Постные письма архимандрита саввы читать. Представляете? – Девятый век

Церковная публицистика – занятие скучное. Здесь всегда очень тесно. Не развернуться. Все наши журналы, газеты и сайты начинают ярко и порывисто, а потом принимаются дремать и «сдуваться». Журналисту нужен размах и свежесть темы, а в мире Православия все предзадано и предписано. Нет, не зорким цензором, а просто – церковным календарем. И мы кружим в этом календаре, словно лошадка на арене – каждый раз одни и те же темы, лица, вопросы и допросы.

Откройте любое церковное издание: проповедь на текущий праздник или евангельское чтение. Хороших авторов в этом жанре немного, еще меньше сюжетов, на которые они пишут, ведь все из Писания, а это одна книга. Церковные новости вращаются тоже вокруг календаря: юбилеи, праздничные службы, концерты по случаю, конференции по поводу. Все предсказуемо в буквальном смысле – чаще всего опытному журналисту удается пред-сказать и даже пред-писать, что и как будет сказано и написано.

Есть еще целый спектр «духовных» тем. Здесь чаще всего про борьбу – со страстьми, с детьми, мужьями, масонами. Вот видите, уже начинаю шутить. И в этом нет криминала. Шучу, но не критикую. Церковная жизнь консервативна по самой своей природе, и календарная определенность и предельность – это хорошо и правильно. А то, что нам бывает тесно, на самом деле должно стимулировать автора к оттачиванию мастерства, к творческому усилию, чтобы даже в игольные ворота церковной предопределенности вводить и выводить чудесных зверей.

Как досадно, что для многих эта красота сокрыта! Своим ученикам я всегда рассказываю, на что обратить внимание в той или иной службе, какие тексты прочесть заранее, какого момента службы ждать с трепетом и восторгом. Ведь многие потрясающие церковные песнопения исполняются всего лишь раз в год, и как же жалко их упустить! Поэтому есть нужда в некоем «путеводителе по Великому посту».

И главное. Мне очень хочется хоть как-нибудь облегчить участь «мучеников поста», людей, которых покалечил постный церковный опыт только потому, что они «подцепили» его в искаженном и неподлинном виде. Таких людей я видел немало, и сам был в их числе. Это жертвы недоразумения и злоупотребления, которое никак не отменяет употребления.

Поскольку я сам не люблю систематического изложения, – дремлю и зеваю, – то наиболее приемлемым жанром для «науки постной красоты» я избрал письмо. Это будут постные письма. Не знаю, сколько их будет, кто их будет читать, будут ли ответы?

«Вы пишите, живописцы, вам зачтется! Я потом, что непонятно, объясню».

Постное письмо № 1. Великий пост: в поисках смысла

В центре нашего церковного года – Пасха. Она стоит не просто неуловимо плавающей датой, но и внушительной смысловой конструкцией. Можно даже сказать так:

В начале была Пасха. И Пасха была с Богом. И Бог был Пасха. Все от Пасхи произошло, и без Пасхи ничего бы не было, что было.

Чем Церковь жива? Пасхой. От Пасхи, как круги по воде, расходятся во все стороны и наши богословские порывы, и церковные уставы, и богослужебные правила. Исходят от Пасхи, в Пасху возвращаясь, вновь замыкаясь и сходясь в этой светлой и радостной Тайне.

А что такое Пасха? На этот вопрос нельзя ответить раз и навсегда. Этот вопрос невозможно закрыть. Мы отвечаем на него каждый год. Ищем ответ очень долго и все вместе. В этом вопросе и лежит смысл Великого поста. Великий пост – это долгое, семинедельное отвечание всей Церкви на вопрос «что такое Пасха?». Длящееся незавершенное действие. Незавершаемое, но увенчиваемое ответом «Воистину воскресе!»

Великий пост – дело всей Церкви. Нельзя «поститься про себя». Великий пост – не мое личное дело, не личное дело Патриарха или священника, это наше общее дело. Как это дело назвать одним словом? Богомыслие. Великий пост – событие богомыслия всех православных христиан без исключения. Никто из православных христиан не должен остаться вне поста, то есть вне работы созерцания Страстей и Пасхи. Об этом говорит и 69-е правило святых апостолов: «Аще кто епископ или пресвитер или диакон или иподиакон или чтец или певец не постится во Святую Четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пяток кроме препятствия от немощи телесныя, да будет извержен. Аще же мирянин, да будет отлучен».

Не хочешь быть отлучен от общения церковного? Постись.

А если я просто не могу такое есть! Я просто не выдержу!

Вот ради таких вопросов и стоит искать последний смысл постного порядка. Воздержание от пищи – не цель поста и даже не его смысл. Пост не в пище.

Цель поста – богомыслие Страстей и Воскресения.

Воздержание от пищи – средство , не цель и даже не отличительная особенность поста, это некий метод, способствующий этому богомыслию, созерцанию смыслов. Таким образом, у поста есть два аспекта – центральный и подчиненный. Воздержание от пищи и другие ограничения носят служебный характер по отношению к главному делу поста – всецерковному богомыслию.

Что нам дает такая расстановка акцентов? Богомыслие – главное, воздержание от пищи – служебное, подчиненное, не абсолютное. Стратегии постного воздержания могут быть разными. Не для всякого человека отказ от рыбы или молока будет способствовать созерцательной работе. Кого-то эти аскетические опыты, наоборот, отвлекут от созерцания. Неразумный пост не должен стать препятствием к богомыслию, как и распущенность или беспечность в воздержании. Пост для человека, а не человек для поста.

Критерий постных ограничений: что я не позволил бы себе делать, если бы созерцал Страсти Христовы? Это простой вопрос. Он очень многое проясняет в наших церковных уставах, снимая целый ворох пустых вопросов. Из него надо исходить, когда пытаешься определить свою меру аскетического усилия. Хочешь определить свою меру поста, спроси себя еще раз: что я не позволил бы себе делать, если бы созерцал Страсти Христовы? Есть люди, которые не могут ругаться или врать, если в комнате есть иконы. В церкви мы инстинктивно, не сговариваясь, говорим шепотом. Нас останавливает священное пространство. Великим постом обуздывает священное время. Если в святые недели я предаюсь богомыслию, разве я могу вместе с этим развлекаться на пирушке или смотреть комедию? Все очень просто.

Пост – дело всей Церкви. Общецерковный характер поста заключается в том, что в большие посты вся Церковь, то есть каждый крещеный человек, даже ребенок, получает конкретное церковное задание , тему для созерцания и богомыслия: если это рождественский пост, тема – «Воплощение Бога-Слова, Творца нашего мира», если Великий пост – «Страдание Господа, Его смерть и победа над смертью». Для того, чтобы это богомыслие буквально заполнило всего человека, приходится отказаться, во-первых, от внешних впечатлений, хотя бы ограничить их, чтобы найти место для созерцания, во-вторых, правильно настроить свой навык питания, потому что избыток пищи, ее качество сильно влияет на способность концентрироваться, собирать внимание, укрощать эмоции.

Пост – дело всей Церкви. Из чего это следует? Из Прощеного воскресенья. Мы просим друг у друга прощения не для того, чтобы лишний раз всплакнуть и освежить эмоции. Хотя это тоже бывает полезно. Если мы все вместе приступаем к одному большому и серьезному делу, нам следует закрыть все личные и несущественные вопросы. Ничто не должно мешать этому большому делу. Нельзя делать большое дело, не забыв себя, не оставив всю суету и мелочность, недостойную великой задачи.

Мы просим друг у друга прощения в канун поста, чтобы вновь пережить и обнаружить единство, вступить в пост вместе, соборно. Поэтому в чине прощения участвуют все, ругался ли ты с кем-то или ты кротчайшее существо – войди в церковное единство, не только осознай, но и переживи дело поста как дело всей Церкви.

Разрушит ли наше единство и соборность разнообразие стратегий воздержания от пищи? Нет. Потому что это всего лишь средство. Единство разрушает отказ от всецерковного дела созерцания Пасхи Крестной и Пасхи Воскресения.

А как это – созерцать всей Церковью? Прежде всего – церковная служба. Богослужение есть частный случай богомыслия. Храм – учебная аудитория созерцания. Здесь мы перенимаем опыт богомыслия древних мистиков и пророков. Научишься слушать и понимать церковную службу – поймешь все богословские тайны Евангелия.

Опыт постного всецерковного богомыслия – постное богослужение. Но есть такие счастливцы, которые умеют хранить огонь церковного богомыслия и вне церковных стен. Для нас это велико и почти недостижимо. Но в Церкви этот опыт доступен каждому. Надо просто попытаться. Всецерковное богомыслие приучает и готовит к непрестанному созерцанию.

Это опыт не только богословия и богомыслия, но еще и опыт красоты, потому что постное богослужение – это очень красиво.

Прятаться от этой красоты – глупо. Прятать эту красоту – преступно.

«Мир стал комфортным. Мы ищем удобства и безопасности и легко позволяем себе предавать не только убеждения, но и друзей, детей, любимых. Всё можно извинить, каждого можно понять, простить и оправдать. И тонем мы в своем лукавом многословии». Архимандрит Савва (Мажуко) в очередном письме читателям «Правмира» рассказывает о выборе христианина.

Mohammed Abed/AFP

· Постное письмо № 20. Лишняя Пассия

· Постное письмо № 19. Предчувствие Пасхи

· Постное письмо № 18. Как у нас появляются постные лица

· Постное письмо № 17. Завтрак буквоеда

· Постное письмо № 16. Грешные ингредиенты

Архимандрит Савва (Мажуко)

Старушка Лаврентьевна была главным наставником моей церковной юности. Она первой приходила в церковь и последней шла домой. Все труды были на ней. Стирать, гладить, мыть, смотреть за свечами – работа незаметная и малопочетная, но для нее это было самым высоким служением, потому что она трудилась в церкви, а что может быть выше этого? Этим благородным и благодарным сознанием высокого служения всегда светилось ее лицо. Так я впервые увидел, как может сочетаться в одном лице чувство собственного достоинства с глубоким и подлинным смирением.

Нашей «штаб-квартирой» была колокольня. Там мы пили чай с хлебом и панихидным сахаром. Там хранилось главное сокровище – книги и тетрадочки. С книгами тогда было очень плохо, поэтому народ Божий усердно переписывал от руки акафисты, жития и даже целые романы. Поэтому на колокольню я ходил, как в библиотеку. Ради этих тихих минут чтения порой прогуливал школу, о чем не жалею и сейчас.

Лаврентьевна очень любила рассказывать про старцев и монахинь, которые прошли через тюрьмы и лагеря. Она лично знала немало таких людей. Кто-то останавливался у нас в городе по дороге из ссылки, с кем-то она имела счастье беседовать. Рассказы о мучениках зажигали в ее глазах какой-то новый живой огонек, лицо становилось таким молодым и вдохновленным, что даже не верилось, что это говорит маленькая сухонькая старушка. Этот же зоркий огонь горел в ее глазах, когда она описывала последние времена, которые, она верила, вот-вот наступят:

– Будет такое время, вот положат тебе хлеб и крест и скажут: выбирай! И многие отойдут от веры и возьмут хлеб, за кусок хлеба Христа продадут.

И я слушал и думал, что ни за что в жизни не выбрал бы хлеб – это ведь так просто и понятно. А потом меня пригласили помогать в алтарь, и когда я с жаром рассказал о последних временах одному молодому батюшке, он тут же меня срезал:

– Ну, конечно, я бы взял хлеб. Семью-то как кормить? Тут даже и думать нечего.

Мне рассказывали, что некоторые наши батюшки едят в пост скоромное, потому что «прошлогоднее сало – постное», но услышать от священника такое я был не готов. А как же мученики? А как же Божии старчики, которых и били, и морили голодом?

– Это ты такой романтичный, потому что никто никогда тебя по-настоящему не бил. Читать о мучениках легко и приятно, а вот как ты заговоришь, когда тебя самого пытать начнут?

Это был сильный аргумент. Но для меня он не был достаточным. Мученики были, есть и будут. На крови мучеников стоит Церковь. Мы сверяем свою жизнь не только с историями мучеников, но даже и с их святыми образами. Никак нам не прожить без их святой памяти, поэтому, несмотря на Великий пост, Церковь всегда торжественно празднует память сорока мучеников Севастийских. Сорок молодых воинов были замучены в почти легендарном четвертом веке. С тех пор погибло за свои убеждения огромное число людей, но этих сорок церковная память выделяет особо.

Страдание святых 40 мучеников Севастийских

Воины-христиане отказались участвовать в языческих жертвоприношениях. Сначала их уговаривали, потом соблазняли и, в конце концов, загнали в замерзшее озеро. Фашисты были всегда. Их предки из четвертого века поставили на берегу озера баню, готовую принять «остудивших» свое рвение солдат. Но из ледяного озера никто не выходил. Страдальцы поддерживали друг друга, и это так трогательно изображено на иконе: вот юноша совсем ослабел, но крепится, склонившись на плечо брата. Один все-таки поддался искушению и, обезумев от холода, бросился в теплую баню. Взошел на берег, кинулся к избушке и тут же умер на месте. Солдат из охраны, наблюдавший это зверство с берега, снял с себя одежду и добровольно вошел в озеро к мужественным воинам.

Память сорока мучеников прославляли еще в глубокой церковной древности. Есть знаменитая проповедь Василия Великого, есть подробные жития, где по законам жанра сообщаются витиеватые монологи страдальцев. Однако почему-то их подвиг мне всегда представлялся окутанным благородным безмолвием.

В семидесятые годы прошлого столетия на святую гору Афон приехал русский Патриарх Пимен, а с ним, как говорят православные, «сонм духовенства». Во время посещения русского монастыря за «сонмом» увязался один маленький старчик, который все вглядывался в лица сановитых митрополитов, будто что-то искал. Выбрав себе «жертву» посолиднее, старчик спросил в лоб:

– А ты монах, что ли, будешь?
– Да, отче, я имею монашеский постриг.
– А акафист Матери Божией наизусть знаешь?
– Нет.
– Так какой же ты монах?

Православные иноки всегда с какой-то неожиданной теплотой почитали Матерь Божию. Великий старец Серафим умер на коленочках перед иконой Пречистой. А я знал одного старенького епископа, который совсем недавно так же, молясь Царице Небесной, отошел к Богу.

Этот старенький владыка очень любил службу Похвалы Богородицы. Никогда не пропускал. Это красивейшее богослужение совершается на пятой неделе Великого поста в пятницу вечером. Цвет богородичных служб – цвет чистого ясного неба, лазоревый. На один постный день вдруг в церковную службу вторгается небесная лазурь Богородичной службы.

В нашем монастыре на этот праздник меняется не только цвет облачения, но и происходят существенные изменения в убранстве алтаря. Вместо традиционного семисвечника за Престолом ставится большая икона «Похвалы Богородицы» в голубом балдахине, а перед ней, на самом Престоле, выстраивается целая «армия» подсвечников с горящими свечами. Очень красиво! Очень торжественно! Всё ради Царицы Небесной!

Этот обычай завел в Троице-Сергиевой лавре тот самый Патриарх Пимен, когда был лаврским наместником. Еще до войны молодым иеромонахом он много путешествовал по стране. Однажды на праздник Похвалы он оказался в киевском Ионинском монастыре и увидел, как необычно убран алтарь в этот праздник. Отцу Пимену это пришлось по сердцу, и, став наместником лавры, он завел этот обычай и у себя в обители. А через лавру и к нам, в Гомель, перебралась традиция «свечей Похвалы».

Икона Похвалы – богословский гимн. Это довольно редкий образ. Но это настоящее богословие в красках, «конспект мариологии». Богословски подкованный человек может читать эту икону как богословский трактат. В центре – Матерь Божия в традиционных одеждах, но с необычным жестом: голова наклонена в сторону, и Богородица словно заслоняется от чего-то правой рукой. Это жест кроткого и смиренного смущения, чистой стыдливости, хотя все это не те слова, а лучше – смотрите сами.

Вокруг фигуры Богоматери – «облако свидетелей» – пророки, которые предсказывали Ее служение. Изображают их часто со свитками в руках, но есть более живые варианты, когда икона, образ до конца вытесняет из своего пространства «буквы», и у провидцев в руках «предметы» пророчества: Аввакум держит кусок горы, Осия – прозябший жезл, Гедеон – орошенное руно, у Давида – домик, Иезекииль ухватился за врата, Моисей обжигает себе руки горящим кустом, Иаков показывает на Чистую лестницей, у Исаии в руках невероятные клещи. Хорошее упражнение для студентов-богословов – разъяснить, что означает каждый предмет.

Над фигурой Пречистой – мальчик Христос, или, как говорят иконоведы, образ Спаса-Эммануила, «Отроча хотящее родитися». У ног Пречистой – единственный пророк без нимба – весь прогнулся, будто под непосильным бременем собственного пророчества – пророк Валаам. Он оставил, пожалуй, самое красивое и лиричное пророчество о рождении Христа, которое я знаю. Над Валаамом – «предмет» его пророчества – ярко горящая звезда. Не от ее ли яркого света прячется говоривший с ослицей?

Невероятная икона! Как невероятно и необычно само богослужение Похвалы. Мы привыкли к акафистам в наших храмах, однако строго по Уставу, лишь однажды в год предусматривается Типиконом служба с акафистом. Один акафист один раз в год – акафист Божией Матери на пятой неделе Великого поста. Этим подчеркивается исключительная важность этого самого древнего из акафистов.

В Триоди есть синаксарь, который рассказывает, что праздник Похвалы был установлен в честь троекратного избавления Константинополя от нашествия врагов. Современные исследователи ставят под сомнение связь этих событий с богослужением. Скорее всего, служба Похвалы – след праздника Благовещения, который довольно часто приходится на постные дни. А само пение акафиста, похоже, было введено по поводу победы императора Ираклия над персами, которая, как утверждают историки, пришлась на весенние дни конца Великого поста.

До сих пор ведутся споры: кто написал этот текст, по какому поводу, в честь какого события был установлен праздник Похвалы. Версий немало. Однако есть веские основания считать, что текст акафиста многослоен. Например, знаменитый кондак «Взбранной Воеводе», скорее всего, был написан отдельно от акафиста и другим автором, а все припевы икосов, начинающиеся словом «радуйся», появились намного позже самого акафиста. Некоторые исследователи убедительно доказывают, что наиболее древняя часть акафиста была посвящена не Благовещению, а Рождеству. Однако все это заботы ученых мужей и жен. Еще в древности наши предки почувствовали необыкновенную святость и подлинность этого текста, поэтому люди церковной культуры никогда не пропускают богослужение Похвалы.

Особенностью этой службы является то, что акафист поется не весь сразу, а разделяется на четыре части. Четыре раза выходит духовенство на середину храма и поет Божией Матери. Обычно акафист поют всем храмом, и это воистину всецерковная молитва, всецерковное созерцание!

Греки так любят это богослужение, что, говорят, вместо четырех выходов за одну службу решили эти четыре части акафиста распределить на четыре пятницы. Так почитают Царицу Небесную! Даже католики любят этот акафист. Покойный папа Иоанн Павел Второй объявил полную индульгенцию тем, кто полностью прочитает этот молитвенный текст. Индульгенция – дело серьезное, а чтение или пение акафиста – это трудно. Само слово «акафист» значит «не сидеть», «неседальное пение», молиться – только стоя.

Почему так трогает это богослужение, почему так восхищает эта икона? Откуда такая сердечная теплота у суровых подвижников к Царице Небесной и любовь к Ее акафисту?

Ответ прост. Каждый из нас жаждет чистоты. На иконе Царицы Небесной мы эту чистоту видим . Это именно то, что нас так трогает в образе Пречистой, в молитвах к Богородице – неизреченная чистота и святость.

Всегда есть соблазн «всего лишь». Временами приходит лукавая мысль: да ведь и нету никакой святости, вот и этот старец, как говорят, всего лишь авантюрист, а этот батюшка всего лишь пьяница, а церковь всего лишь социальный институт, а может, и просто финансовый. А религия всего лишь прибежище слабаков и неудачников, а грехи всего лишь игра гормонов и влияния среды. Нет греха. Нет святости. Это всего лишь иллюзии и невежество.

С этим можно спорить. И нужно спорить. Уж слишком мелкая аргументация, а мелкомыслие – вещь заразная и вредная. А можно и не спорить. Просто посмотреть на икону Царицы Небесной, открыться Ее чистоте и святости.

Одна моя приятельница, светская дама, успешная и сильная, как-то случайно зашла в храм. Просто заскочила на минутку. Раньше почему-то не приходилось. И вот она стоит и рыдает, и не может остановиться. И смущается, и старается успокоиться – не получается. Где успешность? Где сила? Может, это всего лишь истерика? А может, душа впервые задышала, раскрылась, почувствовав присутствие родного, настоящего. Скучала по святыне, задыхалась без чистоты.

Я неоднократно слышал, как простые люди говорят о Пречистой Деве: «Царицачка Небесная», «Матушка», «Родименькая», «Родненькая». Не может человек долго жить без святыни, без чистоты. Ищет ее, чистоту эту, ошибается, обманывается, выдумывает, а она рядом. Просто смотри на икону. Лечи свои раны ее светом, питай душу ее чистотой.

Взирай на невидимое.

Архимандрит Савва (Мажуко)

«В камере Ильич не только писал на полях классических книг, но и усердно клал земные поклоны, чем приводил в замешательство своих тюремщиков». Зачем это было нужно Ленину и для чего кланяемся до земли мы? Архимандрит Савва (Мажуко) продолжает писать письма читателям «Правмира», рассказывая о невероятной красоте и смысле Великого поста.

В детстве с интересом читал биографию Ленина. Это был легкий увлекательный детектив о том, как Ильич ловко обходил царскую охранку. Тюремные будни вождя дышали спокойным уютом, а чернильница из хлеба и молока будила здоровый пролетарский аппетит. Там в камере Ильич не только писал на полях классических книг, но и усердно клал земные поклоны, чем приводил в замешательство своих тюремщиков. Известно - безбожник!

Ленин обнаружил, что земной поклон - это лучшая зарядка для всех групп мышц. И не сомневайтесь, кланялся он не ради молитвы. Просто делал гимнастику. Так я впервые узнал о земных поклонах. От Ленина.

Второй эпизод - замечательный «Нахалёнок», рассказ Шолохова. Восьмилетний Мишка, маленький и озорной, «озвучивал» поклоны благочестивого деда - звонко стукал в стенку, как только голова деда касалась пола.

Вот мое первое впечатление от земных поклонов: нечто нелепо-забавное, с шутовским звоном головы о дощатый пол. Так нас видят нецерковные люди.

Архимандрит Савва (Мажуко). Фото: Ефим Эрихман

Не все. Многие. Обижаться не следует. Рассматривать свою жизнь под новым углом зрения - полезное духовное упражнение. Нас так видят? Это повод разобраться: что мы делаем, с какой целью, кто все это начал, надо ли продолжать?

Для современного горожанина земной поклон смотрится ненужным излишеством и архаизмом. Есть у меня приятель из «сочувствующих». Любит церковную службу, но сознательно не ходит в храм, когда следует класть земные поклоны. Большой ценитель умно-сердечной молитвы.

Что там у вас? Первая седмица? Без меня. Приду в субботу. Все эти метания создают глупую суету, отвлекают, выматывают, мешают молиться. Не надо так улыбаться. Эти ваши упражнения еще и порождают особый вид благочестивого тщеславия, тончайшего лицемерия и самообмана. Время поклонов прошло, как вы не понимаете? Богу не нужны поклоны. Бог есть Дух, и служить Ему нужно не телом, а душой и поступком.

Почему бы нам, действительно, не отменить этот неэстетичный обряд?

Но мне сложно представить Великий пост без земных поклонов. Один из первых признаков постной службы - молитва святого Ефрема Сирина.

Красивейшая. Трогательная. Живая.

«Господи и Владыка живота моего!
Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми!
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй мне рабу Твоему!

Ей, Господи Царю!
Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего,
Яко благословен еси во веки веков. Аминь».

Влюбился я в эту молитву сразу, в первый год церковной биографии. Правда, не из-за поклонов и глубокого содержания, а просто потому, что батюшка только эту молитву читал «человеческим» голосом, без обычной богослужебной манеры.

В этом тексте все так просто и ясно, что, кажется, даже ребенку не нужно объяснять. Все про нас, все про жизнь, ничего лишнего.

Но молитва еще и динамична. Она разбита на три прошения, и после каждого следует класть земной поклон. Потом следуют двенадцать поясных с молитвой «Боже, очисти мя грешнаго», и повтор - теперь полностью с одним земным поклоном.

Читать эту молитву постом с поклонами предписывает Типикон - так называется «страшная» церковная книга, в которой запечатлен весь устав нашего богослужения. Однако предписания Типикона отличаются от современной практики. В древности кланялись иначе.

Во-первых, молитва святого Ефрема - тайная: «И посем, воздевше руце, молимся во своей мысли, глаголюще в себе молитву святаго Ефрема». То есть этот текст следует говорить про себя, безмолвно, так же, как, например, священник читает во время шестопсалмия особые светильничные молитвы: прихожане слушают шесть псалмов, а батюшка молится по своей книжечке. На Афоне молитву святого Ефрема читают молча. Но ведь нехорошо такую чудесную молитву произносить про себя, поэтому наши предки положили оглашать ее всем храмом.

Немного иначе совершался в древности и сам земной поклон. Сейчас мы кланяемся так: не торопясь полагаем крестное знамение и опускаемся на колени, склоняя голову. «Страшная книга» тоже говорит о голове: «И сотворив молитву, творит поклон великий, елико можно главою до земли довести». Так что дед Нахалёнка делал все согласно уставу. Однако этот устав ничего не говорит о крестном знамении. И это не должно нас удивлять. Вместо крестного знамения в древности был широко распространен другой сакральный жест - воздеяние рук : «И посем, воздевше руце , молимся во своей мысли, глаголюще в себе молитву святаго Ефрема».

Это «воздеяние рук» сохранилось в наше время только как литургийный жест священника, например, во время Херувимской песни или евхаристического канона. В древности, совершая поклон, христиане поднимали руки к небу, устремляя взор ввысь, а затем без крестного знамения падали на колени, касаясь лбом земли. Воздеяние рук на молитве не есть изобретение христиан. Этот религиозный жест универсален, как и поклоны. Воздевали руки и преклоняли колени практически во всех развитых религиозных традициях. Достаточно вспомнить знаменитый тибетский поклон.

Молитву с поднятыми к небу руками поминает даже апостол Павел: «Желаю, чтобы на всяком месте произносили молитвы мужи, воздевая чистые руки без гнева и сомнения» (1 Тим. 2:8).

Древность знала и более глубокий поклон, когда молящийся простирался ниц всем телом, раскидывая руки крестообразно. Сейчас этот вид поклона сохранился только в монашеском постриге.

Устало спросим: зачем это все? Неужели Богу нужны наши поклоны?

Нужны. Потому что нашему Отцу дорого все, что мы делаем искренне и от всего сердца. Ведь это так естественно, когда молится душа, когда чувства переполняют сердце, запечатлеть этот избыток сердца в священном действии, явить этот избыток, дать ему излиться в телесном проявлении, позволить ему воплотиться.

Молитва - действие глубоко таинственное и личное. Избыток сердца вовлекает в молитву тело. Но бывает и наоборот: молящееся тело заражает молитвой душу, будит ее.

Человек един и неделим. Если ты помолился телом, но не сумел разбудить душу, ты все-таки помолился. Молилось тело. Это тоже немало.

Этот надежный путь от тела к душе хорошо знают опытные педагоги. Станиславского вряд ли можно назвать церковным человеком, но однажды, пытаясь добиться от своего актера «тяжелой» интонации в монологе, он заставил его на репетиции держать в руках громоздкий стул. Эта тяжесть в руках помогла актеру понять и поймать нужную интонацию. Он шел от тела к душе. Если дремлет душа, самое простое - попытаться разбудить ее через тело. Поэтому старинные учителя много работали над осанкой учеников, их манерой держаться, правильно ходить, сидеть, вести себя за столом. Нельзя этот метод переоценивать. Не следует и недооценивать.

Церковная молитва творится не только умом и сердцем, но и телом. Это одно из духовных упражнений. Духовных - несмотря на вполне физическое действие.

Допускаю, что монахи, создававшие наш богослужебный устав, предписали земные поклоны из практических соображений: на слишком длинных службах богомольцы нуждаются в естественном приободрении, и тут поклоны весьма кстати. Эту ценность поклона и заметил проницательный Ильич.

Однако есть люди, которым поклоны только мешают. Это нормально, ведь мы все разные. Для них гораздо лучше стоять спокойно и не отвлекаться. Что ж, - «это свободная страна»! - и, я думаю, никто не вправе требовать от таких людей исполнения всех поклонов и крестных знамений. Церковное богослужение ценно именно тем, что здесь у каждого может быть свой молитвенный ритм, вполне допустимый и законный, если он не мешает другим. Единообразие - не синоним единства. Можно молча сидеть на стульчике в темном уголке церкви, а перед Богом непрестанно стоять на коленях и оплакивать свою жизнь. Одного человека избыток сердца заставляет замереть, другого - побуждает к действию. Оба - правы. Каждый - стоит или падает на колени - стоит и падает перед своим Отцом, Который у нас один.