Данко (из цикла "Старуха Изергиль")

В прошлой статье были приведены опеределенные доказательства того, что Горькому в его художественной и философской мысли не были чужды некоторые элементы мировоззрения Ницше. А можем ли мы назвать Горького ницшеанцем и какие есть для этого предпосылки?

Не углубляясь в биографию и философскую систему Ницше, необходимо отметить ряд, на мой взгляд, важных нюансов. Ницше как философ изначально гуманистический, тонко чувствовал «системную ошибку», вшитую в ткань проекта Модерн и классического западного гуманизма.

Механистичность так называемого фаустианского человечества, отсутствие утешения в жизни человека вследствие секуляризации рано или поздно должны были «аукнуться» западному гуманизму. И Ницше, предчувствуя эту беду, проклял западный гуманизм. При этом Ницше встал перед выбором: либо превращение человека в Фауста, но лишенного жизненности за счёт замещения ее фаустианской механистичностью, либо же "звериная" живая "жизненность". И Ницше, имевший замешанный на классической гуманистичности фундамент, выбрал именно живого человека, а не человека-куклу, как конечный «продукт» фаустианства. Именно здесь берет свое начало белокурая бестия Ницше, как сверхчеловек, возвративший себе чистое природное начало.

Если сравнивать философию Горького и Ницше, то можно сказать, что эти два гения совершают разнонаправленное движение. Ницше, начавший как гуманист приходит сначала к мифу, а потом, архаизируя миф - к чистой воли к власти, т.е. становится предтечей фашизма.

Горький же, наоборот, через воспевание природы и мифа приходит к гуманизму, но гуманизму новому, немодернистскому, взыскующему нового человека. Горькому созвучен новый гуманизм, к которому он пробирался тернистыми тропами и дремучими лесами, подобно Данко. И именно в Данко как антагониста ницшеанского образа Ларры, на мой взгляд, происходит преодоление Горьким "ницшеанства", характерного для первых его рассказов. Но даже в них чувствуется морализм, в отличие от Ницше, который говорил о морали иного рода.

В статье «Ницше и Горький. Элементы ницшеанства в творчестве М.Горького» М.Гельрот, говоря о своеобразном мышлении двух мыслителей, подчеркивал, что, «если романтизм Ницше — высоко аристократичен», то «романтизм Горького — глубоко демократичен». Горьковская концепция «жизни-борьбы» бесконечно далека от концепции Ницше «воли к могуществу и власти» .

Было ли что-то схожее в мировоззренческих системах Горького и Ницше? Таким сходством, по моему мнению, является богоборчество. Именно в этом, пожалуй, одно из главных сходств Ницше и Горького. Если сказать точнее, именно этот аспект мировоззрения Ницше, наравне с проповедью сильной личности, нужен был Горькому в момент увлечения творчеством немецкого философа.

Но даже в этом, прошу прощение за каламбур, сходстве есть существенные различия между мировоззрениями Горького и Ницше. Ницше, провоглашая " Лучше совсем без Бога, лучше на собственный страх устраивать судьбу, лучше быть безумцем, лучше самому быть Богом!", вкладывал в это совсем противополжный горьковскому богоборчеству смысл. Он таким образом лишь утверждал единственным высшим смыслом - волю к власти. А также таким образом смог сопрячь новую архаику с возможностью сохранения научно-технического развития. Фашисты ведь не отрицали такое развитие, иначе бы они не создали сильнейшую на 1939 год армию мира.

Горьковское же богоборчество имело одну мотивировку - невозможность принятия такого Бога, от которого страдает Человек. Но об этом подробнее я напишу чуть позже. Здесь же хочу ещё раз подчеркнуть, что Горький, подобно Ницше, отталкивался от мифа. Так, например, В.А.Ханов , разбирая всемирно известную пьесу Горького "На дне" (1900-1902 гг.) заостряет свое внимание на образе одного из главных героев - Сатина. В основе образа Сатина, по мнению исследователя, лежит богомильский апокриф о Сатаниле, который "возгордился" и "воспротивился Богу". В данном факте можно увидеть всю сложность и противоречивость горьковского богоборчества, которое "даже в гностических ересях (богомильские в том числе) видел проявления социального протеста" . Несмотря на гностический подтекст, Сатин все равно сущностно гуманистичен: "Человек - свободен... он за всё платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум... Человек - вот правда. Что такое человек?... Это не ты, не я, не они... нет! - это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет... в одном! В этом все начала и концы... Всё в человеке, всё для человека! "

Продолжение следует

Ницшеанские мотивы раннего творчества А.М. Горького.

Русская литература XX века развивается в контексте мирового литературного процесса. На рубеже веков Россия вступила в период войн и революций. Все это повлияло и на искусство.

Итак, вековые устои рухнули. Кругом социальные потрясения. Царя можно свергнуть, «Бог умер!», «Материя исчезла», всеобщее обмещанивание затопило культуру. Апокалипсис! В чем человечеству искать выход?

Выход мыслителям Серебряного века виделся в философии Артура Шопенгауэра и особенно Фридриха Ницше.

На раннее, так называемое романтическое, творчество М. Горького огромное влияние оказала философия Ф. Ницше. М. Горький бредил Ницше. Философ стал кумиром для молодого писателя. Об этом свидетельствуют дневниковые записи и воспоминания современников. Даже свои знаменитые усы М. Горький отрастил такие, как у Ф. Ницше.

Романтический герой горьковских рассказов (он же ницшеанский Übermensch) оказывается включенным в средунеразвитых, злых, жестоких людей, в мир тусклых красок, и так же, как ницшеанский герой, он призван разрушить сонное прозябание мира.

Во всех ранних горьковских рассказах противопоставлен сверхчеловек и обыватель:

Übermensch - Обыватель

Сокол - Уж

Буревестник - Птицы

Лойко Зобар, Радда - цыгане

Ларра, Данко - племя

М. Горький призывает изжить в себе пугливого мещанина, выйти навстречу буре, стать сверхчеловеком. Этот горьковский призыв синонимичен чеховскому стремлению «выдавить из себя раба». Горький призывает к Абсолютной свободе.

Например, мы несвободны. Нас связывает страх. Перед родителями учеников, администрацией, страх осуждения, боязнь завтрашнего голода. М. Горький призывает все это преодолеть – стать выше, стать свободным, подобно Буревестнику.

Однако, как русский писатель, М. Горький рассуждает, что достигнуть уровня сверхчеловека – еще не предел. Сверхчеловек должен послужить народу. Только тогда его существование может быть оправдано. И в его произведениях появляются отрицательный и положительный сверхчеловек.

Эгоист – Альтруист

Ларра - Данко

В «Старухе Изергиль» источником конфликта становится не противоборство «добра» и «зла», а столкновение двух позитивных ценностей – свободы и любви к людям.

Особенно последовательно идея ницшеанского сверхчеловека отражена в драме «На дне». Обратим внимание на символичность заглавия. Дно – символ духовного подполья, чеховского невыдавленного раба, символ несвободы, причастности к племени людишек.

Именно так, ведь в пьесе четко различаются два типа людей: Человек и людишки. У Луки спрашивают: «Что ты за человек?», а он отвечает: «Есть люди, а есть и человеки». Обратим внимание, что все обитатели ночлежки имеют клички: Клещ, Барон, Пепел, Актер. Имя воспринимается, как самоидентификация человека в мире, потеря имени – потеря себя, своей сущности.

Население ночлежки – безымянные рабы, людишки, давно сформировано. У них нет гостей. Весь мир – ночлежка. Население всегда одно. Пространство жизни ночлежников замкнуто. Попробуем символически проанализировать ремарку к третьему акту драмы. ««Пустырь» - засоренное разным хламом и заросшее бурьяном дворовое место. В глубине его – высокий кирпичный брандмауер. Он закрывает небо. Около него – куст бузины. Направо – темная бревенчатая стена какой-то надворной постройки – сарая или конюшни. А налево – серая, покрытая остатками штукатурки стена того дома, в котором помещается ночлежка Костылевых. Она стоит наискось, так что ее задний угол выходит почти на середину пустыря. Между ею и красной стеной – узкий проход. В серой стене два окна: одно – в уровень с землей, другое – аршина на два выше и ближе к брандмауеру. У этой стены лежат розвальни кверху полозьями и обрубок бревна, длиною аршина в четыре. Направо у стены – куча старых досок, брусьев».

А снаружи – мир Сокола и Буревестника – духовная Свобода.

Заметим, что хозяева жизни – такие же рабы. Они живут лишь метром или двумя выше. Но мир Свободы им также недоступен!

И вдруг – о чудо! Снаружи! В ночлежку – впервые! – попадает человек. Имя его – Лука. .

Лука не насилует волю человека. Если ты сознательно выбрал дно и рабство, твой выбор будет уважаться. Так на вопрос Пепла о Боге Лука не отвечает: не навязывает свое мнение. В подобных вопросах человек должен сам решить, есть Бог или нет. Ведь мир – не более, чем твое представление о нем (об этом – труд А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление»).

Ницше и Горький

Из всего этого можно понять, что вопрос о «ницшеанстве» раннего (и не только раннего) Горького весьма сложен. Легко заметить, что и в более поздних произведениях он не забывал о Ницше. Например, название самого известного цикла горьковской публицистики «Несвоевременные мысли» заставляет вспомнить о «Несвоевременных размышлениях» (в другом переводе — «Несвоевременные мысли») Ницше.

Для культуры начала века вообще характерно свободное использование намеков без обязательной ссылки на конкретные имена. Так, Блок пользовался ницшевским понятием «музыка» («Слушайте музыку Революции!»), никак не отсылая читателя к Ницше, ибо предполагал безусловное знакомство с книгой «Рождение трагедии из духа музыки». Однако в творчестве Горького именно «случайности» сбрасывать со счетов никак нельзя. В это время происходит страшное смешение культурных «знаков» в сознании людей. Огромный поток культурной информации, связанный с расцветом переводов с иностранных языков, производил в умах «самоучек» истинные культурные катастрофы, примеры которых Горький описывает в автобиографических рассказах «Случай из жизни Макара», «О вреде философии» и других.

Восприятие Ницше накладывалось на впечатления от русской жизни. В Архиве Горького хранится любопытное письмо М. С. Саяпина, внука сектанта Ивана Антоновича Саяпина, описанного в очерке Г. И. Успенского «Несколько часов среди сектантов». М. С. Саяпин, внимательно изучавший русских сектантов, находил в их учениях сходство с философией Ницше: «Все здесь ткалось чувством трагедии. Чтобы как-нибудь объяснить себе эти жизненные иероглифы, я стал буквально изучать книгу Ницше „Происхождение трагедии из духа музыки“, читал я все, что могло мне попасться под руки в этом направлении, и, наконец, убеждение окрепло: — Да, дух русской музыки, живущей в славянской душе, творит неписанную трагедию, которую люди разыгрывают самым идеальным образом: не думая о том, что они играют».

Не исключено, что молодой Горький читал Ницше аналогичным образом. Чтобы как-то «объяснить» события русской жизни, он обращался к мировой философии и находил в ней то, что наиболее отвечало его собственным, готовым впечатлениям и мыслям.

Из переписки Горького и его статей можно заметить, что при довольно частых упоминаниях Ницше (около 40) его отзывы о нем были, как правило, либо сдержанными, либо критическими. Чуть не единственным исключением является письмо к A. Л. Волынскому 1897 года, где Горький признается: «…и Ницше, насколько я его знаю, нравится мне, ибо демократ по рождению и чувству я очень хорошо вижу, что демократизм губит жизнь и будет победой не Христа — как думают иные — а брюха».

Но дело в том, что именно это заявление, казалось бы, доказывающее «ницшеанство» Горького, является в строгом смысле не «ницшеанским». Ницше никак не мог желать «победы Христа», поскольку был ярым врагом христианства. И наоборот, он не имел ничего против «брюха», выступая противником разного рода бестелесного духа.

Гораздо точнее Горький отозвался о Ницше в письме к князю Д. П. Мирскому от 8 апреля 1934 года: «Ницше Вы зачислили в декаденты, но — это очень спорно, Ницше проповедовал „здоровье“…» Если вспомнить, что вернувшийся в тому времени в СССР Горький тоже проповедовал «здоровье» как идеал советской молодежи, то это высказывание приобретает особый смысл, говоря о том, что и «советский» Горький продолжал думать о Ницше.

В то же время в цитированном письме к А. Л. Волынскому чувствуется желание молодого Горького подыграть настроению автора книги «Русские критики» и статей об итальянском Возрождении, о которых, собственно, и идет в письме разговор. Это его, Волынского, идеи пересказывает Горький, пользуясь именем Ницше как «языком» своей эпохи. В 1897-1898 годах Горький сотрудничал в «Северном вестнике» Волынского и, конечно, искал с ним общий язык…

В целом ранние отзывы Горького о Ницше можно считать умеренно-положительными. Он высоко ценил бунтарство, протест против буржуазной культуры и весьма низко ставил его социальную проповедь. Но сдержанность, с которой Горький отзывался о Ницше вплоть до конца 1920-х годов, не исключает возможности высокого, но скрываемого интереса к нему.

На отношение Горького к вопросу о Ницше могла повлиять шумная кампания в критике вокруг его первых вещей. В статьях Н. К. Михайловского, А. С. Скабичевского, М. О. Меньшикова, В. Г. Короленко и других «ницшеанство» писателя было подвергнуто резкой критике. В «ницшеанстве» его обвинил и Лев Толстой. Все это не могло не сдерживать Горького. Он не мог чувствовать себя вполне свободно, когда публично высказывался о Ницше.

В 1906 году, впервые оказавшись за границей, Горький получил письменное приглашение сестры уже покойного Ницше, Елизаветы Фёрстер-Ницше.

Милостивый государь!

Мне приходилось слышать от Вандервельде и гр<афа> Кесслера, что Вы уважаете и цените моего брата и хотели бы посетить последнее место жительства покойного.

Позвольте Вам сказать, что и Вы и Ваша супруга для меня исключительно желанные гости, я от души радуюсь принять Вас, о которых слышала восторженные отзывы от своих друзей, в архиве Ницше, и познакомиться с Вами лично.

На днях мне придется уехать, но к 17 мая я вернусь. Прошу принять и передать также Вашей супруге мой искренний привет.

Ваша Е. Фёрстер-Ницше».

Имя крупного бельгийского социал-демократа Эмиля Вандервельде, упоминаемое в этом письме, позволяет оценить всю сложность и запутанность вопроса о «ницшеанстве» Горького. В начале века социализм и «ницшеанство» еще не враждуют, но часто идут рука об руку. Недаром в это время о «ницшеанстве» Горького со знаком плюс писала и марксистская критика, скажем, А. В. Луначарский. Мысль о «браке» Ницше и социализма носилась в воздухе и «заражала» многие сердца. Так, в письме к Пятницкому от 1908 года Горький писал о поэте Рихарде Демеле, творчеством которого увлекался в то время. Он, по его мнению, «лучший поэт немцев», «ученик Ницше и крайний индивидуалист», но главная его заслуга в том, что он, «как и Верхарн, передвинулся от индивидуализма к социализму». Даже в 30-е годы XX века, когда в Германии победил фашизм и «ницшеанство» стало связываться с ним, идея «примирения» все еще играла в иных умах.

В январе 1930 года Горький получил письмо от немецкого поэта Вальтера Гильдебранда. Оно весьма точно отражает начало кризиса этой идеи: «Признаешь водовороты Ницше и в то же время являешься коммунистом, с другой стороны — ты коммунист, на которого Ницше смотрит с презрением. Я почитаю Райнера Мария Рильке, этого большого одинокого человека, ушедшего в себя, и в то же время я чувствую сродство и единомыслие с Вами».

Но отношение Горького к Ницше в это время было уже резко отрицательным. В статьях «О мещанстве» (1929), «О старом и новом человеке» (1932), «О солдатских идеях» (1932), «Беседы с молодыми» (1934), «Пролетарский гуманизм» (1934) и других он, по сути, проклял Ницше как предтечу нацизма. Именно Горький стал главным проводником этого мифа в СССР, что, впрочем, объяснимо, ибо в эти годы значительная часть интеллектуальной Европы (Ромен Роллан, Томас Манн и другие), напуганная фашизмом, отвернулась от своего прежнего «кумира».

Интересно, что именно в это время современники отмечали внешнее сходство Ницше и Горького. Ольга Форш в статье «Портреты Горького» писала: «Он сейчас очень похож на Ницше. И не только пугающими усами, а более прочно. Может, каким-то внутренним родством, наложившим на их облики общую печать». Загадка этого «двойничества», по-видимому, волновала и самого писателя. В повести «О тараканах» Горький заметил: «Юморист Марк Твен принял в гробу сходство с трагиком Фридрихом Ницше, а умерший Ницше напомнил мне Черногорова — скромного машиниста водокачки на станции Кривая Музга».

Вопрос о «ницшеанстве» Горького — часть серьезной темы «Горький и мировая философия». И хотя он, особенно в поздние годы, резко отводил вопрос о своем «ницшеанстве» в сторону, произведения его говорят сами за себя. Прислушаемся к мнению критика Михаила Гельрота, писавшего в 1903 году: «…доживи сам Ницше до наших дней, он к своему „единственному психологу“, у которого еще можно чему-то поучиться (Достоевскому), присоединил бы, с обычным для него страстным увлечением, и г-на Горького».

Павел Басинский

Так говорил Горький

В биографиях Ницше и Пешкова-Горького нет почти ничего общего. Это были люди с разным воспитанием, образованием, разными характерами и темпераментами.

Так откуда же вязлось их внешнее сходство, а главное - то «внутреннее родство», о которых писала О. Форш?

Если положить рядом некоторые поздние фотографии Горького и знаменитый фотопортрет Ницше с «моржовыми» усами и как бы «вывернутым» в сторону глазом, мы и в самом деле увидим некоторое сходство, но и отличие одновременно. Дело, как верно заметила Форш, не только в усах. И не только в рельефных скулах и напряженных лбах. Пожалуй, самое важное впечатление от этих портретов: это очень гордые и очень одинокие люди. Хочется еще добавить «несчастные». Но, во-первых, это естественно следует из первых двух обстоятельств, а во-вторых, оба они - по крайней мере в мировоззрениях своих - презирали жалость и считали ее оскорбительной для человека с его высокой миссией. Но самое главное, что их объединяет – это открытый и воинствующий атеизм, доходящий до степени разрушения личности.

Сам Ницше считал, что у его рода славянские корни, восходящие к польским дворянам Ницким. В незнакомом обществе его часто принимали за славянина. В отличие от многих великих немецких мыслителей, относившихся к России с нескрываемым недоброжелательством (включая и Карла Маркса, именем которого и по сей день названы сотни колхозов по всей России) как «жандарму Европы», оплоту реакции и самое главное - стране, которая не включена в европейскую цивилизацию, находится за краем европейской «ойкумены»,- Ницше был своеобразным «русофилом». Он высоко ценил поэзию Пушкина и даже написал романс на одно из его стихотворений. Он обожал Гоголя и был потрясен открытием Достоевского.

Полюбил бы он Горького? В реальности это было невозможно. Когда в России был напечатан первый горьковский рассказ (1892 г.) Ницше был уже умалишенным, фактически взрослым младенцем, за которым требовался постоянный уход его сестры Елизаветы Фёрстер. Впрочем, иногда Ницше садился за рояль и музицировал.

Когда в Берлине в театре Макса Рейнгарта была поставлена пьеса «На дне» с популярным актером Рихардом Валентином в роли Сатина, Ницше уже не было в живых, он умер в 1900 году. Пьеса имела феноменальный, неслыханный успех. Именно эта постановка открыла Горькому двери в мировую литературу. Если пофантазировать и предположить, что Ницше к этому времени был бы жив и в здравом уме, то вопрос о том, как бы принял эту пьесу, все равно остается неясным.

У Ницше был слишком аристократический вкус. Пестрота характеров пьесы Горького, похожая на карнавал масок (Актер, Барон, Татарин), на своего рода комедию «дель арте», где каждый из действующих лиц является резонером и высказывает какую-то свою «мораль», могла покоробить строгий вкус «базельского мудреца».

В любом случае проблема «Ницше и Горький», как и проблема «Достоевский и Ницше», имеет выход только в один конец.

Ницше не читал Горького - как и Достоевский не слышал никогда о Ницше.

Все же один общий момент в их биографиях был. Оба рано лишились своих отцов, оба в возрасте 4 лет. Оба нежно любили своих отцов, но по смутным воспоминаниям и рассказам родственников. Для каждого смерть отца стала тяжелейшей душевной травмой, несомненно, наложившей печать на всё их мировоззрение. Эти смерти были вроде «насмешки неба над землей», говоря словами Пушкина. В их мрачном свете вся жизнь представала как «ничто», как «сон пустой». И только невероятным усилием внутренней духовной воли можно было попытаться сделать этот сон «золотым».

Господа, если к правде святой

Мир дороги найти не сумеет,

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой.

Эти строки Бомарше, которые так любил Горький и которые стали для него таким же жизненным девизом, как и «Я в мир пришел, чтобы не соглашаться»,- Ницше тоже бы оценил. В его философских работах, начиная с первой, «Рождение трагедии из духа музыки» (1971 год, позднейшее название - «Рождение трагедии или эллинство и пессимизм»), много рассуждений об искусстве как «покрывале Майи», иллюзии, которая спасает человека от постоянного переживания бессмыслицы бытия, мирового хаоса. Уже в самой ранней своей лекции, прочитанный при вступлении в должность профессора в Базельский университет, с названием «Гомер и классическая филология» Ницше сказал: «Жизнь стоит того, чтобы ее прожить, говорит Искусство…»

Так и для Алеши Пешкова чтение стало своего рода выходом из безнадежной жизненной ситуации, из ощущения бессмысленности окружающей жизни. Но книги же чуть не довели его до сумасшествия. В отличие от Ницше, Горький как будто спасся от безумия своего атеизма, второй раз уйдя «в люди». И в этот раз уже добровольно. Ницше погубила «правда» безбожия, как он ее представлял. Это была правда о «мертвом» Боге. Не потому ли Горький всю жизнь - сознательно! очень важно! - не любил «правду»? Когда в 1929 году его бывшая нижегородская подруга Е. Д. Кускова попыталась напомнить ему об обязанности русского писателя говорить правду (в данном случае о преступлениях коммунистов против народа и интеллигенции) Горький ответил ей яростным письмом с прозрачным намеком-пожеланием побыстрее умереть. Он писал: «Я искреннейше и неколебимо ненавижу правду». И это были не просто слова.

Вопрос о «ницшеанстве» раннего (и не только раннего) Горького весьма сложен. Легко заметить, что и в более поздних произведениях он не забывал о Ницше. Например, название самого известного цикла горьковской публицистики «Несвоевременные мысли» заставляет вспомнить о «Несвоевременных размышлениях» (в другом переводе – «Несвоевременные мысли») Ницше.

В архиве Горького хранится любопытное письмо М.С.Саяпина, внука сектанта Ивана Антоновича Саяпина, описанного в очерке Г.И.Успенского «Несколько часов среди сектантов». М.С.Саяпин, внимательно изучавший русских сектантов, находил в их учениях сходство с философией Ницше: «Все здесь ткалось чувством трагедии. Чтобы как-нибудь объяснить себе эти жизненные иероглифы, я стал буквально изучать книгу Ницше «Происхождение трагедии из духа музыки», читал я всё, что могло мне попасться под руки в этом направлении, и наконец убеждение окрепло: да, дух русской музыки, живущей в славянской душе, творит неписаную трагедию, которую люди разыгрывают самым идеальным образом – не думая о том, что они играют».

Не исключено, что молодой Горький читал Ницше аналогичным образом. Чтобы как-то «объяснить» события русской жизни, он обращался к мировой философии и находил в ней то, что наиболее отвечало его собственным, уже сформировавшимся впечатлениям и мыслям.

Из переписки Горького и его статей можно заметить, что при довольно частых упоминаниях Ницше (около сорока раз) его отзывы о нем были, как правило, либо сдержанными, либо критическими. Чуть ли не единственным исключением является письмо к А.Л.Волынскому от 1897 года, где Горький признается: «…и Ницше, насколько я его знаю, нравится мне, ибо, демократ по рождению и чувству, я очень хорошо вижу, что демократизм губит жизнь и будет победой не Христа – как думают иные, – а брюха».

Но дело в том, что именно это заявление, казалось бы доказывающее «ницшеанство» Горького, является в строгом смысле не «ницшеанским». Ницше никак не мог желать «победы Христа», поскольку был ярым врагом христианства. И наоборот, он не имел ничего против «брюха», выступая противником разного рода бестелесных духов.

Гораздо точнее Горький отозвался о Ницше в письме к князю Д.П.Мирскому от 8 апреля 1934 года: «Ницше Вы зачислили в декаденты, но – это очень спорно, Ницше проповедовал «здоровье»…» Если вспомнить, что вернувшийся к тому времени в СССР Горький тоже проповедовал здоровье как идеал советской молодежи, то это высказывание приобретает особый смысл, говоря о том, что и «советский» Горький продолжал думать о Ницше.

В то же время в цитированном письме к А.Л.Волынскому чувствуется желание молодого Горького подыграть настроению автора книги «Русские критики» и статей об итальянском Возрождении, о которых, собственно, и идет в письме разговор. Это его, Волынского, идеи пересказывает Горький, пользуясь именем Ницше как «языком» своей эпохи. В 1897-1898 годах Горький сотрудничал в «Северном вестнике» Волынского и, конечно, искал с ним общий язык.

В целом ранние отзывы Горького о Ницше можно считать умеренно положительными. Он высоко ценил бунтарство, протест против буржуазной культуры и весьма низко ставил его социальную проповедь. Но сдержанность, с которой Горький отзывался о Ницше вплоть до конца двадцатых годов, не исключает возможности высокого, но скрываемого интереса к нему.

На отношение Горького к вопросу о Ницше могла повлиять шумная кампания в критике вокруг его первых вещей. В статьях Н.К.Михайловского, А.С.Скабичевского, М.О.Меньшикова, В.Г.Короленко и других «ницшеанство» писателя было подвергнуто резкой критике. В «ницшеанстве» его обвинил и Лев Толстой. Все это не могло не повлиять на Горького. Он не мог чувствовать себя вполне свободно, когда публично высказывался о Ницше.

В 1906 году, впервые оказавшись за границей, Горький получил письменное приглашение сестры уже покойного Ницше, Элизабет Фёрстер-Ницше.

Милостивый государь!

Мне приходилось слышать от Вандервельде и гр Кесслера, что Вы уважаете и цените моего брата и хотели бы посетить последнее местожительство покойного.

Ваша Э.Фёрстер-Ницше»

Имя крупного бельгийского социал-демократа Эмиля Вандервельде, упоминаемое в этом письме, позволяет оценить всю сложность и запутанность вопроса о «ницшеанстве» Горького. В начале века социализм и «ницшеанство» еще не враждуют, но часто идут рука об руку. Недаром в это время о «ницшеанстве» Горького под знаком плюс писала и марксистская критика, скажем, А.В.Луначарский. Мысль о «браке» Ницше и социализма носилась в воздухе и «заражала» многие сердца. Так, в письме к Пятницкому в 1908 году Горький писал о поэте Рихарде Демеле, творчеством которого увлекался в это время. Он, по его мнению, «лучший поэт немцев», «ученик Ницше и крайний индивидуалист», но главная его заслуга в том, что он, «как и Верхарн, передвинулся от индивидуализма к социализму». Даже в тридцатые годы двадцатого века, когда в Германии победил фашизм и «ницшеанство» стало связываться с ним, идея «примирения» все еще играла в иных умах.

В январе 1930 года Горький получил письмо от немецкого поэта Вальтера Гильдебранда. Оно весьма точно отражает начало кризиса этой идеи: «Признаешь водовороты Ницше и в то же время являешься коммунистом, с другой стороны – ты коммунист, на которого Ницше смотрит с презрением. Я почитаю Райнера Мария Рильке, этого большого одинокого человека, ушедшего в себя, и в то же время я чувствую сродство и единомыслие с Вами».

Но отношение Горького к Ницше в это время было уже резко отрицательным. В статьях «О мещанстве» (1929 г.), «О старом и новом человеке» (1932 г.), «О солдатских идеях» (1932 г.), «Беседы с молодыми» (1934 г.), «Пролетарский гуманизм» (1934 г.) и других он, по сути, проклял Ницше как предтечу нацизма. Именно Горький стал главным проводником этого мифа в СССР, что, впрочем, объяснимо, ибо в эти годы значительная часть интеллектуальной Европы (Ромен Роллан, Томас Манн и другие), напуганная фашизмом, отвернулась от своего прежнего «кумира».

Интересно, что именно в это время современники отмечали внешнее сходство Ницше и Горького. Ольга Форш в статье «Портреты Горького» писала: «Он сейчас очень похож на Ницше. И не только пугающими усами, а более прочно. Может, каким-то внутренним родством, наложившим на их облики общую печать». Загадка этого «двойничества», по-видимому, волновала и самого писателя. В повести «О тараканах» Горький заметил: «Юморист Марк Твен принял в гробу сходство с трагиком Фридрихом Ницше, а умерший Ницше напомнил мне Черногорова – скромного машиниста водокачки на станции Кривая Музга».

Вопрос о «ницшеанстве» Горького – часть серьезной темы «Горький и мировая философия». И хотя он, особенно в поздние годы, резко отводил вопрос о своем «ницшеанстве» в сторону, произведения его говорят сами за себя. Прислушаемся к мнению критика Михаила Гельрота, писавшего в 1903 году: «…доживи сам Ницше до наших дней, он к своему «единственному психологу», у которого еще можно чему-то поучиться (Достоевскому), присоединил бы, с обычным для него страстным увлечением, и г-на Горького».