика пожертвований небогослужебных предметов в благотворительных целях: так, например, в 1916 году монастыри и церкви жертвовали на военные нужды серебряные изделия (иконные ризы). Еще в последней четверти XIX века, когда утвердилось представление об историко-художественной ценности церковного искусства, некоторые памятники старины, выведенные из церковного обихода, передавали в музеи.
Основной состав церковной утвари оставался неизменным со времени крещения Руси. Это всевозможные кресты, панагии, нательные иконы и образки, потиры, дискосы, тарели и блюда, дарохранительницы, дароносицы, лжицы, ковши для теплоты, ризы (оклады) икон и Евангелий, ковчежцы для святых мощей, кадила, водосвятные чаши, рипиды, осветительные приборы, выносные фонари, хоругви, архиерейские посохи и жезлы, детали облачений и прочее. Однако облик перечисленных предметов довольно сильно менялся в зависимости от времени и места изготовления.
Существовало большое разнообразие разновидностей крестов. С домонгольского времени известны кресты-тельники (нательные), часто небольшого размера, которые носились под одеждой; наперсные кресты; кресты-энколпионы, предназначенные для хранения и ношения частиц святых мощей; кресты напрестольные, воздвизальные, запрестольные выносные и др. Тельник давался при крещении и оставался с верующим до конца его земного пути. Четырехконечные кресты-тельники XI – XII веков, обнаруженные при археологических раскопках, изготовлены из металла или камня (в т.ч. янтаря). Их формы отличались большим разнообразием: помимо самых простых встречаются крестики с закругленными, расширенными, ромбическими, трехлопастными концами, с дополнительными перекрестиями на концах, с круглым, квадратным или ромбическим средокрестьем, а также крестики в виде процветшего креста с исходящими завитками-лепестками. На литых тельниках имелись различные изображения – Голгофский крест, Распятие, Спас Нерукотворный, святой архангел Михаил и апокрифический архангел Сихаил, святые Николай Мирликийский, мученик Никита и другие. Тельники часто украшались эмалью. Старообрядческие кресты-тельники XVIII – начала XX столетий различались по размеру (для отроков, отроковиц, мужей и жен), обычно имели по контуру характерный растительный орнамент, а на лицевой стороне – Голгофский крест с обязательной надписью: «Царь Славы». Они широко бытовали в народе, поскольку их отливка и продажа всем православным дозволялись Священным Синодом.
Разновидностью тельников были корсунские кресты, названные по первоначальному месту их изготовления – Корсуни (Херсонесу Таврическому). В узком смысле корсунский крест – это небольшой каменный крестик с серебряной оправой концов, которые соединялись друг с другом проволочками в виде цепочки. Оправа часто украшалась сканью, накладными розетками, жемчугом и драгоценными камнями; в центре помещалась накладка с Распятием. Корсунские кресты изготовлялись и бытовали на Руси вплоть до XVII века. Византийские наперсные мощевики-энколпионы первоначально имели форму ящичка-ковчега. На Руси были распространены меднолитые двустворчатые кресты-энколпионы, но встречались и сделанные из серебра и золота. Они ориентировались на византийские образцы и украшались лицевыми изображениями (Распятие, изображение Богородицы, различных святых), исполненными различными способами: в техниках литья, резьбы, чеканки, черни и эмали. В XV веке начался процесс вытеснения энколпионов плоскими двусторонними крестами, а затем и односторонними крестами типа наперсных, однако даже в XVIII – XIX столетиях в старообрядческой среде медные энколпионы продолжали в небольшом количестве отливать по старинным образцам. Крупные наперсные кресты-мощевики в XVII – XVIII веках носили монахи.
Кресты наперсные, с оглавием-ушком для шнура служат знаком священного сана; они носятся священнослужителями поверх облачения. В основном архиерейские и архимандричьи кресты изготавливали из золота и серебра, с драгоценными камнями и эмалевыми вставками. с XVIII века их оглавие выполнялось чаще всего в форме венца или короны. Однако на древней Руси и в крестьянском обиходе более позднего времени существовали небольшие наперсные кресты, распространенные у мирян. Такие кресты выглядели как крупные (6–8 см) тельники. Наперсные кресты по типу тельников часто привешивали к домашним иконам, также их помещали над входом, помещали под угол дома при закладке фундамента, ставили на божницу, оставляли на груди покойного, а затем прикрепляли к могильному кресту. В 1797 году по инициативе императора Павла I были введены наградные пресвитерские кресты – серебряные, четвероконечные, с Распятием на лицевой стороне. В 1820 году указом Святейшего Синода были учреждены кабинетные кресты, выдававшиеся из кабинета императора – золотые, для священников заграничных церквей. Магистерские и кандидатские кресты (магистров и кандидатов богословия) предназначались для выпускников духовных академий, они были равноконечными, с ликом Спасителя на средокрестье и исходящими лучами-штралами, обычно их носили в петлице (на цепочке, крепившейся к воротнику рясы). Докторские кресты были наперсными. С 14 мая 1896 году (со дня коронации Николая II) на каждого священника при иерейской хиротонии возлагается серебряный восьмиконечный крест с Распятием на лицевой стороне с цитатой-наставлением для иереев (1 Тим. 4, 12) и вензелем Н II.
Напрестольные кресты, как следует из их названия, полагаются на церковных престолах, традиционно в них помещаются частицы святых мощей. Напрестольные кресты могли также служить в качестве воздвизальных в праздник Воздвижения Креста Господня. Если в храме имелся особый воздвизальный крест, он хранился в ризнице. Ранние напрестольные и воздвизальные кресты состоят из двух горизонтальных перекладин, расположенных близко друг к другу, и удлиненного вертикального древа, они шестиконечны. Воздвизальные кресты с частицей Истинного Креста Христова (Крестного Древа) или святыми мощами исполнялись из дерева и покрывались богатыми окладами с лицевыми изображениями, выполненными в разных техниках. В XVI – XVII веках были распространены восьмиконечные кресты с косой нижней перекладиной (подножием), но в качестве напрестольных употреблялись и четырехконечные кресты. В XVIII веке наблюдается возврат к шестиконечной форме, однако напрестольные литые кресты меняют пропорции, становятся более массивными, концы часто приобретают трехлопастное завершение. В 1888 году Святейший Синод предписал для напрестольных крестов восьмиконечную форму. Старообрядческие восьмиконечные кресты по типу напрестольных, имеющих подробное изображение Распятия, как правило, относятся к категории аналойных, из-за отсутствия престолов в старообрядческих часовнях они полагались на аналои. Запрестольные кресты, поставляемые за престолом, называются также выносными или процессионными, поскольку их выносят вместе с другими святынями на крестных ходах. Византийские процессионные кресты X – XII веков были четырехконечными, обычно с круглыми дисками в центре и на концах, с лицевыми изображениями по образцу Константинова креста. Русские запрестольные кресты, сохраняя диски-медальоны, в более позднее время имели семь или восемь концов. Изображения на них часто были иконописными, иногда использовались металлические или костяные накладки или оклады. В XVIII веке в старообрядческом медном литье появился особый тип моленных крестов – киотные кресты, или кресты с полотенцами. Они дополнялись боковыми полосами (полотенцами) с фигурами предстоящих Богородицы, Марии Магдалины, Иоанна Богослова и Лонгина Сотника. Иногда верхняя часть креста имела коронообразное обрамление из литых фигурок херувимов, такие кресты получили название «Патриарших Распятий».
Потиры со времени принятия христианства на Руси устойчиво сохраняли форму чаши на высокой ножке-стояне. Утолщение-яблоко на стояне позволяло священнику крепко держать потир одной рукой, а другой раздавать Святые Дары с помощью лжицы. Менялось лишь пропорциональное соотношение частей и художественный облик потиров. Ранние металлические и деревянные потиры имели на внешней стороне чаши изображение Деисуса. На венце помещалась литургическая надпись («Пийте от нея вси»). В отличие от византийских потиров, у которых диаметр поддона-основания меньше диаметра чаши, древние русские потиры имеют широкие поддоны, обычные для романской традиции. С XVII века на потирах можно видеть изображение Тайной вечери и Страстей Христовых. В XVII – XVIII веках значительное своеобразие приобрели потиры работы ярославских серебряников. Большинство из них имеет небольшие чаши слегка эллиптических очертаний и почти конические толстые стояны, переходящие в широкие (заметно шире чаши) поддоны. Круглое или немного сплющенное яблоко располагается вплотную к чаше, словно срастаясь с ней. Московские и петербургские потиры во 2-й половине XVIII – начале XIX веков по форме стали близки к кубкам, а стоян потиров в период классицизма иногда трактовался как скульптурная группа на пьедестале (ангелы несут на плечах чашу потира). В орнаментах классического и ампирного стилей часто использовалась растительная тема, иллюстрирующая евхаристию, в виде виноградной лозы и колосьев пшеницы.
Ранние русские дискосы, как и византийские, были глубокими. Для удобства перенесения с жертвенника на престол они обычно имели поддон, то есть невысокую подставку. С XIV – XV веков, когда усложнился чин проскомидии и распространились блюдца для просфор, тарель дискоса стала более плоской и значительно уменьшилась в размерах. Рельефные изображения часто мешали размещению частиц просфоры и поэтому для украшения дискосов в основном употреблялись резьба и гравировка. На дне тарели изображали Поклонение Агнцу, с XVI века также причащение апостолов. На ранних дискосах встречались изображения Спасителя во весь рост и «Христа Еммануила», а на дискосах XVII века – Страсти Христовы. Традиционно вокруг изображения располагалась литургическая надпись: «Примите, ядите, сие есть Тело Мое…». Во второй половине XVII века ярославские серебряники ввели в церковный обиход новую форму тарели – в форме звезды, многоугольную, с вогнутыми гранями. Борт тарели дискоса украшался орнаментом, менявшимся в соответствии со временем существования, так в XVIII веке встречаются акантовые листья, в первой трети XIX века – гирлянды из лавра или дубовых ветвей и колосьев пшеницы, позднее распространяется орнаментация в «византийском» и «русском» стилях.
Тарели, предназначенные для использования на проскомидии, не имеют поддонов. На дне тарелей гравировались крест, изображение Богоматери «Знамение», святого Иоанна Предтечи, Благовещения.
В древней Руси дарохранительницы назывались ковчегами. В XVI – XVII веках распространены были дарохранительницы в виде ларца с высокой крышкой, завершенной главкой с крестом. В конце XVII века появились высокие двухъярусные дарохранительницы с двумя отделениями – для запасных Святых Даров и для освященных Агнцев, употребляемых на литургии Преждеосвященных Даров, так называемые дарохранительницы-часовни. Также они напоминали распространенные в русском быту XVII – XVIII веков ларцы-теремки. В XVIII веке дарохранительницы имели в своем оформлении металлическую сень, напоминающую надпрестольную, она венчалась не крестом, а изображением воскресшего Христа, в ореоле сияния славы. В композиции часто использовались литые фигуры ангелов и евангелистов. Дарохранительницы синодального периода имели весьма разнообразную форму, они могли изображать престол со стоящим на нем потиром, Голгофу, Гроб Господень в виде саркофага и т.д. Ковчегами в церковном обиходе принято называть мощехранительницы и реликварии.
В древнерусской традиции панагии (греч. – «всесвятая») – это сосуды для хранения частей Богородичной просфоры, использовавшиеся при совершении чина возношения панагии. Существовали путные и столовые панагии. Путные панагии – наперсные и створчатые, имеют оглавие и запор, они предназначались не только для чина возношения, но и для переноса частиц просфоры. Столовые панагии отличались более крупным размером, иногда состояли только из одной тарели без крышки и имели стоян и поддон. Круглые створки путных панагий снаружи обычно имели выпуклые изображения, а внутри – гравированные. Из сюжетов на лицевой стороне в панагиях XIV – XVI веков обычно встречаются Распятие или Вознесение Христово, на внутренних поверхностях – Святая Троица и Богоматерь «Знамение», сопровождающиеся литургическими надписями. Наиболее ранние путные панагии русской работы происходят из Новгорода и датируются концом XIII – первой половиной XIV века. Со второй половины XV века панагией называли также небольшую, богато украшенную драгоценными камнями, финифтью наперсную икону, обычно круглую или восьмигранную (в виде звезды), с вложенными святыми мощами, чаще всего с традиционным для путных панагий изображением Богоматери «Знамение». В XVIII веке иконы-панагии с вложенными святыми мощами стали традиционными для всех архиереев, а они также могли жаловаться в редких случаях и архимандритам за какие-либо выдающиеся заслуги. На обороте или на особой привеске помещали царский портрет, а в навершии – венец или корону.
Древнейшие наперсные русские иконы относятся к XI столетию. Наперсные иконы изготавливались из камня, дерева, меди, драгоценных металлов и имели оглавие (фигурное ушко или петлю) для продевания цепочки или шнура. На них изображали Спасителя, Богородицу, сюжеты двунадесятых праздников и наиболее почитаемых святых. Весьма распространенным был сюжет «Святые жены-мироносицы у Гроба Господня», что, скорее всего, связано с традицией паломничества наших предков в Святую землю и реликвиями Святого Гроба.
Разновидностью наперсных икон являются змеевики – это круглые литые или резные медальоны, имеющие на лицевой стороне изображение Богородицы или какого-либо святого, а на обороте – композицию из переплетенных змей, которая сопровождалась греческой заклинательной надписью. Змеевики имеют византийское происхождение. Распространение и развитие типологии змеевиков на Руси продолжалось до XV столетия включительно, а в дальнейшем их продолжали отливать по старым образцам вплоть до XIX века. Некоторые литые и резные иконы служили походными, особенно складни или служили обычными домовыми образами.
Обычай покрывать особо чтимые иконы окладами (ризами) сложился в Византии. Иногда украшались только поля икон, которые закрывали сплошными пластинами из драгоценного металла или декорировали драгоценными камнями и отдельными пластинками с лицевыми изображениями, часто оклад накладывался и на фон, оставляя открытыми фигуры. Были также сплошные чеканные оклады, оставлявшие для обозрения только «личное» (лики, кисти рук, стопы ног), они должны были напоминать рельефные иконы, целиком отлитые из золота или серебра. Византийские оклады не были чисто декоративным дополнением к живописному изображению, поскольку несли на себе изображения Деисуса (от греч. – моление) или Престола уготованного и святых. Сам по себе оклад воспринимался как покров святыни. Выбор некоторых святых на боковых полях определялся патрональными соображениями, часто там помещали изображения фамильных святых покровителей.
Кроме окладов почитаемые иконы, такие как изображения Богородицы, могли украшаться прикладом: венцами, коронами (корунами), ряснами, шейными гривнами, подвесками-цатами, ожерельями-монистами, вотивными привесками. В Киевской Руси в качестве приклада употребляли колты – пустотелые подвески для благовоний. Известны колты XI – XII столетий с сиринами, которые представлены в нимбах, что свидетельствует о христианском характере изображений, так как в византийском искусстве сирин отождествлялся с райской птицей.
Оклады домовых икон знатных и весьма состоятельных заказчиков, сохранившиеся от XIV – XV веков, преимущественно декорированы орнаментами и ориентированы на тонкие и изысканные византийские оклады эпохи Палеологов. Достаточно широкое распространение с конца XIV века получила техника басмы, которая была гораздо проще чеканки и давала более мягкий рельеф. Также для украшения икон использовалась скань – золотая или серебряная проволочка, выложенная узорами (обычно спиральными или сердцевидными) и напаянная на металлический фон. Сканые оклады встречаются относительно редко, чаще всего сканью покрывали только венцы или имитировали сканые узоры басменным тиснением. В XVI веке в окладах стали использовать цветную эмаль по скани и чернь. Во второй половине XVII века орнамент на окладах значительно укрупнился, а чеканка приобрела более высокий рельеф. Рама оклада нарочито отделялась от средника посредством выпуклых чеканных «труб» или рельефной окантовки. В конце века в царских мастерских помимо пышных изделий в духе барокко изготавливали совершенно гладкие неорнаментированные оклады, тогда же преобладающим типом окладов стали сплошные.
В окладах икон XVIII – XIX веков поля оформлялись в виде рамы, схожей с картинной, что было под стать изменившемуся характеру живописи. Орнаментация зависела от господствующего стиля, например растительные мотивы в барокко, стилизованные раковины в рококо, вазоны, пальмовые ветви, лавровые гирлянды в классицизме. В ампирных окладах первой трети XIX века появились фигурные наугольники – деталь, которая перешла в более поздние оклады и удержалась там до начала XX века. В 40–60-х годах XIX столетия и иконопись, и оклады приобрели черты барокко в эклектической интерпретации. В последней трети XIX века преобладают преимущественно «византийский» и «русский» стили. Для «византийского» стиля характерны гладкие оклады с орнаментированными полями, причем орнамент на полях исполнялся эмалью. В «русском» стиле использовались мотивы пропильной деревянной резьбы и народного творчества. В небогатой народной среде бытовали дешевые оклады, штампованные из жести или сделанные из фольги, также имел место способ имитации позолоченного оклада тиснением по левкасному грунту.
Оклады напрестольных Евангелий были цельнометаллическими или же состояли из отдельных частей (средника, наугольников, дробниц), крепившихся к обтянутому тканью переплету. Из практических соображений, так как тонкие листы басмы легко повреждались в процессе пользования, оклады Евангелий в отличие от иконных делали чеканными, резными или сканными. Обычно оклад был украшен лицевыми изображениями. До XVII века включительно в среднике помещали Распятие с предстоящими, хотя встречались и другие изображения, такие как Христос Еммануил. Уже в конце XIV столетия появился прижившийся на Руси тип оклада с литыми дробницами и на его основе возникла обычная для окладов XV – XVI веков композиция с пятью дробницами: с центральной и угловыми. С последней трети XVII века получают распространение оклады с крупными эмалевыми медальонами-дробницами (эмаль по рельефу или роспись по эмали). Эмалевые медальоны в убранстве Евангелий получают широкое распространение в XVIII столетии. В центре обычно изображалось Воскресение Христово в иконографии «Восстание из Гроба» или Спас на Престоле. На наугольниках – изображения четырех евангелистов, часто с их символами: Матфея с ангелом, Луки с тельцом, Марка со львом и Иоанна с орлом.
Кадила состоят из двух частей, верхняя из которых – кровля – имеет специальные отверстия для выхода дыма, а нижняя закреплена на поддоне. Цепи, крепящиеся кольцами к нижней части и к венчающему кресту, соединены с плащиком-коптильником (крышечкой, предназначенной для держания кадила). Ранние кадила московской работы часто подражали архитектурным формам, они были кубическими и напоминали современные им одноглавые храмы с горкой кокошников. В последствии эта традиция в Москве сохранялась достаточно долго. В кадилах других русских художественных центров образы архитектуры присутствуют в более опосредованном виде. Венчание кровли главкой, несущей крест, неизбежно вызывало ассоциации с архитектурой.
Церковные осветительные приборы весьма разнообразны по своим типам и внешнему виду – это паникадила, лампады, лампадофоры, подсвечники переносные и стационарные. Один из первых больших церковных светильников на Руси – это паникадило, впоследствии получившее название хорос. Паникадила-хоросы представляют собой литые ажурные медные диски с бортом-ободом и углубленной чашей-поддоном в центре. Существовали также хоросы без бортика и поддона, в виде обода с кронштейнами для свечей. Форма хороса сохранялась в церковном обиходе до XVI века. С середины XVI столетия появились шарообразные паникадила, опоясанные ободом со свечниками так называемыми «перьями». В XVII веке, с расцветом барокко, распространились паникадила с балясовидным стержнем, который снизу завершался шаром, с ниспадающе-восходящими ветвями, изогнутыми в форме буквы S. В конце XVII века цепи паникадила могли декорировать чеканными и коваными листьями и цветами. В XVIII столетии в храмы попадали барочные и классицистические паникадила-люстры с хрустальными подвесками, а в эпоху ампира – чашеобразные светильники. Ближе к концу XIX века вернулись в употребление светильники-хоросы. На сегодняшний день обе формы: и хорос, и барочное паникадило широко используются для вновь освящаемых храмов.
Лампады (кандила) были подвесными и имели чашеобразную форму, существовали также и поставные лампады в виде чаши на высоком стояне. В XII – XIII веках были распространены небольшие орнаментированные бронзовые лампадки с поддонами, подвешенные на трех цепочках к звездообразному креплению с кольцом. В синодальный период появились лампады в виде стеклянных, фарфоровых или фаянсовых чаш в металлической оправе – лампадофоре. Наиболее ранние русские лампадофоры представляли собой литые ажурные диски с гнездами для нескольких лампад.
Из подсвечников особый интерес представляют «тощие свечи» – пустотелые цилиндрические подставки для свечей, устанавливаемые перед иконостасом. Они украшались орнаментальной резьбой или живописью. Примечательны своим высокохудожественным исполнением и декоративным оформлением запрестольные семисвечники – подставка для семи лампад.
Интерес представляют выносные фонари. В XVII веке они являют собой слюдяные футляры для свечей, предохранявшие огонь от ветра и дождя во время крестных ходов. Фонари выполнялись в шестигранной либо в восьмигранной форме. Поскольку слюда достаточно хрупкий материал, то ее отдельные пластинки вставляли в металлическую (оловянную) оправу. Для свободного доступа воздуха, необходимого для горения и выхода дыма, в верхней части фонаря делали отверстия, а чтобы дождевая вода не могла попасть через них внутрь, фонари завершали несколькими пустотелыми семью или девятью шатрами, на крутых гранях которых и располагались отверстия, окаймленные металлическими накладками. Конструкция крепления фонаря на рукояти обеспечивала вертикальное положение корпуса независимо от колебаний рукояти-шеста. Украшенные орнаментами ажурные накладки оправы, подцвеченная красным, зеленым и синим слюда, позолота и серебрение, эффектные многоглавые завершения с главками и крестами выглядели очень празднично и нарядно и служили великолепным дополнением торжественных церемоний крестных ходов.
Любопытным элементом церковной утвари являются рипиды. Византийские рипиды, первоначально применявшиеся не только при архиерейских службах, были круглыми и в форме квадрифолия. Соответственно их символическому значению рипиды украшались литыми изображениями херувимов. Древние русские рипиды представляли собой квадрифолий. На ранних рипидах выгравированы изображения Спасителя, Богоматери, святого Иоанна Крестителя, ангелов и четырех евангелистов. Рипиды начиная с XVII века имеют круглую или звездообразную форму и несут традиционные изображения херувимов.
Архиерейские посохи являются знаком епископской власти. Традиционно они изготавливаются из дерева, кости, металла. Наиболее ранние посохи – архиепископа Новгородского Никиты, митрополита Петра, митрополита Геронтия – сохранились в переделанном виде. Вероятно, их рукояти могли быть как прямыми, так и изогнутыми, с опущенными вниз концами. Древко посоха составлялось из отдельных колен, скрепленных шаровидными «яблоками». Патриарх Никон в середине XVII веке ввел посохи, завершенные змеиными головами, так как змея символизировала мудрость. В XIX столетии вернулась в обиход древняя форма навершия. Посохи по русской традиции носили с сулоком – прямоугольным платом материи, которым обертывали рукоять. С одной стороны, это предохраняло ладонь от соприкосновения с холодным металлом в зимнее время, а с другой – соответствовало обычаю касаться священных предметов только покровенными руками. Со второй половины XVII века сулоки начали богато украшать золотной вышивкой, они стали негнущимися, утратили функциональное значение и продолжали существовать привешенными к посохам.
Немаловажным видом церковного искусства малых форм были также предметы из разнообразных тканей – это одеяния и покровы для престола и жертвенника, богослужебные облачения (ризы), алтарные и иконные завесы, всевозможные покровы икон и других святынь. Большинство ковчегов-мощевиков и панагий хранилось в тканых чехлах. В убор икон могли входить убрусы-очелья, тканные или плетеные цаты. Из ткани, льняной или шелковой, делаются антиминсы (греч. – вместопрестолие) – платы с изображением положения во гроб Христа и зашитой частицей святых мощей.
Кроме вышеназванных в церковном обиходе существовали и другие виды утвари, бытование которых имело более ограниченный характер. Так звездица появилась в русской литургической практике сравнительно поздно, еще в XII – XIII веках она не была обязательной принадлежностью литургии. Только с XVI столетия известны малые блюда для просфор – «блюдца дорные». С XVIII века встречается специфическая разновидность «всенощных» сосудов, предназначенных для благословения хлеба, пшеницы, вина и елея, – блюд с тремя чашами по краю. Позднее возникла также канунница или панихидница – скульптурное изображение Голгофы с Распятием и предстоящими, помещаемое на кануне (настольном подсвечнике, пред которым совершаются панихиды).
Предметы, более тесно связанные с богослужением, обладали более устойчивой, сохраняемой формой, которая складывалась еще в раннехристианские времена и была унаследована Русской Церковью из Византии. Так, потир и дискос со времени принятия христианства на Руси представляли собой соответственно чашу на высокой ножке-стояне и круглое блюдо. Дарохранительницы и кадила были более разнообразны, а такие второстепенные и необязательные для литургии предметы, как ладанницы и паникадила, менялись очень сильно в зависимости от времени и места их производства. Достаточно активное варьирование наблюдалось внутри традиционных форм, где менялись как размеры изделий, так и украшавшая их орнаментация. Некоторые мотивы орнамента обладали конкретным символическим значением, но их было немного. Таковы виноградная лоза (символ Христа, Его Крови, Церкви Христовой, рая) и крин – лилия с тремя лепестками. Крин-пальмета связывался с образами Богоматери, именуемой в гимнографии «Крином небесным», и святых. По толкованию преподобного Максима Грека, крин есть также образ Святой Троицы. Но еще более важным, чем аллегорические толкования, было понимание красоты изделий, предназначенных для Церкви как отражения красоты горнего мира. Поэтому орнаментация церковных предметов соответствовала общим представлениям об изысканной красоте и изяществе, существовавшим в то или иное время, а также в косвенной форме отражала мировидение и законы мироустройства.
Лицевое шитье, как и прочие виды церковного искусства, было воспринято на Руси из Византии. Высокохудожественное и техническое мастерство мастеров получило свое продолжение и развитие в художественном творчестве наших предков, вместе с этим сохранив и преумножив традиции Древней Церкви. Лицевое шитье, в котором продолжаются все иконографические и цветовые традиции древней иконописи, образно именуют «живописью иглой».
Сохраняя традиции, на Руси лицевым шитьем занимались преимущественно в женских монастырях и в княжеских домах. Лицевое шитье всегда состояло в теснейшей связи с развитием иконописи. Шитье требовало не только материальных затрат на необходимые материалы, но и участия мастеров различных специальностей. Мастер-иконописец (знаменьщик) наносил на ткань прорись и отдельно «расцвечивал» этот рисунок на бумаге. Иконописец «травщик» наносил причудливый растительный узор. Мастер-словописец наносил на будущее произведение «вязь» – надписи литургического и вкладного характера. Только после этой кропотливой подготовки начинали свой труд вышивальщицы. Работа мастерской над одним произведением могла занимать значительное время.
Работа и процесс обучения в мастерских лицевого шитья были сходны с процессом обучения иконописанию. Возглавляли мастерские опытные мастерицы, настоятельницы монастырей или княжеские жены при дворе князя. Опытная мастерица набирала учениц, которые обучались премудростям этого сложнейшего мастерства в процессе работы. Самым молодым и неопытным поручали выполнение менее значительных работ, затем им поручалось вышивать все доличное, и только самые искусные мастерицы могли приступить к вышиванию ликов святых.
Работы всегда начинались с молебного пения, часто с акафистом тому святому, над изображением которого трудились в мастерской. Мастериц окропляли святой водой и после этого они приступали к работе. В процессе работы, обычно в порядке очереди начиная со старшей мастерицы, непрестанно читались Псалтирь, жития святых и разнообразные поучения. Таким образом, вся работа над изготовлением произведения лицевого шитья сопровождалась общей молитвой. А по завершению работ совершался благодарственный молебен.
Лицевым шитьем украшались пелены на раки святых, литургическая утварь (воздухи, покровцы), облачения духовенства, пелены под иконы местного ряда (чина) иконостаса.
Наибольшее распространение с XV века получает шитье цветным шелком с применением золотых и серебряных нитей. Наряду с этим продолжается традиция «золотного шитья». На рубеже XV – XVI веков особое влияние на лицевое шитье оказало творчество Дионисия и продолжателей его школы. Удлиненные пропорции фигур, тонкая детальная проработка ликов, преимущественно светлые тона доминировали в шитье первой половины XVI века. Именно в этот период искусство лицевого шитья достигает своего наивысшего расцвета. Связано это с появлением ряда крупных мастерских (светлиц) в столице под руководством опытных мастеров и с проявлением особого интереса к этому виду искусства.
В XIV – XVI веках общие тенденции развития лицевого шитья и иконописи практически полностью совпадают. В произведениях лицевого шитья по-прежнему остается главным выявление внутреннего духовного строя сложными техническими средствами. Если в иконописи в своем преимущественном большинстве техническое мастерство исполнения образа во многом скрыто от зрительного восприятия, то в искусстве лицевого шитья оно представляется в более открытом зрительному восприятию виде. Сложнейшая техника исполнения диктует особую строгость к восприятию шитого образа.
В отделке церковных облачений XVIII века вышивка орнаментальная становится преобладающей. В XVIII – XIX веках по-прежнему очень много вышивают золотыми и серебряными нитями, которые уже в большом количестве начинают производить в России.
Из всех видов швов ими наиболее употребляемым становится «литой», создающий эффект чеканной поверхности. Такую технику, известную ещё с XVII века, так и называли «шитьем на чеканное дело». Выполнялась она по настилу, создающему рельеф.
Во второй половине XVIII века получает дальнейшее развитие вышивка шелком гладевыми швами. Цветной гладью имитировали даже узоры ткани. Для вышивки использовали большое разнообразие цветов и их оттенков.
Золотное шитье в первой половине XIX столетия частично вытесняется вышивкой шерстью, шелком и синелью (пушистым шнурком). Но уже во второй половине XIХ века эта техника переживает новый подъем. Особенностью золотной вышивки этого времени является характерная «жесткость» как орнамента, так и технического исполнения.
Во второй половине XVII – начале XVIII века получили распространение кружева-гипюры. В отличие от выплетенного целиком парного кружева, гипюры являются сцепными, их узор выводится полотнянкой или шнуром и соединяется между собой при помощи плетешков-брид или просто сцепляется.
Золотное кружево в России в отделке церковных предметов продолжает использоваться вплоть до конца XIX века.
Не менее значимым и интересным является искусство художественного оформления книги. В средневековой России оно играло не меньшую роль, чем иконопись или архитектура. Большинство книг того периода было духовного содержания. Книга пришла на Русь вместе с христианством, православные миссионеры отправлялись к язычникам, имея при себе важнейшие книги христианского вероучения (Евангелие, Апостол, Псалтирь и др.). Средневековые книги содержали молитвы и богослужебные тексты, жития святых и поучения святых Отцов Церкви. Летописи и хроники начинались библейской историей, своды законов не обходились без ссылок на Слово Божие. Все науки – философия, география, политика и простая житейская премудрость опирались на религиозный фундамент. На протяжении веков на Руси поддерживалась византийская традиция глубокой религиозности, где Слово воспринималось как носитель премудрости Божией, а книга – как источник Слова. Отношение к книге было весьма бережным, почти благоговейным, как к духовной ценности. Книги тогда создавались на пергаменте – тонких листах особым способом обработанной телячьей кожи, пергамент стоил чрезвычайно дорого. В XIV веке на Руси впервые появилась бумага, которая вначале также стоила недешево. Высоко ценился труд книгописцев (начало русского книгопечатания относится к XVI веку), поскольку от них требовалось владение навыками красивого, каллиграфического письма. Древнейший книгописный почерк называется устав. Все буквы уставного письма наносили на пергамент с особым тщанием, каждое слово требовало долгого труда. Позже устав сменился полууставом и скорописью – более простыми в начертании почерками, но и от книгописцев требовались большее мастерство и изящество письма, чем от простых писцов разных учреждений. Книга вплоть до широкого распространения книгопечатания в России оставалась дорогостоящим изделием и считалась предметом особой роскоши. Многие книги времён Древней Руси и Московского государства нередко живописно оформлялись известными художниками.
Главными элементами художественного оформления книг были миниатюры, заставки и инициалы (буквицы). Миниатюра – сделанный от руки многоцветный рисунок, который располагался в любом месте рукописи. Заставка – небольшая орнаментальная или изобразительная композиция, выделяющая и украшающая начало раздела книги. Миниатюра была сложнее заставки, она представляла собой настоящую маленькую картину. Инициал – это заглавная буква крупного размера, помещаемая в начале текста книги, главы, части или абзаца. Инициалы часто превращались в сложные рисунки, изображавшие растительный орнамент, диковинных зверей, птиц, чудовищ, сражающихся воинов, скоморохов, глашатаев и многое другое. Их выделяли красной краской (киноварью), золотом, а иногда и несколькими красками одновременно. Традиция книжной миниатюры пришла на Русь из Византии, и отечественные живописцы вначале во всем следовали греческим канонам. В течение нескольких столетий сложился русский стиль. Древнейшие миниатюры в русских книгах относятся к XI веку, они находятся во всемирно известных рукописях – Остромировом Евангелии 1056–1057 годов и Изборнике 1073 года.
В России середины и конца XVII столетия наступил настоящий расцвет золотописного дела. Три крупные книгописные мастерские – Посольского приказа, Оружейной палаты и Патриаршего дома – выпускали десятки и сотни книг и грамот, украшенных золотописными миниатюрами, заставками и инициалами. Патриаршие золотописцы достигли совершенства в искусстве золотописной каллиграфии (красивого письма). В XVIII веке российская книжная миниатюра окончательно европеизировалась. Черты древнерусского искусства сохранила лишь старообрядческая книга, и до наших дней в глухих уголках России, где существуют крупные старообрядческие общины, можно встретить последних представителей уходящего мастерства книжной рукописной миниатюры.
Главным орнаментальным украшением средневековой рукописной книги была заставка. На протяжении XII – XIX веков русские книгописцы и живописцы выработали несколько последовательно сменявших друг друга орнаментальных стилей. Древнейшим из них был старовизантийский стиль, который главенствовал в XI – XIII веках. Он отличался торжественностью, тяжеловесностью и обилием золотой краски. Еще одной характерной чертой этого стиля были строгий геометризм и правильность форм. В XIII – XIV веках его сменил чисто русский оригинальный тератологический (от греч. «тератос» – «чудовище»), то есть чудовищный, звериный стиль. Он так назван потому, что инициалы и заставки представляют собой переплетенных ремнями или жгутом невообразимых чудищ, зверей и птиц, лапы, шеи и хвосты которых изгибаются под немыслимыми углами, переходят в растения и вновь в конечности, но только уже других персонажей рисунка. В этом стиле очень многое заимствовано из древней языческой культуры. Золотописание почти исчезает, излюбленными тонами становятся темно-синие и небесно-голубые. В XV – XVI веках получают распространение балканский и нововизантийский стили. Заставки балканского стиля строго геометричны и состоят из правильных окружностей, квадратов, ромбов и восьмерок с широкими петлями. Для балканского стиля характерны нежные травянистые, пастельные, изумрудные и яркокрасные тона. Нововизантийский стиль – подчеркнуто парадный и роскошный. Он возрождает в более изящных формах забытое золотописание домонгольского периода. Заставки нововизантийского стиля включают в себя сложные композиции, состоящие из трав, цветов и плодов. Рамка подобной заставки объемна, она как бы «дышит», прорастая маленькими травинками. В XVI веке русские книжники знакомятся с немецкой гравюрой первых печатных книг и начинают перерисовывать характерные завитки листьев, цветки и шишечки. Довольно быстро эти художественные элементы получают широкую популярность. Таким образом, на основе соединения нововизантийского орнаментального стиля и гравюры возник старопечатный стиль. Со временем старопечатный стиль в своём законченном, развитом виде перешел в рукописную книгу, которая продолжала создаваться и была широко распространена. Так, печатники и живописцы несколько раз заимствовали друг у друга популярные изобразительные мотивы. На рубеже XVII – XVIII столетий искусство орнаментики в рукописной книге приходит в упадок, так как рукописная книга вытесняется печатной.
В Древней Руси и Московском государстве переплетом для книг служили деревянные доски – крышки. Доски обтягивались кожей, на которой горячими металлическими клеймами оттискивались орнаментальные рисунки, а иногда и сложные многофигурные композиции и надписи-вязи. Например, переплётчики Московского Печатного двора ставили свой фирменный знак – клеймо с изображением битвы между львом и единорогом, которое заключено в круговую надпись. Иногда на тисненые рисунки наносили позолоту, а чтобы изображение не стиралось, в крышки вставляли медные выпуклые кружки – «жуковины». Переплет иногда украшали «наугольниками» и «средником» – металлическими пластинами в центре и на углах досок, на которых изображались распятый Христос и евангелисты. Традиционно книга имела медные или серебряные застежки, на которые накидывались ременные петли. Дорогие переплеты отличались тем, что вместо кожи их крышки обтягивались бархатом или другими красивыми и дорогими тканями. Обрез страниц книги золотили и оттискивали на нем чекан (изображения виноградных гроздьев, растительного орнамента). Драгоценный переплет представлял собой украшенный самоцветами массивный серебряный оклад, закрепленный на крышках переплета, с изображениями фигур святых, пророков и ангелов. Такие переплеты изготовлялись по специальному заказу государей, иерархов Церкви и представителей высшей аристократии. Стоимость некоторых экземпляров была равна заработку ремесленника или купца среднего достатка за несколько лет, а порой и десятилетий.
Контрольные вопросы:
1. Назовите предметы церковной утвари, традиционно относящиеся к произведениям церковного искусства малых форм.
2. Из каких материалов изготавливались иконные ризы (оклады)?
3. Какие сюжеты изображались чаще всего на дробницах напрестольных Евангелий?
4. Что такое панагия? Как оформлялись архиерейские панагии?
5. В виде чего часто выполнялись русские кадильницы? Из каких частей они состояли?
6. Что такое рипиды? В чем их символизм?
7. Какие предметы церковной утвари обладали более устойчивой, сохраняемой формой, а какие менялись очень сильно в зависимости от времени и места их производства? Почему?
8. Где в основном на Руси занимались лицевым шитьем?
9. Назовите главные элементы художественного оформления церковных книг.
10. Перечислите основные виды деталей украшения почитаемых икон (прикладов).
Пышность, золото, драгоценные камни, парча, сложность богослужебных чинов, выдуманных человеками (Христос не дал ни малейшего повода, в отличие от Ветхого Завета, к созданию таких чинов), и т.д. – вся эта принадлежность мира сего, который Христос и Апостолы заповедали христианину возненавидеть и отвергнуть, теперь вводится в самую сердцевину Церкви.
Но позвольте, возразят мне. Из этого же родилось великое церковное искусство! Мало того, с этим искусством, ставшим уже навсегда не только внешним обряжением Православия, но и всесторонним, почти сущностным выражением его, Церковь теперь связана неразрывно! Можно даже сказать, что православный христианин и идентифицирует себя как такового прежде всего по тому, принимает ли он это внешнее обряжение Церкви всей душой и восходит ли он через неё к Богу!
В тот же вечер я читал на клиросе канон Преображения (в нашем храме чтецов очень мало, поэтому я все двадцать лет своего служения читаю стихиры и каноны сам). Читая канон (и, смею думать, понимая его, в чём у меня, конечно, преимущество перед девяноста пятью процентами посещающих храмы православных христиан), я не мог не отдать себе отчёт в том, что передо мной – произведение литературного искусства эпохи поздней античности, которое я за долгие годы тоже знаю почти наизусть. Канон Преображения – один из лучших и редких образцов православной гимнографии; на 80%, увы, наши богослужебные книги наполнены бездарным многословным византийским «плетением словес», как о том выразительно говорил уже упоминаемой мною прот. Александр Шмеман… Канон Преображения не относится к этим 80%. И всё равно, я читал его равнодушно. Я ясно ощущал, что он как произведение искусства для меня исчерпан – в отличие от Баха.
Мне скажут: ну вот, батюшка, вас воодушевляет Бах, а кого-то совсем не воодушевляет, зато канон Преображения из года в год восхищает и душевно напитывает. Я не возражу – несомненно, так оно и есть. Но дело тут вот в чём: если речь идёт о произведениях искусства того или иного жанра – это замечание правильно и законно. На мой взгляд, музыка Баха предельно универсалистская, с великой глубиной отображающая законы Божией гармонии, запечатлённой в мироздании и в творческом даре человека, а византийское православное гимнотворчество – это гораздо более узкий сегмент искусства, позднеантичная словесность, для понимания и любви к которой нужно гораздо больше специальных знаний, чем для воспринятия музыки Баха. Ну а для кого-то всё наоборот. Есть же почитатели, например, «Телемахиды» Тредиаковского. Некоторые люди любят Хераскова или Державина. (Но большинство, и по праву, предпочитают всё же Пушкина.)
Но вот что я хотел бы тут подчеркнуть: если бы всё это оставалось на уровне искусства – то тут и спору нет: одному нравится одно, а другому – другое. Однако если Баха никто не возводит на уровень обязательной для христианина религиозности (никто ведь не предписывает слушать Баха в качестве утренних и вечерних молитв), то позднеантичный византизм, этот узкий сегмент мирового искусства, под влиянием 1) идеологемы Василия Великого, 2) символизма Игнатия Богоносца, что Христос – это не Сам Христос, а Его символическое отображение и 3) того, что «так приняла Церковь», – вышел за свои рамки. Подтверждением этого явится то, что любой православный укорит меня, что я рассуждаю о богослужении праздника Преображения как об «искусстве», в то время как это-де никакое не искусство, а сама богодухновенная сущность того богообщения, которое нам только и доступно.
И здесь мы подходим к главной ошибке – убеждённости в том, что богослужение (да и не всякое, а именно это, наше, позднеантично-византийское) равно богообщению. Читая канон Преображения, я ясно понимал, что молитва как таковая, жизнь с Богом, благоугождение Богу и декламация того или иного текста – это разные вещи. А настаивать на том, что это не так, – и есть именно великая церковная педагогическая ошибка.
Человек, приходящий ко Христу, узнавший и из Писания, и внутри себя, что христианская жизнь должна заключаться в следовании за Христом, спрашивает у Церкви: «А как это сделать?» Церковь отвечает: «Вот, встройся в православный образ жизни – и именно это и будет следованием за Христом». А православный образ жизни по факту на 80% – это богослужения, личное молитвословие и соблюдение церковной дисциплины; всё – только одного варианта: византийского. Это настолько глубоко укоренено в нашем церковном сознании, что другого варианта просто не предусматривается. Недаром же прот. Георгий Флоровский с полной серьёзностью говорил, что православным христианином можно быть, только став византийским греком… Христианин, послушав Церковь, встраивается в этот византизм – и исчерпывает его лет за десять. А что-то иное ему не предлагается. И что делать дальше, когда он всё это исчерпает, ему тоже никто не говорит.
И одной из главных причин такого положения вещей является то, что здесь изначально заложена ошибка, о которой у нас и идёт речь, – предлагать искусство в качестве непременного условия для богообщения. Искусство – это опция, украшение; а непременное условие для богообщения – это именно реальное, непосредственное, не символическое следование за Христом. Оно зиждется прежде всего на исполнении Его заповедей. Но не только: последование Христу обуславливается ещё и специфической повседневной, поминутной внутренней жизнью человека во Святом Духе, к которой, конечно, имеет отношение Литургия, участие в Таинствах, совместная молитва с другими христианами – но которой надо отдельно учить каждого христианина (и в этом – смысл церковного пастырства). А это «отдельное обучение», в силу того, что все люди разные, не может не противоречить тому, что только и предлагается сегодня в качестве церковной педагогики, – а именно обязательному для всех «затачиванию» себя под узкое явление, которое объявляет себя «полнотой церковности», но на деле представляет собой не более чем одну из архаичных ветвей церковного искусства, гимнографии и дидактики.
Всё это имеет ещё одно весьма печальное следствие: отмену вариативности – важнейшего церковного принципа, провозглашённого Апостолом Павлом. Вспомните 14-ю главу Послания к Римлянам. Кто хочет – постись, кто хочет – не постись. Кто хочет – празднуй праздники, кто хочет – не празднуй. Всякий поступай по удостоверению своего ума (Рим. 14, 5), только друг друга не осуждайте и не уничижайте (Рим. 14, 10). Блаж. Августин и другие св. отцы древней Церкви исповедовали: «В главном – единство, во второстепенном – свобода, во всём – любовь». Спрашивается: где это в нашей церковной жизни? «Только так, и никак иначе» – это очень ярко выразил св. Феофан Затворник: православный непременно обязан посещать богослужения, и именно вот эти, и следовать именно этим вот уставам, без каких бы то ни было вариантов, и т.д. Без этого он не христианин и спасение его в крайней опасности. Почитайте «Начертание христианского нравоучения» – лучшую книгу святителя: там всё это ясно и недвусмысленно прописано. Но где же апостольская вариативность? Её явочным порядком отменила церковь; а как нам уже известно, кому церковь не мать, тому Бог не отец – уж тем более не отцы нам какие-то там апостолы…
И это приводит к тому, что совершенно спутывается, что главное, а что – второстепенное в приведённой выше древней, поистине церковной формуле. Богослужение (я не имею в виду здесь Таинство Евхаристии), внешние чины, византийские и древние русские церковные традиции и проч. – это главное или второстепенное? Если главное, то по плодам их узнаете их (Мф. 7, 16): мы видим, что всё это так или иначе исчерпывает себя и наступает то, о чём мы говорим как о «проблеме расцерковления», как о пастырском и христианском «выгорании». Если второстепенное, если это только опция, которая к тому же изначально задана как вариативная, – что тогда главное? Тогда у христианина, который знает, что нужно следовать Христу, но не знает, в чём это должно выражаться, возникает законное требование: покажите мне это главное, дайте мне его, научите меня ему!
Главное – это живая внутренняя жизнь во Христе, Духом Святым, жизнь всецелая, ежеминутная, всеобъемлющая, захватывающе интересная. Где она? Как до неё дойти, где её взять? На это ответа у современной церковной педагогики нет. Всё, что слышит христианин в ответ на свои вопрошания, – «эта жизнь высоким и загадочным символическим образом встроена в позднеантичный византизм. Быть церковным человеком – значит посещать, и обязательно принимать, и любить богослужения, вот эти, о которых мы говорим; поститься, исполнять правила и читать святых отцов – опять же, по большей части, позднеантичных». Но если человеку просто не нравится эта словесность, эта внешняя церковность, если она просто «по типу» не подходит ему? Тут-то мы знаем, как ответить: «гордость», «модернизм», «протестантизм» и проч.
При этом несомненно, что ничего плохого в церковном искусстве самом по себе нет – только надо называть вещи своими именами: это не богообщение, это подпорка, детоводитель, в конечном итоге – опция в христианстве, и нельзя подменять одно другим. Но подмена эта давно осуществлена и вошла в плоть и кровь церковной жизни. А раз так, то тут вмешивается в дело Сам Бог. Когда Церковь вместо живой жизни во Христе не может предложить ничего, кроме архивированного искусства, когда подмена Христа символами, мнениями человеческой церкви и заменой небесного земным достигает каких-то пределов, то Бог разрушает всё это. Все ветхозаветные пророки возвещают такое действование Божие. Какой мы получили урок в XX веке! Сколько мы потеряли храмов, икон и проч.! Бог нам через это говорит: «Мне не нужны ваши храмы и иконы. Мне не нужна ваша гимнография, Мне не нужны ваши службы и неусыпающие псалтири, ваши крестные ходы и праздники. Мне нужны ваши сердца и ваша повседневная жизнь». Извлекли ли мы из этого урок? Пусть читатель сам ответит на этот вопрос.
Но что делать-то, батюшка? – спросят меня. А вот этого я не знаю. Для этого нужен соборный церковный разум, которому я и адресую все эти вопросы (если это, конечно, кому-то интересно). Со своей стороны отмечу необходимым ясное осознание христианской иерархии ценностей и желательным – хоть какой-то возврат к апостольской вариативности, по образцу первых трёх веков существования Церкви на земле, насколько это возможно.
Тогда и церковное искусство встанет на своё место и откроет для себя многие прекрасные и новые пути.
Значение ЦЕРКОВНОЕ ИСКУССТВО в Православной энциклопедии Древо
ЦЕРКОВНОЕ ИСКУССТВО
Открытая православная энциклопедия "ДРЕВО".
Церковное искусство - традиции и навыки выражения, через доступное пяти плотским чувствам, знаков сокровенного. Оно отражает для человека через образы, формы, звуки, и даже запахи и вкус, ту реальность, которая будет нам явлена в паки-бытии. Решить эту задачу человеку невозможно, но все возможно Богу, если человек призывает Его в соделатели своих творений, почему церковное искусство является синергией, содействием Творца и человека.
Традиционно выделяют такие области специально церковного искусства как иконопись, литье колоколов и колокольный звон, разнообразную пластику, пение, архитектуру, особое шитьё (как золотное и лицевое). К ним же может быть отнесено и изготовление благовоний, а в прошлом - писание и украшение книг. При этом, в широчайшем смысле слова, мастерства, искусства можно достичь во множестве занятий и, воцерковляя их, обратить эту деятельность в церковную - т.е. в содеятельность с Богом.
Как ни в чем ином, вся палитра церковных искусств проявляется в богослужении. По словам митрополита Питирима (Нечаева) : « Православное богослужение — это синтез искусств. Красота как Слава Божия наполняет храм. Церковная архитектура и фресковая роспись, иконопись и древнерусское шитье, церковное пение (в Православной Церкви без сопровождения инструмента) и поэзия церковных песнопений, искусство облачений и пластика движения церковнослужителей, искусство освещения (лампады и свечи) и искусство благовоний (фимиам каждения) — все слито в единое служение Богу и Красоте.
Это Искусство не только утешающее, но и действенное, не только символическое, но и преображающее. Преображающее его значение с особой силой осозналось в русской душе, которая дала ему и пророческое выражение в вещем слове Ф. М. Достоевского: "Красота спасет мир". Красота эта есть явление Красоты духовной, которая считается одним из критериев православной церковности » .
Использованные материалы
«История», Высшие православные курсы «Со-действие»:
http://artvuz.ru/Istoriya.htm
Питирим (Нечаев), митр., "Русское благочестие", Свет памяти: Слова, беседы и статьи, М.: изд. Сретенского монастыря, 2009:
http://www.pravoslavie.ru/put/29798.htm
Питирим (Нечаев), митр., "Русское благочестие", _Свет памяти: Слова, беседы и статьи_, М.: изд. Сретенского монастыря, 2009, http://www.pravoslavie.ru/put/29798.htm
ДРЕВО - открытая православная энциклопедия: http://drevo.pravbeseda.ru
О проекте | Хронология | Календарь | Клиент
Православная энциклопедия Древо. 2012
Смотрите еще толкования, синонимы, значения слова и что такое ЦЕРКОВНОЕ ИСКУССТВО в русском языке в словарях, энциклопедиях и справочниках:
- ИСКУССТВО в Цитатнике Wiki:
Data: 2009-08-26 Time: 08:49:16 - = А = * А искусство? - Только игра, Подобная только жизни, подобная только … - ИСКУССТВО в Новейшем философском словаре:
термин, используемый в двух значениях: 1) мастерство, умение, ловкость, сноровка, развитые знанием дела; 2) творческая деятельность, направленная на создание художественных … - ИСКУССТВО
(греч. — techne, лат. — ars, англ. и франц. — art, итал. — arte, нем. — Kunst) Один из универсальных … - ИСКУССТВО в Словаре терминов изобразительного искусства:
- 1. Художественное творчество в целом - литература, архитектура, скульптура, живопись, графика, декоративно-прикладное искусство, музыка, танец, театр, кино и другие … - ЦЕРКОВНОЕ в Словаре экономических терминов:
ПРАВО - право, по которому управляется церковь. В различные времена объем этого права был различен. В эпоху феодализма, особенно в … - ИСКУССТВО в Высказываниях известных людей:
- ИСКУССТВО в Словаре Одно предложение, определения:
- посредник того, чего нельзя высказать. Иоганн Вольфганг … - ИСКУССТВО в Афоризмах и умных мыслях:
посредник того, чего нельзя высказать. Иоганн Вольфганг … - ИСКУССТВО в Основных терминах, используемыех в книге А.С.Ахиезера Критика исторического опыта:
- специализированная форма человеческой деятельности, особая сторона любой ее формы, включая религию, науку и т. д. И. через своеобразное слияние … - ИСКУССТВО в Большом энциклопедическом словаре:
издательство, Москва. Основано в 1936. Литература по истории и теории изобразительного искусства и архитектуры, театра, кино, радио и телевидения; альбомы, … - ИСКУССТВО в Большой советской энциклопедии, БСЭ:
одна из форм общественного сознания, составная часть духовной культуры человечества, специфический род практически-духовного освоения мира. В этом плане к И. … - ИСКУССТВО
художеств. и художественно-критический журнал, изд. в Москве с 1905 г. ежемесячно. Ред.-изд. Н. Я. … - ИСКУССТВО в Современном энциклопедическом словаре:
- ИСКУССТВО в Энциклопедическом словарике:
1) художественное творчество в целом - литература, архитектура, скульптура, живопись, графика, декоративное искусство, музыка, танец, театр, кино и др. В … - ИСКУССТВО в Энциклопедическом словаре:
, -а, ср. 1. Творческое отражение, воспроизведение действительности в художественных образах. И. музыки. И. кино. Изобразительные искусства. Декоративно-прикладное и. 2. … - ЦЕРКОВНОЕ
"ЦЕРЌОВНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ", одна из осн. групп обновленцев в Рус. правосл. церкви. Возникла в 1922. Самоликвидировалась после … - ИСКУССТВО в Большом российском энциклопедическом словаре:
"ИСЌУССТВО КИНО", ежемес. лит.-худ. и критико-публицистич. журнал, с 1931, Москва. Учредители (1998) - Гос. к-т РФ по кинематографии, Союз кинематографистов … - ИСКУССТВО в Большом российском энциклопедическом словаре:
"ИСЌУССТВО И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ", ежемес. иллюстрир. журнал, в 1898-1902 издавался в С.-Петербурге Об-вом поощрения художеств под ред. Н.П. … - ИСКУССТВО в Большом российском энциклопедическом словаре:
"ИСЌУССТВО ДЛЯ ИСКУССТВА" ("чистое иск-во"), назв. ряда эстетич. концепций, утверждающих самоцельность худ. творчества, независимость иск-ва от политики и обществ. требований. … - ИСКУССТВО в Большом российском энциклопедическом словаре:
"ИСЌУССТВО", журнал по вопросам изобр. иск-ва. Осн. в 1933 (в 1941-46 не выходил), Москва. Издавался как орган Мин-ва культуры СССР, … - ИСКУССТВО в Большом российском энциклопедическом словаре:
"ИСЌУССТВО", изд-во Гос. к-та по печати Рос. Федерации, Москва. Осн. в 1936. Лит-ра по истории и теории изобр. иск-ва и … - ИСКУССТВО в Большом российском энциклопедическом словаре:
ИСЌУССТВО, худ. творчество в целом - лит-ра, архитектура, скульптура, живопись, графика, декор.-прикладное И., музыка, танец, театр, кино и др. разновидности … - ИСКУССТВО в Полной акцентуированной парадигме по Зализняку:
иску"сство, иску"сства, иску"сства, иску"сств, иску"сству, иску"сствам, иску"сство, иску"сства, иску"сством, иску"сствами, иску"сстве, … - ИСКУССТВО в Словаре эпитетов:
Творческая художественная деятельность. Безграничное, безыдейное, бесплодное, беспредметное, бессодержательное, блистательное, боевое, вечное, воинствующее, волнующее, волшебное, вольное (устар.), высокое, гуманистическое, гуманитарное (устар.), … - ИСКУССТВО в Популярном толково-энциклопедическом словаре русского языка:
-а, с. 1) Художественное творчество в целом; отражение, воспроизведение действительности в художественных образах. Памятники искусства. Современное искусство. ...Самым лучшим памятником … - ИСКУССТВО в Тезаурусе русской деловой лексики:
Syn: умение, … - ИСКУССТВО в Тезаурусе русского языка:
Syn: умение, … - ИСКУССТВО в Словаре синонимов Абрамова:
художество. Изящные искусства: музыка, живопись, ваяние (скульптура), зодчество (архитектура), мозаика; поэзия, пляска, мимика, пение, лицедейство и проч. См. занятие, знание, … - ИСКУССТВО в словаре Синонимов русского языка:
Syn: умение, … - ЦЕРКОВНОЕ
ср. 1) То, что связано с церковью (1), религией, богослужением. 2) То, что связано с богословской, житийной и т.п. литературой. … - ИСКУССТВО в Новом толково-словообразовательном словаре русского языка Ефремовой:
ср. 1) Творческая художественная деятельность. 2) Отрасль творческой художественной деятельности. 3) Система приемов и методов в какой-л. отрасли практической деятельности; … - ИСКУССТВО в Словаре русского языка Лопатина:
иск`усство, … - ИСКУССТВО в Словаре русского языка Ожегова:
самое дело, требующее такого умения, мастерства Военное и. искусство творческое отражение, воспроизведение действительности в художественных образах И. музыки. И. кино. … - ИСКУССТВО в Современном толковом словаре, БСЭ:
1) художественное творчество в целом - литература, архитектура, скульптура, живопись, графика, декоративно-прикладное искусство, музыка, танец, театр, кино и другие разновидности … - ИСКУССТВО в Толковом словаре русского языка Ушакова:
искусства, ср. 1. только ед. Творческая художественная деятельность. Заниматься искусством. Новые течения в искусстве. 2. Отрасль творческой художественной деятельности. Основные … - ЦЕРКОВНОЕ в Толковом словаре Ефремовой:
церковное ср. 1) То, что связано с церковью (1), религией, богослужением. 2) То, что связано с богословской, житийной и т.п. … - ЦЕРКОВНОЕ в Новом словаре русского языка Ефремовой:
ср. 1. То, что связано с церковью [церковь 1.], религией, богослужением. 2. То, что связано с богословской, житийной и т.п. … - ЦЕРКОВНОЕ в Большом современном толковом словаре русского языка:
ср. 1. То, что связано с церковью [ церковь I], религией, богослужением. 2. То, что связано с богословской, житийной и … - ЦЕРКОВНОЕ ПЕНИЕ в Православной энциклопедии Древо.
- РОССИЯ, РАЗД. ЦЕРКОВНОЕ ПРАВО в Краткой биографической энциклопедии:
Рреподавание церковного права впервые введено было митрополитом Платоном (Левшиным) в Московской духовной академии в 1776 г. В 1798 г. Синод … - РОССИЯ. РУССКАЯ НАУКА: ЦЕРКОВНОЕ ПРАВО в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Евфрона:
Преподавание церковного права впервые введено было митроп. Платоном (Левшиным) в Моск. дух. академии в 1776 г. В 1798 г. Св. … - ФЛОРЕНСКИЙ в Лексиконе нонклассики, художественно-эстетической культуры XX века, Бычкова:
Павел Александрович (1882-1937) Религиозный мыслитель, яркий представитель неоправославия, священник, ученый-энциклопедист универсального профиля, опиравшийся в своих трудах на достижения всего опыта … - УСТАВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
Открытая православная энциклопедия "ДРЕВО". Устав Русской Православной Церкви, принят на Юбилейном Архиерейском Соборе (Москва, 13-16 августа 2000 года), с … - СЕРАФИМ (ЧИЧАГОВ) в Православной энциклопедии Древо:
Открытая православная энциклопедия "ДРЕВО". Серафим (Чичагов) (1856 - 1937), митрополит, священномученик. Память 11 декабря, в … - РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ ЗАГРАНИЦЕЙ в Православной энциклопедии Древо:
Открытая православная энциклопедия "ДРЕВО". Русская Православная Церковь Заграницей - самоуправляемая Церковь в составе Русской Православной Церкви. Архиерейсий Синод: 75 … - РЕФОРМАЦИЯ в Православной энциклопедии Древо:
Открытая православная энциклопедия "ДРЕВО". В этой статье неполная разметка. Реформация, одно из крупнейших событий всемирной истории, именем которого обозначается …
Круглым столом «Христианское искусство в контексте современной культуры» завершилась выставка-фестиваль «Дары», которая работала в Москве, в Государственном музее архитектуры им. А. В. Щусева.
Исторический контекст
Открывая круглый стол, организаторы сразу обозначили два взгляда на историю выставок христианского искусства.
Один из кураторов выставки «Дары», художник считает, что первым шагом был проект Олега Кулика «Верю», состоявшийся в центре «Винзавод» в 2007-м году, затем - выставка «Двоесловие» в притворе храме святой мученицы Татианы при МГУ в 2010-м году, а также выставка «Искусство и религия в пространстве современной культуры», которая проходила летом 2013-го года в Российской Академии художеств.
Одна из организаторов выставки «Дары» искусствовед возразила Чахалу и напомнила, что началось все гораздо раньше, в восьмидесятые годы, с выставок андеграунда, когда современные художники уже размышляли на христианские темы. Первая официальная выставка современной иконы открылась в мае 1989 г. в Знаменском соборе Зарядья. Последующие выставки современного церковного искусства на разных площадках вплоть до храма Христа Спасителя давали возможность увидеть различные стороны иконописного процесса.
В этом же ряду Языкова назвала выставку «Свет Троицы» на Кузнецком мосту, устроенную протоиереем Алексием Уминским к 400-летию храма Троицы в Хохлах. В течение более 10 лет аналогичные выставки проходили в театре Анатолия Васильева на Сретенке, причем как иконописные, так и совместные с современным искусством. Можно вспомнить и проект «Иконическая лаборатория», который поставил вопрос об иконичности не только литургического искусства, но и других искусств (литературы, кино, театра) и всей культуры в целом. В этот проект входили и выставки, и конференции, и семинары по иконичности. «Весь этот процесс, - по словам Языковой, - может и не был отмечен большим паблисити, но он дал возможность вызреть процессу, который отражен в фестивале „Дары“ и, прежде всего, в выставке в Музее архитектуры».
Церковь - не пункт переговоров
«Наша выставка показала возможность существования церковного и светского современного искусства в едином пространстве. Диалог, на мой взгляд, состоялся, - рассказал Гор Чахал. - Проблема диалога Церкви и лежит не в области искусства, не является художественной проблемой. И церковные, и светские художники, если они настоящие художники, понимают друг друга. Проблему диалога создают идеологи и политтехнологи как светские, так и церковные, цель которых - борьба за власть в обществе».
Тему диалога продолжил другой куратор выставки, , ответственный редактора «Журнала Московской Патриархии» и журнала «Храмоздатель»: «Одна из прозвучавших версий - мы налаживали диалог Церкви и современного искусства. Но, признаюсь честно, мне эта версия не кажется убедительной. Более того, неудачна сама постановка вопроса. Да, в ходе выставки настойчиво звучала тема диалога, но не в единственном числе, а диалогов: диалога Церкви и современного искусства, традиционалистов и новаторов в церковном искусстве, художника-христианина и светского зрителя. Безусловно, мы будем говорить об этом подробно, но сейчас подчеркну другое: мы нашли удачную площадку для общения, где разные стороны и говорят, и одновременно могут слышать друг друга».
Чапнин обратил внимание на то, что «никто не говорит о диалоге Церкви и современной литературы или о диалоге Церкви и современного кинематографа. Мы далеки от мысли, что в этих сферах никак не присутствует религиозная тема. Нет, наоборот. Книги и фильмы, которые ставят серьезные духовные вопросы и ищут на них ответы, есть. В чем же дело? Почему о диалоге с Церковью так настойчиво говорит только определенный круг современных художников? Я полагаю, что это одна из художественных стратегий. Тем, кто ведет об этом речь, нужен не столько диалог, сколько бесконечный разговор о диалоге. В основе такого ожидания диалога (предполагается, что равноправного) лежит серьезная богословская ошибка. Церковь - не пункт переговоров. Человек или принимает святое крещение и становится членом Церкви, или отказывается от этого. Быть членом Церкви и настаивать на том, что ты ведешь с ней диалог как бы извне - это постмодернистская игра. Не быть членом Церкви и настаивать на том, что ты ведешь с ней диалог - это согласие на , на знакомство с вероучением и церковной жизнью. Результатом катехизации должно быть крещение, то есть вхождение в Церковь».
По мнению художника Сергея Некрасова , входящего в оргкомитет выставки, внутри Церкви диалог вести действительно не о чем. Речь идет об общении. Фестиваль, который задумывался как объединяющий христианский творческие силы, показал, что есть ряд вопросов, которые авторам предстоит решить.
«Проблема диалога существует, - заметил протоиерей Алексий Уминский , настоятель храма Живоначальной Троицы в Хохлах, - и очень острая проблема. Она существует в сознании людей, сегодня наполняющих Церковь. Мы живем в неком конфликте с культурой. И он находит свои пути разрешения. Это правильно и хорошо. Не надо бояться обозначать эти конфликты. Ведь тогда мы ищем пути для их разрешения. Сегодняшнее пространство и есть пространство для этого».
Протоиерей Алексий Уминский отметил, что выставка «Дары» - это единое произведение искусства, а не просто отдельные экспонаты отдельных авторов. Он также заметил, что выставка похожа на «аграфы» - не записанные в канонических текстах изречения Христа: «Аграфы» стали своего рода видом творчества. Люди словно спрашивали: «А чтобы сказал по этому поводу Христос?» А выставка задает вопрос: «А чтобы по этому поводу сказали христиане». По мнению отца Алексия выставка показывает направление пути - ко Христу.
Пространство для эксперимента
Научный сотрудник Московского музея современного искусства отметила, что «особенно замечательна на выставке „Дары“ подборка церковных художников». Анна Чукина считает, что «самого искусства в церковном искусстве сегодня катастрофически мало. Но вот появляются отдельные мастера, в чьих работах мы видим отблеск настоящего художественного качества. Можно сказать, художественного качества церковного искусства завтрашнего дня, потому что Церковь сегодня к этому еще не готова. Но уже есть запрос на работы искренние, по-настоящему литургические, такие, которые современный человек внутри и снаружи церковной ограды будет воспринимать как произведение искусства. Церковное общество должно, наконец, дозреть до понимания того, что украшение храма - это не ритуальная декорация, а возможность одаренным людям принести свой талант Богу».
«Пространство флигеля „Руина“, где находилась часть экспозиции, мы позиционируем как пространство для эксперимента. Именно так я отнеслась к этой выставке и не разочаровалась», - сказала Ирина Коробьина , директор Государственного музея архитектуры им. А. В. Щусева.
Художник-монументалист , участник выставки, заметил, что стены флигеля «Руина» и аптекарского приказа, в которых проходит выставка - исторические и сами - ее часть. Тем более, что церковное искусство - контекстно. «Нахождение масштаба события - одна из важных задач и церковного, и светского искусства», - считает Карнаухов.
То, что выставка вписалась в пространство «Руины», отметил и Алексей Лидов , директор Научного центра восточнохристианской культуры, заведующий отделом Института мировой культуры МГУ, академик Российской академии художеств. По его мнению, «Дары» - это первая по-настоящему успешная выставка христианского искусства. Однако он не согласился с тезисом, что у Церкви есть свое современное искусство. «Если мы начнем раздавать членские билеты „православный художник“, „не православный художник“ - это ни к чему хорошему не приведет. Сейчас существует тенденция растащить искусство по религиозным, конфессиональным квартирам. Это большая проблема для общества», - заметил Лидов.
Планы выхода из андеграунда
«Выставка со стороны церковного искусства и архитектуры показывает тот самый андеграунд, о котором говорила Ирина Языкова, - сказал протоиерей Андрей Юревич , настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской богадельне в Москве, ответственный за реализацию в Северном округе г. Москвы. - Мы узнали, что где-то хранятся сокровища. Но когда они прорастут, когда станут общецерковным достоянием - большой вопрос».
Про андеграунд заговорила и участница выставки художник Татьяна Ян . Правда, в несколько другом контексте. «Меня смущает словосочетание „христианское искусство“, - сказала Татьяна Ян. - Пока оно существует, мы оказываемся, в лучшем случае, в андеграунде».
Сергей Чапнин отметил, что в планах организаторов издание альманаха о современной христианской культуре, проведение совместной выставки и конференции с Ассоциацией христианских художников Европы, проведение выставки художников и архитекторов из Польши.
Анастасия Бабкова, III курс ИО СПбДА
В истории Церкви были целые периоды и эпохи, когда размышления о Божественном свете стояли в центре жизни, становились основой культуры, формировали политику.
Такой эпохой был XIV век — период торжества исихазма в Византии. Современный богослов и исследователь исихазма прот. Иоанн Мейендорф различает несколько стадий в развитии исихазма: от келейной практики восточного монашества времен Макария Египетского (IV в.) до широкого общественно-политического и духовного движения, которое охватило восточно-христианский мир в XIV — нач. XV в.
Мистика исихазма, соединившая в себе глубокую молитву («умное делание», как говорили на Руси) и созерцание Фаворского света, оказала огромное влияние на иконопись в Византии и странах ее ареала, где в XIV веке происходит необычайный расцвет искусства.
Слово «исихазм» происходит от греческого «ἡσυχία » — молчание, тишина. Исихасты учили, что неизреченный Логос, Слово Божье, постигается в молчании. Созерцательная молитва, отказ от многословия, постижение Слова в его глубине — вот путь познания Бога, который исповедуют учителя исихазма.
Преображение Господне. Феофан Грек. 1403. ГТГ.
Большое значение для исихастской практики имеет созерцание Фаворского света — того света, что видели апостолы во время Преображения Господа Иисуса Христа на горе. Через этот свет, нетварный по своей сущности, как учили исихасты, подвижник входит в общение с Непостижимым Богом. Исполняясь этим светом, он приобщается божественной жизни, преображается в новую тварь. «Человек не может стать богом по природе, но может стать богом по благодати» — утверждали они. Обожение (по-гречески «θέωσις «) и есть конечная цель всякого духовного делания.
Если в собственно психо-соматической технике исихастов и можно усмотреть некоторое отсутствие потребности в образе, то отношение их к почитанию образа и его значению в богослужебной и молитвенной практике твердо следует православному вероучению.
Когда св. Григорий Палама высказывается об иконах, он не только выражает классическую православную точку зрения, но и вносит некоторые уточнения, характерные для исихастского учения и для всего направления православного искусства:
Святитель Григорий Палама. XIV в.
«Сего, ради нас вочеловечившегося, - говорит он, - икону сотвори по любви к Нему и через нее вспоминай о Нем, через нее поклоняйся Ему, через нее возводи ум свой к поклоняемому телу Спасителя, сидящему во славе одесную Отца на небесах. Равным образом и святых иконы твори […] и поклоняйся им, не как богам, - что воспрещено, но во свидетельство твоего с ними общения в любви к ним и чествования их, ум твой возводя к ним через иконы их».
И в почитании образа, и в понимании его основы и содержания Палама выражает всецело традиционное православное учение; но содержание это, в контексте его богословия, приобретает характерное для пневматологического периода звучание.
Воплощение служит для него как бы отправной точкой для указания на его плоды – славу Божества, явленную в человеческом теле Бога Слова. Обоженная плоть Христова получила и сообщает вечную славу Божества. Именно эту плоть изображают на иконах и поклоняются ей в той мере, в какой она являет Божество Христа.
И поскольку Бог и святые имеют одну и ту же благодать, то и изображения их делаются подобным образом.
В свете такого отношения к образу и такого понимания его содержания нет сомнения в том, что для исихастов в области искусства средством богообщения мог быть только такой образ, который отражал опыт этого богообщения в соответствии с учением исихазма.
Обычно термин «исихазм» применяется к богословским спорам, возникшим в Византии этого времени. Они касались самой сущности христианской антропологии - обожения человека. Как оно понималось, с одной стороны, в традиционном Православии, представляемым исихастами со св. Григорием Паламой во главе, с другой стороны — в религиозной философии, питавшейся эллинистическим наследием, представляемой гуманистами во главе с калабрийским монахом Варлаамом и Акиндином. Этим спорам в основном и были посвящены так называемые исихастские Соборы в Константинополе в 1341, 1347 и 1351 гг.
Однако эти споры лишь побудили Церковь раскрыть православное учение об обожении человека и соборными определениями дать богословское обоснование просвещению человека Духом Святым, то есть тому, что с самого начала христианства было живым импульсом его искусства, той основой, которая питала его и определяла его формы.
Божественный Свет – одна из основных категорий богословия иконы. Учение исихастов придало переживанию Света в иконе особую глубину, остроту и наполненность. И в XIV веке свет становится, если можно так выразиться, «главным героем» иконописи.
Феофан Грек. Фрагмент фрески «Пантократор» в куполе. Церковь Спаса Преображения на Ильине улице, Великий Новгород. 1378 г.
К числу самых главных определяющих дух эпохи памятников монументальной росписи принадлежат фрески Феофана Грека в церкви Спаса Преображения на Ильине улице в Новгороде.
В системе декора и в стиле программно воплощены идеи стяжания божественного света, фаворского огня путем непрестанной «умной молитвы» и участия в литургии.
Сразу же, как вы переступаете порог небольшого, но сильно вытянутого вверх храма, вас буквально останавливает взгляд Христа-Пантократора, изображенного в куполе.
Из его широко раскрытых глаз словно сверкают молнии. Этот образ заставляет вспомнить слова из Св. Писания: «Бог наш есть огнь поядающий» (Евр. 12.29) или «Огонь пришел Я низвести на землю» (Лк. 12.49).
«В образе Пантократора, — пишет Вздорнов, — огромная Божественная сила исходит от фигуры, лика и взгляда Христа. От его глаз разбегаются световые круги. Излучаемая Христом энергия как бы заполняет и пронизывает всё пространство храма, создавая напряжённую мистическую атмосферу».
Для Феофана, как для «исихаста», Бог – это прежде всего Свет, но этот Свет выступает здесь в ипостаси огня. Этим огнем мир испытывается, этим огнем мир судится, этот огонь сжигает всякую неправду. Он разделяет творение на свет и тьму, небесное и земное, духовное и душевное, тварное и нетварное.
Феофан Грек. Пророк Илия. Фреска в барабане купола. Церковь Спаса Преображения на Ильине улице, Великий Новгород. 1378 г.
Отсюда живописный язык Феофана – он сводит всю палитру к своеобразной дихотомии; мы видим как на охристо-глиняном фоне (цвет земли) вспыхивают молнии белильных бликов (свет, огонь). Все написано невероятно энергично, с некоторой гипертрофированностью эффектов, с усилением смысловых акцентов.
Необычен подбор пророков в барабане, как и всё у Феофана, что позволяет «прочитать» его замысел. Здесь изображены так называемые до-потопные пророки, то есть праотцы, жившие до потопа, до первого Завета, который заключил Бог с человечеством в лице Ноя. Таким образом, мы видим: Адама, Авеля, Еноха, Ноя. Из поздних пророков в этот ряд включены только Илия и Иоанн Предтеча. Замысел весьма прозрачен: первый мир погиб от воды, второй погибнет от огня, спасение в первой катастрофе Ноя в ковчеге есть провозвестие Церкви. Огненый пророк Илия возвещал об этом божественном огне и сам взошел на огненной колеснице на небо (4 Цар. 1-2). Последний пророк Ветхого Завета Иоанн Предтеча проповедовал, что Христос будет крестить Духом Святым и огнем (Мф. 3.11).
Феофан Грек. Фреска «Гостеприимство Авраама». Церковь Спаса Преображения на Ильине улице, Великий Новгород. 1378 г.
Сравнительно хорошо сохранились росписи в небольшом приделе, посвященном Св. Троице, — это маленькое помещение на хорах, предназначенное для индивидуальной молитвы.
Программой этой росписи стало созерцание подвижниками Святой Троицы. На восточной стене написан образ «Явление трех ангелов» («Гостеприимство Авраама»).
И здесь Феофан верен своему принципу монохромности – даже образы Ангелов написаны в два цвета. Общий тон фигур и фона – в коричневой гамме. Белилами проставлены и обозначены основные акценты: движки на ликах и глазах, тороки-слухи в волосах, блики на крыльях, посохи с трилистниками на конце. Причем обращает на себя внимание тот факт, что зрачки в глазах Ангелов не написаны, их заменяют ярко-белые белильные мазки.
Феофан Грек. Фреска «Столпники». Церковь Спаса Преображения на Ильине улице, Великий Новгород. 1378 г.
По стенам, с трех сторон, изображены столпники и пустынники – те самые подвижники молитвы, которые бежали от мира, чтобы в уединении практиковать безмолвное созерцание. Все они предстоят Святой Троице. В образах подвижников дихотомия феофановского колорита обретает особую напряженность. На наших глазах активность белого цвета нарастает от образа к образу.
Вот святой предстает с руками, выставленными вперед. На кончиках его пальцев энергичные мазки белил – он словно касается света, ощущает его почти физически. Он вступает в этот свет. Это святой столпник Симеон Старший. Свет скользит свободными потоками по его одежде, пульсирует на завитках волос, отражается в глазах.
Св. Симеон Младший представлен в позе оранта с разведенными в стороны руками. Света на его одежде напоминают острые пронзающие молнии, стрелами вонзающиеся в его ветхую плоть. В раскрытых глазах нет зрачков, но в глазницах изображены белильные движки (тот же прием мы видели в образах Ангелов композиции «Св.Троица») – святой видит этот свет, он наполнен этим светом, он им живет.
Феофан Грек. Преподобный Алипий. Церковь Спаса Преображения на Ильине улице, Великий Новгород.1378 г.
Столпник Алипий изображен с руками, сложенными на груди, его глаза закрыты, он слушает свое сердце, как и советовали исихасты: «Опусти ум свой в сердце и тогда молись».
И, наконец, апофеоз преображения и погружения в свет – образ св. Макария Египетского. Удлиненная свечеобразная фигура подвижника вся объята светом, как белым пламенем; это столп света. Охваченность светом доходит почти до неразличимости очертаний фигуры. На белой фигуре выделяются написанные охрой лик и руки (!), выставленные вперед перед грудью с ладонями, раскрытыми вовне. Это поза приятия благодати, открытости. Белильные блики вспышками написаны на лике Макария, но глаза не написаны вовсе. Этот странный прием вновь избран сознательно: святому не нужны телесные очи, он внутренним (духовным) взором видит Бога, он не смотрит на мир внешний, он весь внутри. Св. Макарий живет в свете, он сам есть этот свет («Уже не я живу, но живет во мне Христос». Гал. 2.20).
Лик и руки на фоне света, в котором едва различимы очертания фигуры святого – образ исключительной силы, найденный Феофаном.
Это классическая иллюстрация православного мистического опыта – подвижник в процессе богообщения погружается в свет, в божественную реальность, но при этом не растворяется, как соль в воде (как учат, например, восточные религии), а всегда сохраняет свою личность. Эта личность требует очищения и преображения, но всегда остается суверенной.
Можно сказать, что образы столпников и пустынников Троицкого придела представляют собой как бы различные ступени обожения. О различных ступенях этой лествицы писал один из столпов исихазма св. Иоанн Лествичник, игумен Синайского монастыря.
Феофан ставит на самую высшую ступень св. Макария
Феофан Грек. Преподобный Макарий Египетский. Церковь Спаса Преображения на Ильине улице, В. Новгород. 1378 г.
Египетского, подвижника IV века, стоявшего у истоков монашества. Феофан наглядно демонстрирует нам, как воздействует Фаворский свет на подвижника. Это своеобразная и весьма яркая проповедь исихастского пути, призыв следовать ему.
В письме к епископу Кириллу Тверскому Епифаний Премудрый писал, что Феофан был философом и весьма искусным в беседе.
И здесь, в работе над росписью новгородской церкви Спаса Преображения, греческий мастер проявляется не только как виртуозный живописец, но и как глубокий богослов и яркий проповедник.
Церковное искусство положительно восприняло черты духовного опыта, которые были акцентированы исихастским богословием.
Та реальность, которую защищал исихазм, а именно – святость человека и мира, их единство с Богом и Бога с ними, — эту реальность передает образ во всех своих элементах.
Изобразительные приемы иконописи предельно близко соотносятся с исихастским учением о Боге, Его действиях и человеке.
Христос Пантократор. XIV в. Государственный Эрмитаж.
Реалии мистической жизни священнобезмолвников определяют символико-смысловой строй образа. Этот строй формирует золото (или родственные ему цвета, например, желто-охристый, красный), широко употребимое в иконописи для фона, нимбов, ассиста.
Золото символически передает нетварный Свет Божества, просвещающий и преображающий тварный мир. Все другие элементы иконы соотносятся с тварным миром, принадлежат ему. Но особенность их в том, что они показаны в благодатном взаимодействии с Божественным Светом. Таким образом, золото знаменует ту благодать, которой живится всякая тварь и приобщается Богу.
Как один из примеров, когда цвет приобретает повышенную художественную выразительность и символическую значительность рассмотрим икону Св. Марины из Византийского музея в Афинах, исполненную, вероятно, в конце XIV в.
Св.Марина. XIV-XV в. Византийский и Христианский музей. Афины
Согласно византийской традиции св. Марина всегда облачена в красный плащ. Красный цвет обладает многими символическими смыслами. Это «пылающий огонь, заключающий в себе Божественные энергии» (Дионисий Ареопагит), которые дают жизнь творению. Это цвет мученичества, указание на кровь Христа, пролитую во имя спасения человечества. Это символ Божественной любви, «пламя горения любви, согревающее сердца.. чтобы страх перевоплотился в любовь» (Григорий Великий).
В иконе «Св.Марина» красный цвет имеет особенную тональность благодаря непривычному темному оттенку, близкому к малиновому, очень активному, даже пронзительному. Фигура святой погружена в красный плащ, будто в некую особую сферу, подобную пламени.
Красный цвет здесь является не только преобладающим, но почти единственным. Именно он определяет главную тему образа: духовное горение, погружающее святую в огнеподобную мистическую сферу, в которой она пребывает в великолепной красоте и величественном спокойствии. Эта икона воплощает представления о непременном торжестве идущего по духовному пути. Она отвечает настроениям, связанным с триумфальной победой идей исихазма.
Двусторонняя икона «Богоматерь с Младенцем Одигитрия / Три Святителя: Григорий Великий, Иоанн Златоуст, Василий Великий». Византия, Фессалоники. первая половина XIV в. Византийский и Христианский музей, Афины.
Если говорить об изображении в иконе человека, то мы видим: с действием неотмирного света благодати связан не только цвет тела, облачений, но и весь облик святого.
Специфические пропорции фигуры, утонченные кисти рук, чуть вытянутый лик, большие глаза, маленький рот, тонкий нос – все это передает опыт обожения, как он переживается духовной и телесной частями человека. Причем, изображается этот опыт в строгом соотвествии с тем, как его описывают святые.
«Если тело ,- говорит св. Григорий Палама, — призвано вместе с душой участвовать в неизреченных благах будущего века, оно несомненно должно быть причастно им в меру возможного уже и теперь… ибо и у тела есть опыт постижения вещей божественных, когда душевные силы не умерщвлены, но преображены и освящены ».
«Духовная радость, приходящая от духа в тело, совсем не искажается от сообщения телу, но изменяет это тело и делает его духовным, потому что тогда оно отсекает скверные похоти плоти, не тянет уже душу вниз, а возвышается вместе с нею …».
«Учение, полученное нами… говорит, что бесстрастие состоит не в умерщвлении страстной части, а в ее переводе от зла к добру.. У бесстрастных людей страстная часть души постоянно живет и действует ко благу и они ее не умерщвляют ».
Т.о. передача эмоциональных движений, например, человека, в иконе говорит не о многообразии его душевной жизни, т.е. «человечености» со всеми присущими ей порывами души, а о том, что это многообразие переведено в правильную перспективу, обращено к Богу. Детализация доличного письма была принята иконописью отнюдь не по причине эстетического интереса к окружающему миру – ее оправдал взгляд, видящий в окружающем то, что призвано вместе с человеком и через человека вступить в вечную радость единения с Богом.
Победа паламизма определила дальнейшую историю Православной Церкви. Если бы Церковь осталась пассивной перед натиском гуманизма, нет никакого сомнения в том, что ураган новых идей, которые несла с собой эпоха, привел бы ее к тому же кризису, которому подпало западное христианство.
Благодаря исихазму последние византийцы, в отличие от итальянцев, дали место естественности, не вырабатывая при этом натурализма. Они использовали глубину, но не заключили ее в законы перспективы. Они исследовали человеческое, но не изолировали его от Божественного. Искусство не порвало с откровением, сохранив свой характер синергии человека с Богом.
Именно в эту эпоху определяются те рамки, за которые церковное искусство выходить не может, оставаясь церковным.
Феофан Грек. Святой Симеон Старший. Церковь Спаса Преображения на Ильине улице, Великий Новгород. 1378 г.
