В минувшие выходные в Нижнем прошел фестиваль добрых дел «Остров.ру» Ольги Кормухиной. Благотворительный фестиваль – детище Ольги и ее супруга Алексея Белова. Эту пару связывают не только общие добрые дела, но и красивая история любви.
О знакомстве
…Пятнадцать лет назад они встретились на ступеньках храма, через восемь месяцев после этого стали супругами. Певица Ольга Кормухина и рок-музыкант Алексей Белов («Парк Горького») рассказали, как случайная встреча оказалась судьбой.
Мой духовник, старец Николай Гурьянов предсказал мое замужество за полтора года до нашего с Алексеем знакомства. Я пришла к нему за благословением идти в монастырь, а он мне: «Вот муж вернется, и будешь венчаться». Я удивилась: «Который из двух?» А он: «Жених-то какой благочестивый будет!»
Леша тогда еще жил в Америке, и мы с ним даже не были знакомы. Да и внутренне я была к браку не готова. У меня был настрой уйти в монастырь. Мне было так хорошо с собой и с Богом, что я даже о сцене нисколько не жалела. И вот как-то я пошла с подругой в монастырь решать ее проблему и на ступеньках храма познакомилась с Лешей. Но никаких мыслей по поводу замужества тогда не возникло.
Алексей: В то время мы с ребятами из «Парка Горького» часто мотались из Америки в Москву. В один из приездов друг пригласил меня в Свято-Данилов монастырь, где должно было состояться перенесение мощей Саввы Сторожевского. После службы выхожу из храма, и вдруг ко мне обращается незнакомая девушка: «Алексей? Белов? Из «Парка Горького»? «Да», – отвечаю. «А я Ольга Кормухина», – говорит незнакомка.
Я сразу вспомнил это имя. В конце восьмидесятых наш вокалист Николай Носков, восхищавшийся голосом Кормухиной и сравнивавший ее с Тиной Тернер, давал мне что-то послушать из ее песен. Помню, что тогда ее вокал меня впечатлил. И я пригласил ее в кафе…
Ольга: Ведь мы бы никогда с Алексеем не догадались пожениться. Никогда бы! Я его собиралась женить на очень хорошей девочке-иконописице. Поехали к старцу за благословением, но не тут-то было. Старец нам: «Венчайтесь!». Мы остолбенели И, выйдя от него, рванули в разные стороны. Наутро я отправилась к батюшке уже одна. Спросила: «А что с Алексеем-то? Это искушение или божий промысел?» А он говорит: «Промысел, промысел. А ты не думай. Совсем не думай». Ну мы и не думали, ездили вместе по монастырям, ходили по храмам и учились дружить, как нам посоветовал один священник. И впоследствии у нас все закончилось тем, чем обычно начинается: мы дружили-дружили, а потом пошли жениться.
Алексей: Нам ничего не надо было выдумывать и сейчас не нужно, все происходит ровно так, как есть. Хотя поначалу, когда я услышал это «венчайтесь», стало страшно. Это как в ситуации, когда ты знаешь, что надо ложиться в больницу на операцию, но не хочется, потому что боишься.
О разногласиях
Ольга Кормухина: спорим мы только о творчестве
Разногласия – это дорога для духовного роста
Ольга: Сейчас мы понимаем: даже если бы собрались все самые крутейшие математики мира и искали бы по самой точной формуле пару для меня и для Леши, никогда бы не смогли соединить нас настолько точно, как это сделал Всевышний. Разногласия у нас возникают, но… Спорим мы только о творчестве. В принципе разногласия – это дорога для духовного роста. «Побухтеть» надо обязательно. Когда мы работаем в студии, я говорю: «Леша, не говори ничего». Даже когда он говорит: «Классно. Оставляем!», я возражаю: «Нет. Пока мне не понравится, будем писать до победного». Или я ему говорю: «Да хватит, хватит». А он мне: «Нет, мышонок. Ты будешь писать еще, еще и еще…» Опыт – он сын ошибок трудных, и мы пришли к такому консенсусу: делаем все, как скажет Алексей, потом как я хочу, выжидаем какое-то время, а далее слушаем все, что записали, и совместно выбираем лучший вариант. И он всегда бывает беспроигрышный.
О хлебе насущном
Мы с мужем не пускаем к себе в квартиру журналистов, чтобы они не видели, как просто мы живем
О дочери
Алексей: Дочери Анатолии, которой сейчас 13 лет, мы даем относительную свободу. Граница ее самостоятельности проходит там, где заканчивается безопасность. Пока мы на гастролях, в гимназию ее провожает моя мама. Недавно дочка захотела новый хороший телефон и ноутбук. Только они появились, пошли двойки. Говорю: «Тоша, давай-ка сюда твой ноут! Пока двойки не исчезнут, никакого ноута не будет». Я не хотел бы, чтобы она проходила через те вещи, через которые прошли мы и другие, те, которые уже давно лежат в могиле. Я не хочу этого опыта своему ребенку. Один Интернет чего стоит! Причем там не надо ничего искать. Тебе вываливается столько всего – просто ужас! А это ранит душу. Каждое изображение, которое попадает на глаза, не исчезает, а остается раз и навсегда.
Ольга: Очень хотелось бы это ощущение духовности передать своему ребенку, чтобы она все правильно понимала. Но это очень трудно. Ей сразу столько досталось! Трудно, когда ты сразу получаешь то, за что другим приходится биться, даже в духовной сфере.
Невозможное возможно
Ольга: Я уверена - все события в нашей жизни происходят по воле Божьей. Когда я участвовала в «Двух звездах», на съемочных сетах постоянно болела, причем болела так, что врач-фониатр хваталась за голову. Я ее просила влить мне чего-нибудь в горло для психологического спокойствия. А перед выступлением я брала Глеба (Матвейчука, партнера по проекту) за руку, мы читали молитвы и выходили на сцену. Вся команда, которая работала на шоу, спрашивала: «Оля, скажи, что ты сделала? Когда вы выходите на сцену, атмосфера в студии меняется». Врач, которая, как оказалось, вливала мне в горло обычный физраствор, и к тому же сама вокалистка, говорила: «Я в шоке. Если все здоровые будут петь так, как ты больная, нашу профессию надо упразднять. Потому что то, что я видела за кулисами и потом слышала со сцены, я никак состыковать не могу». Более того, когда мы снимали «ДОстояние РЕспублики» с Пугачевой, мне ребята говорили: «Когда ты вышла на сцену, у всех в студии даже лица поменялись». Честно говоря, я себе ничего такого не приписываю. Просто так получалось, что съемки начинались с воскресенья. Мы утром шли в храм на службу, молились, пели на клиросе, после чего с этим багажом выходили на сцену.
СТАХОВСКИЙ: Всем доброго дня. Шоу "Профитроли", Вера Кузьмина и Евгений Стаховский. И "Школьная анкета" - программа, в которую к нам обычно приходят люди, не нуждающиеся в особом представлении. И тем не менее. Ольга Кормухина. Добрый день.
КОРМУХИНА: Добрый, надеюсь.
СТАХОВСКИЙ: Ну, конечно, добрый, а как же. Вы не одна…
КОРМУХИНА: Да я давно уже не одна. Давно уже не курю, и давно не одна.
КУЗЬМИНА: Алексей Белов, друзья мои.
БЕЛОВ: Да. Добрый день.
СТАХОВСКИЙ: Но начнем с Ольги Борисовны все-таки. Ольга Борисовна Кормухина, день рождения - 1 июня, место рождения - Горький.
КОРМУХИНА: Давайте просто Ольга.
СТАХОВСКИЙ: Российская певица. Горький - это Нижний Новгород же сейчас, да?
КОРМУХИНА: Да.
СТАХОВСКИЙ: А какое у вас самое раннее впечатление о себе в рамках этого города?
КОРМУХИНА: Оно у меня не в рамках, я вообще рамок не терплю с детства.
СТАХОВСКИЙ: Хорошо, не в рамках.
КОРМУХИНА: Как ни странно, у меня первое воспоминание очень раннее. Все, в смысле родители, удивлялись, как я могла это помнить. Они очень недолго жили на съемной квартире, это был частный домик небольшой, я этого знать не могла. Я в детстве им сказала, что я помню себя, я помню одеяло такое стеганое, я помню бантик, ленту. Вот сейчас не помню цвет, а тогда я им сказала, какой цвет. Я помню, как бы я вижу себя со стороны, вижу, как папа со мной гуляет вдоль деревянного забора. Они говорят: ты не могла это просто помнить, видеть. А вот я помню. И это так сильно врезалось в память, что остальное как-то всё подзабылось. И еще очень сильное впечатление, воспоминание. У нас там высокая гора, мы жили в горной части - там, где сливаются Ока и Волга, там один берег очень крутой, и там где-то примерно километр карабкаться по очень крутому склону. Я воспитывала в себе мужество и боролась со страхом высоты, который у меня был. И я лазила по этим горам, причем, когда я оглядывалась вниз, было страшно смотреть, ужасно было страшно, я цеплялась за травинки, за кустики. А когда поднималась наверх, это было такое неописуемое счастье, такой победы жуткой над собой. Я с тех пор все время ставлю себе такие планки, которые бы заставляли меня побеждать саму себя, это самое увлекательное занятие в жизни. Но первое впечатление было из детства.
СТАХОВСКИЙ: Побеждать саму себя?
КОРМУХИНА: Саму себя.
СТАХОВСКИЙ: То есть не было даже в глубокой юности вот этого ощущения конкуренции с кем-то? Конкуренция только с самой собой?
КОРМУХИНА: Ой, вы знаете, мне кажется, это было немножко по-другому как-то, это было больше в игре. Вот не было такого жестокого желания кого-то там переплюнуть или победить, всегда прежде всего надо было доказать самой себе, что ты делаешь правильно, что ты делаешь круто. И вот Леша свидетель, у нас самые большие, единственные споры такие горячие, которые у нас бывают, всегда бывают только из-за творчества. Когда он говорит: "Всё клево!" А я говорю: «Нет, мы будем делать до тех пор, пока я не скажу "клево"». Вот у меня внутренний цензор сидит такой, который меня очень жестко контролирует.
КУЗЬМИНА: Очень хочется на конкретном примере. Все мы помним закрытие Олимпийских игр и вашу общую историю "Moscow Calling". Были какие-то споры по поводу того, как это будет звучать, как это будет преподнесено?
КОРМУХИНА: Абсолютно. Здесь Алексей... Понимаете, в чем дело, у меня, конечно, характер такой непростой, в шоу-бизнесе на него жалуются, но он мне сослужил прекрасную службу: я как шла своим путем, так и иду, меня никто не свернет с него. И, может быть, в этом и секрет успеха. Я не специально это делаю, просто я не могу иначе. Вот. А что касается творчества, надо четко понимать, что послушание, особенно для женщины, великая вещь, и особенно послушание продюсеру, который уже имеет огромный опыт, у которого есть за спиной несколько успешных альбомов, причем во всем мире успешных, которые продаются до сих пор. Ну это надо быть идиоткой, чтобы спорить. Особенно песня, которая уже мировой хит много-много лет. И вы бы видели - там же, по-моему, англичане или американцы снимали закрытие…
БЕЛОВ: И те, и другие, по-моему.
КОРМУХИНА: Они ни слова не понимали по-русски, но когда мы запели "Moscow Calling", они все пели вместе с нами, все плясали, все пели, негры, все англичане. Хотя они очень такие чопорные были, казалось, что им вообще всё фиолетово здесь.
СТАХОВСКИЙ: Надо просто красиво сделать программу, да.
КОРМУХИНА: Но когда зазвучала эта песня, все завелись. Это очень круто, это очень здорово. И знаете, что самое было классное? Не то, что англичане завелись, а то, когда мы выходили после закрытия, и выходила вот эта масса детей, которые сидели на трибунах, и они кричали: "Вы крутые! Слава России! Россия - круто!" Понимаете, вот где была самая гордость, что мы, как говорится, не ударили в грязь лицом.
КУЗЬМИНА: Надо сказать, большое спасибо, эта песня есть в ротации у нас после того…
КОРМУХИНА: Да, вам спасибо.
КУЗЬМИНА: Да, и люди, мои друзья по крайней мере, говорят: слушайте, начало всем известно, и потом вдруг развитие совершенно новое.
КОРМУХИНА: Есть на русском языке полный вариант, просто для Олимпиады мы сделали...
КУЗЬМИНА: Международный вариант.
БЕЛОВ: Нас попросили.
СТАХОВСКИЙ: Но все равно, в этом есть какой-то момент опять же возрождения, потому что была такая информация про то, что сейчас как раз Алексей является автором основного количества ваших новых песен.
КОРМУХИНА: Конечно. Практически всех. Вот.
СТАХОВСКИЙ: Потому что очень многие люди, конечно, помнят то, что было сделано когда-то. Как так случилось, вообще откуда случился у вас этот союз изначально?
КОРМУХИНА: С небес. Откуда всё хорошее случается на земле - с небес. И музыка хорошая оттуда.
СТАХОВСКИЙ: Ну это понятно. Но вы помните, как вы познакомились?
КОРМУХИНА: Мы?
СТАХОВСКИЙ: Да.
БЕЛОВ: Это как в бреду было, я ничего не помню. Шутка.
КОРМУХИНА: А я тоже была в бреду, реально, потому что у меня была температура, я была под действием таблеток и вообще не соображала.
СТАХОВСКИЙ: Сколько лет назад?
БЕЛОВ: Почти 16 лет.
КОРМУХИНА: Меня там с дорожки прогоняли. Там шел патриарх, все митрополиты, а я не могла уйти с дорожки, я не понимала, почему меня прогоняют. Только когда я уже увидела всю эту процессию, я сказала: ну ладно... Почему-то я так сказала. Я год готовилась, мне же был предсказан он за год...
СТАХОВСКИЙ: Вот это же очень интересно.
КОРМУХИНА: Ну, мой духовный отец - старец отец Николай Гурьянов, известный старец такой, его называют Серафимом Саровским наших дней. Он уже, к сожалению, отошел к Господу в 2002 году. Вот. Я к нему попала в результате многих-многих жизненных перипетий и духовных исканий и, в общем-то, нашла там свою духовную родину, воспряла, можно сказать, заново. Хотя я не была там убита или что-то подломлена, нет, ни в коем случае, я и к Богу пришла не от горя, а от радости от большой. Но факт тот, что там моя душа успокоилась, я нашла ту истину, которую искала, я ее увидела в этом человеке. Когда ты стояла перед ним, ты видела: вот это - истина, вот это - Евангелие ходячее. И он мне предсказал Алексея. Но я была не готова к замужеству, как-то мне хотелось уединения, я уже нашла в этом свое счастье. Для меня было тяжело очень, я целый год готовилась. И вот в этот день по странному стечению обстоятельств, когда я попала в монастырь Даниловский, я вдруг сказала: ну всё, готова, давайте мужа. И через 15 минут он был подан мне на ступеньках храма. Ровно через 15 минут, да.
БЕЛОВ: А я в это время дома сидел, чай пил, и вдруг раз - на ступеньках храма...
СТАХОВСКИЙ: Неожиданно оказался.
КОРМУХИНА: Знаете, были такие сестры Базыкины, две близняшки, и вот они давали как-то интервью, и их спрашивают: а где вы родились? Одна говорит: "Я родилась в Бердянске". А разница у них в 20 минут. Другая на нее посмотрела и говорит: "А я в Риге"...
КУЗЬМИНА: А что вы знали друг о друге до знакомства? И были ли вы знакомы раньше?
БЕЛОВ: Мы не были знакомы, но мы знали друг о друге.
КОРМУХИНА: От Коли Носкова.
БЕЛОВ: Да, "Парк Горького" буквально перед самым отъездом в Америку, у нас репетиционная база была в Парке Горького, и как-то приходит Коля Носков, то ли кассету он принес, то ли еще что-то, и он говорит: "У нас певица появилась, поет как Тина Тернер. А я у нее любимый певец". Вот это я запомнил. И всё. И потом, когда мы уехали первый раз, мы же думали, что мы приедем через две-три недели из тура, потом опять уедем, потом опять, так будем приезжать домой и уезжать. А приехали мы первый раз через пять лет, так сложились обстоятельства, в тур уже в Россию приехали. Мы уезжали из одной страны, из страны, наполненной оптимизмом, тогда еще был Советский Союз…
КОРМУХИНА: Перестройка была, воодушевление.
БЕЛОВ: Перестройка, всё, да. Нет, оптимизм был фантастический просто.
КОРМУХИНА: Да.
БЕЛОВ: Мне сейчас лица людей в Крыму - а мы были в Крыму перед референдумом - напоминали лица людей тогда в Советском Союзе. А приехали в 1994 году в страну, такое впечатление было, что ее залили свинцом просто, такая депрессия кругом была. А нам сделали тур там в 25 городов, что ли, по СНГ по всему, по Прибалтике. И больше всего меня удивило состояние музыки. Я когда садился в машину, и не только в машине, везде, что играло, я не мог узнать, потому что, когда мы уезжали, радио было другое. Много новых групп появлялось, там "Наутилус" появился и много, много. И вдруг всё преобразилось, какой-то ужас тихий, помойка такая, и я кричал: "Выключите, я не могу это слушать!" Там-то у меня было две радиостанции или три, которые я слушал, больше не нужно было просто. И я спросил: "А где вот певица? Мы, когда уезжали, была такая..." Мне кто-то говорит: "Она исчезла", а кто-то говорит: "Она в монастырь ушла".
КОРМУХИНА: А кто-то сказал: "Спилась". Что ты, говори правду...
БЕЛОВ: Ну да, что-то такое было.
КОРМУХИНА: Такие две противоположные... Кому что ближе, наверное.
БЕЛОВ: И тут вдруг я вижу девушку, Ольга меня окликнула, я смотрю: девушка в платочке стоит.
КОРМУХИНА: Я говорю: здравствуйте. Причем я три раза отруливала, я думала: искушение, искушение… Я его узнала сразу, и три раза я уходила. А потом уже думаю: ну всё, должен уйти. Мы специально задержались с подругой в храме, минут, наверное, десять прошло, я выхожу, а он стоит. Я думаю: ну всё, три испытания прошло... И говорю: "Здравствуйте, вы Леша Белов из "Парка Горького"?" - "Да". - Я говорю: "А я Оля Кормухина". И тут он говорит: "Как интересно..." И до сих пор я запомнила эти слова почему-то...
СТАХОВСКИЙ: Как интересно.
КУЗЬМИНА: Ну, если обращать внимание на вот те самые знаки, на подсказки, на всё, всё вело к тому, что вы должны были быть вместе.
КОРМУХИНА: На самом деле я стремилась очень к этой встрече, еще в 1986 году умоляла буквально с ним познакомить.
БЕЛОВ: Мы в соседних детских садах были...
КОРМУХИНА: И в тот самый день мы пришли уже туда, где они играли, сейчас бы это назвали клубом, такой ночной ресторан был в Салтыковке, модное место такое, там Мазаев был, по-моему...
БЕЛОВ: Да, мы с Мазаевым играли.
КУЗЬМИНА: А вот что было после того...
КОРМУХИНА: Ну и я там, короче говоря, чуть не наехала на бандитов, с которыми они накануне очень круто разбирались. Прибежал администратор и говорит: уводите срочно Олю...
СТАХОВСКИЙ: Ольга Кормухина сегодня у нас в гостях и Алексей Белов. Оля, у вас же, если я правильно помню, Гнесинка с красным дипломом, да?
КОРМУХИНА: Да у меня много чего за плечами: архитектура, Гнесинка и уже и ВГИК.
КУЗЬМИНА: И режиссура, конечно.
КОРМУХИНА: Да.
СТАХОВСКИЙ: И уже и ВГИК. А почему...
КОРМУХИНА: Ну, люблю учиться. Как Паустовский говорил: 30 лет учиться, 30 лет путешествовать, а остальные 10 лет писать. Вот если учесть, что я 30 лет так и так путешествую по ходу, плюс параллельно учусь, то я как бы всю жизнь учусь экстерном.
СТАХОВСКИЙ: И до сих пор, и сейчас что-то такое происходит в жизни, в обучении?
КОРМУХИНА: Ну, сейчас мы учимся быть папой и мамой постоянно, круглосуточно.
СТАХОВСКИЙ: Это самое главное?
КОРМУХИНА: Да, причем у девочки, у которой переходный возраст, это, я вам скажу, покруче рок-н-ролла.
СТАХОВСКИЙ: А что самое главное в воспитании детей, девочек в особенности?
КОРМУХИНА: Вы знаете, наверное, все-таки ненавязчивая пропаганда истинных ценностей и, так скажем, правильное понятие дать вообще о девичестве, о женственности, о месте женщины вообще в жизни.
КУЗЬМИНА: Как вы выбрали такое неординарное имя для дочки?
КОРМУХИНА: Мы не выбирали, оно тоже благословленное.
КУЗЬМИНА: Анатолия?
КОРМУХИНА: Да. У нас вообще всё просто. Вообще, на самом деле гораздо проще слушаться мудрых людей, это сокращает путь. Ну, кому-то нравится ходить кругами, мне лично - нет. Я не считаю, что нормальные герои идут в обход, я всегда напрямки хожу, как бы это ни было опасно, и выигрываю.
СТАХОВСКИЙ: То есть вы рисковая такая женщина?
КОРМУХИНА: Нет, я не ради риска. Вы знаете, кстати говоря, в начале 90-х - я тогда толком-то и не понимала, что происходит, это потом я уже задним числом сообразила: пошла вот эта дележка шоу-бизнеса, когда его подминали под себя всякие там криминальные структуры, - меня тоже пригласили для собеседования к человеку, который был самым крутым, самым крупным, как бы сказать, владельцем артистов, прямо вот натурально. Пускай это вас не пугает, не удивляет и пусть не возмущает никого, это действительно так.
СТАХОВСКИЙ: Это было время такое, конечно, мы все знаем о нем.
КОРМУХИНА: Вот. И я пришла к нему, выслушала, он мне сказал: я готов вложить в тебя столько, ты долгоиграющая звезда, это будет вообще №1. И тут я ему задаю вопрос. Я-то, прежде чем придти по-нормальному в нашу истинную, как говорится, в Русскую православную церковь, я колбасилась прилично по всяким духовным практикам, вот, и причем так изучала, и в астрал даже выходила... дура! Короче говоря, по башке я получила серьезно разочек в этом астрале, поэтому никому не советую серьезно увлекаться. Вот. И тут в конце этого замечательного, заманчивого разговора я ему вдруг говорю: "А как вы к карме относитесь?" Ну, для меня это было понятие совести или тех же заповедей, да, то есть кодекс чести, что называется…
СТАХОВСКИЙ: Ну, конечно, да.
КУЗЬМИНА: А он говорит: а это что?
КОРМУХИНА: А он говорит: да никак. Я говорю: а как я с вами тогда работать буду? Досвидос... И сделала "досвидос". Причем не было никаких последствий мне потом, я так же и работала как бы. Просто когда я стала видеть уже, что происходит, сначала мне стало грустно, потом мне стало скучно, а потом я в 1993-м поняла, что вообще надо остановиться и подумать, что же происходит-то вообще со страной, в этой связи и со мной, потому что с человеком не может ничего не происходить, если происходит со страной, мы не живем в вакууме.
СТАХОВСКИЙ: Конечно. То есть Кормухина в тот момент выпала из этого музыкального информационного поля, в общем...
КОРМУХИНА: Это поле выпало из жизни, вот честно так скажем, это поле. Не надо думать...
СТАХОВСКИЙ: Да, может быть. То есть просто вы с ним разошлись как-то, вы разошлись с полем.
КОРМУХИНА: Вы знаете, я не помню, кто из великих сказал, что этот мир двигают вперед одиночки, одиночки.
СТАХОВСКИЙ: Это понятно.
КОРМУХИНА: И вот для того, чтобы остаться одиночкой, надо было отгрести тогда от шоу-бизнеса. И скажите мне, что я не права, вот скажите мне, что я не права?
СТАХОВСКИЙ: Ну, может, и права, да.
КОРМУХИНА: Без "может" права. Потому что сохраниться...
СТАХОВСКИЙ: Сейчас бы, может, была в числе вот тех, кого мы уже и не помним.
КОРМУХИНА: А дело не в этом. И крутилась бы, поверьте мне. На самом деле быть популярным очень просто, ничего сложного в этом нет.
КУЗЬМИНА: А расскажите, ведь сейчас такое количество...
КОРМУХИНА: Ну как я это расскажу? Я это показала уже два раза, чего вам еще рассказывать? Я, может быть, амбициозно говорю, но я говорю прямо, как я чувствую, оно так есть, ребята, я констатирую только факты, хотите - обижайтесь, хотите - смейтесь, хотите там, я не знаю, возмущайтесь, но это так. Когда меня просят о мастер-классах, я говорю: я не знаю, как вам рассказать, я могу только показать, как петь. Не быть популярным - я знаю, как заставить себя слушать. Это очень просто: надо быть самим собой, и всё. У тебя всегда будут единомышленники, но надо твердо стоять на своих позициях и не сгибаться. Вот есть такой тонкий момент: понятно, чтобы свои идеи по крайней мере обозначить, да, тем более для большого количества людей, надо, чтобы тебя услышали…
СТАХОВСКИЙ: Но вот это же самое главное и самое сложное.
КОРМУХИНА: Да. А услышать тебя могут, как говорится, из такого широкого понятия, как СМИ. Но чтобы СМИ тебя заметили, либо надо их сильно проплатить, либо сильно заинтересовать, либо удивить чем-то.
СТАХОВСКИЙ: Либо найти единомышленников.
КОРМУХИНА: Да. Но так и так это все равно попадает под эту статью единомышленников, понятно. Но понимаете, какая штука, чем удивить можно в наше время наши СМИ?
СТАХОВСКИЙ: Да почти ничем.
КОРМУХИНА: Чем их можно увлечь? Они такие уже все... всё фиолетово.
КУЗЬМИНА: У нас удивляют только парни, прибивающие себя к брусчатке где-нибудь.
СТАХОВСКИЙ: Да и то не очень.
КУЗЬМИНА: И то ненадолго.
КОРМУХИНА: Ненадолго.
БЕЛОВ: Долго не просидишь...
КОРМУХИНА: Так вот, я вам скажу. Меня больше всего удивляют люди, которые берут высокую планку (высокую - я не говорю, что там выше всех, высокую - лично для этого человека) и постоянно к ней тянутся. Постоянство - вот что самое удивительное в мире.
СТАХОВСКИЙ: Постоянство устремлений?
КОРМУХИНА: Потому что мы видели многих кумиров, многих, которые туда кидались, сюда кидались. И у меня был такой период, я тоже была своего рода лидером и мощным лидером, за мной шли очень многие. Но когда я увидела вот эту бьющуюся в истерике толпу, когда я уже стала очень популярной… Это было нетрудно - с сильной харизмой, с крепким голосом, с интересным репертуаром, я нравилась журналистам, телевизионщикам, просто потому, что, наверное, искренняя очень была всегда и не боялась ничего, экспериментировать в том числе, выглядеть как-то нелепо, не боялась.
СТАХОВСКИЙ: Ну вы же говорите, мотало, мотало вас в разные стороны, но потом как-то...
КОРМУХИНА: Меня не мотало, нет, я шла вот этим путем, и вдруг я увидела результат: вот эти бьющиеся в истерике люди, которые чуть ли не в кровь даже иногда себе голову об сцену разбивали. Я думаю: так, вот этого я хотела разве? Я этого не хочу. Это не то, чему меня учила семья - я из хорошей семьи, понимаете, - это не то, что я читала и что мне нравится в этой жизни, я хочу другого. А здесь уже надо подумать и поискать. Ну и вот пошел, собственно, путь переосмысления…
СТАХОВСКИЙ: Чего же в конце концов я хочу, да?
КОРМУХИНА: Да. Потому что, знаете, любой ценой популярности и известности мне лично не надо.
СТАХОВСКИЙ: Это не ваш путь. Где сейчас чаще приходится бывать? Все-таки в Москве, за границей, в каких-то российских городах? Что в этом смысле происходит, что вы видите сейчас вокруг себя больше?
КОРМУХИНА: В России, мне кажется, очень большое воодушевление, да, Леша?
БЕЛОВ: Да.
КОРМУХИНА: Во всех городах. Вот сейчас Леша, он последний как бы проехался, был в Белоруссии буквально на днях. Не отмалчивайся.
СТАХОВСКИЙ: В Белоруссии чемпионат мира по хоккею сейчас, им ни до чего больше.
БЕЛОВ: Да-да-да. Нет, видно, что у нас какой-то очень большой патриотический подъем последнее время, начиная с Олимпиады, потом присоединение Крыма, и народ очень воодушевлен, давно такого не было. Когда мы были с Ольгой на Олимпиаде в Ванкувере, там, конечно, было всё ужасно.
СТАХОВСКИЙ: В смысле? Что ужасно?
БЕЛОВ: Регресс.
КОРМУХИНА: Да даже иностранцы жаловались, они прямо чуть не плакали, говорят: неинтересная Олимпиада, у русских духа нет. Мы привыкли бороться...
БЕЛОВ: Были такие слова, да.
КОРМУХИНА: Были такие слова. Говорят: они даже не радовались победам, искренне не радовались. Так было стыдно, что именно сочувствуют, ужасно...
СТАХОВСКИЙ: А, вы про русских спортсменов говорите, а не про Олимпиаду?
КОРМУХИНА: Нет, это иностранцы говорили везде - в ресторанах, на улицах. Нас узнавали, мы там работали не только в Русском доме, мы там работали и на больших сценах, особенно Леша.
БЕЛОВ: Фестивали, да.
КОРМУХИНА: Приезжали даже из Америки послушать хиты "Парка"…
БЕЛОВ: В общем, регресс наш был, российский, нашего спорта там страшный, конечно. И даже президент не приехал с премьер-министром, хотя для них приготовили в Русском доме огромную комнату со всякой аппаратурой телевизионной. И вот за четыре года просто кардинальный перелом такой произошел, на Олимпиаде был фантастический духовный подъем.
КОРМУХИНА: И сейчас даже иностранцы на Олимпиаде как-то веселее намного выглядели, чем в Ванкувере.
КУЗЬМИНА: Смотрите, как интересно, мы сегодня два периода вспомнили - возвращение "Парка Горького" с гастролей тех, пятилетних, и тут вдруг тоже произошло какое-то возвращение, только в обратную сторону.
БЕЛОВ: Да-да-да.
КУЗЬМИНА: Здесь - с воодушевлением и с чем-то новым и явно подающим надежды на то, что всё будет хорошо.
БЕЛОВ: Конечно.
СТАХОВСКИЙ: Да. А что происходит с "Парком", кстати, сейчас? Что в группе?
БЕЛОВ: Ну, мы работаем каждый сам по себе очень много, и несколько раз в год собираемся и играем какие-то такие, в большей степени...
КОРМУХИНА: Одиозные какие-то...
СТАХОВСКИЙ: Ностальгические концерты?
КОРМУХИНА: Нет, одиозные концерты.
БЕЛОВ: Либо одиозные концерты, нет, не ностальгические, нет. Как правило, это какое-то такое коммерческое мероприятие, либо одиозное, либо еще что-то такое. Ну, раза три-четыре в год, не чаще, всем составом.
КОРМУХИНА: Лешка, он скромничает. Я вот, прости, перебью, просто он никогда этого не скажет, а я скажу…
СТАХОВСКИЙ: Вот и хорошо.
КОРМУХИНА: У него очень много музыки, которая действительно очень яркая, и она очень русская. Мы когда делали альбом...
СТАХОВСКИЙ: Ваш?
КОРМУХИНА: Да, делали вообще просто суперские саунд-продюсеры - англичанин и финн. На русском языке. И написал парень этот, саунд-продюсер: "У меня такое ощущение, что мы стоим на пороге чего-то великого".
БЕЛОВ: Он выпил, наверное, перед этим...
КОРМУХИНА: Он скромный, а на самом деле такой музыки ждут от русских в мире. Потому что самые ротируемые, я всегда повторяю, самые ротируемые композиторы в мире - это Чайковский, Рахманинов, это наши композиторы, Стравинский. Только четвертое и пятое места занимают Моцарт и Бах. Четвертое и пятое, представляете? И такой провал в современной музыке...
СТАХОВСКИЙ: Ну, это понятно, что круче Чайковского-то композитора нету, конечно, да, да.
КОРМУХИНА: Вот. А поскольку Леша, он очень любит и знает хорошо эту музыку и, так сказать... наследник по прямой, мы стараемся, чтобы люди слышали вот эти корни наши, он вставляет частенько, то Мусоргского вставит, то Шостаковича сейчас вот, очень мощно.
БЕЛОВ: На самом деле за границей большой интерес, я имею в виду не у самого шоу-бизнеса, сам шоу-бизнес - это такая страшная машина, мы в полной мере соприкоснулись с ней, а у людей, даже у тех, кто в шоу-бизнесе. И, как правило, там есть люди довольно утонченные. Вот мы дружили с Фрэнком Заппой, это фантастический совершенно музыкант был.
КОРМУХИНА: Кумир кумиров.
БЕЛОВ: Он проявил к нам такое отеческое отношение. И там многие очень хорошо знают музыку. И вот мы даже, так сказать, на пороге нашего приезда в Америку, когда у нас уже было всё готово, большая часть музыки, она была очень фирменная, что ли, тогда, очень злободневная, но она была, честно сказать, довольно американская такая, которую играл "Парк Горького", на уровне демо. И я помню, все приезжали, продюсеры разные и прочие, все, кто хотел участвовать в этом, и все говорили: здорово. Даже мегапродюсер, который записал с нами бесплатно пять наших песен в своей студии - Брюс Фейрбейрн, это продюсер Aerosmith, Bon Jovi, AC/DC, Bryan Adams - ну, там кого только не было у него, он даже говорил: "А почему вы эту песню не хотите делать?" Он слышал всё наше демо. Мы говорим: "Она похожа на Van Halen". - "Ну так это здорово!" - "Нет, мы хотим..." Вот тогда у нас уже начался этот перелом.
А начался он с чего? В Москву приехал довольно скромный продюсер, он был такой металлист, но очень музыкально образованный. И он послушал наше демо, послушал нас живьем, и он говорит: "Западу не нужен еще один Def Leppard, Западу не нужен еще один Bon Jovi. А у вас есть что-нибудь (вернее, он сначала послушал старые записи), у вас есть что-нибудь старое?" И я ему показал свои записи, которые я делал, так сказать, почти кулуарно, что ли. И в них были элементы додекафонии - музыки, которую любил Стравинский, основателем был, конечно, Шенберг, и в ней было очень много русского такого. Он говорит: "Вот, вот что нужно им, вот! Они этого не слышали, им это нужно. Вам нужно ярко". И мы быстро, уже будучи в Соединенных Штатах, мы стали переламывать. И половину работы нам удалось сделать, половину мы оставили все-таки того, что было.
КУЗЬМИНА: То есть наше представление о том, что им нужно, было совершенно другим.
БЕЛОВ: Другим, да-да-да. И им на самом деле не нужно что-то вторичное, им нужно...
СТАХОВСКИЙ: Ну, конечно, всегда новый материал, чтобы это было интересно, причем с какими-то своими внутренними переживаниями.
БЕЛОВ: Да-да-да, яркий, да-да, абсолютно, да.
СТАХОВСКИЙ: И опять же с переживаниями как личными, так и музыкальными переживаниями, безусловно. Вы же сказали, естественно, я согласен с вами, что и Чайковский, и Шостакович, и Прокофьев, и Стравинский, и многие другие наши композиторы, безусловно, популярны в академической, но в первую очередь в академической среде, ведь согласитесь.
БЕЛОВ: Да-да-да.
КОРМУХИНА: Вот самое трудное, пришли мы к тому, помните, вы говорили, как стать популярной и так далее? У нас самая трудность не в том, как заставить слушать, а в том, как... Лешка, он сейчас будет кричать на меня, но он великий композитор, реально! И он пишет музыку. Я же со многими композиторами самыми крутыми работала, но это же была мука, мука, всё приходилось с такими боями вообще...
КУЗЬМИНА: Отстаивать.
КОРМУХИНА: Продвигать какие-то идеи, я как вспомню, а он... И причем там показывали песню, натыкивая пальцем на клавишах, с невразумительной гармонией, не то чтобы там записать. А он сразу оркестром мыслит. И я, когда это увидела: вот, вот так должно писаться, так писали все композиторы нормальные, понимаете, великие, так должен работать настоящий композитор. Был очень смешной случай, когда Леша делал саундтрек к одному совместному с американцами фильму, там было задание такое, на минуточку, такое немножко странное: режиссер попросил, чтобы это была смесь восточной этники, русской этники и Питера Гэбриэла. Самое интересное, что у Лешки гениально это всё получилось. Но там возникла проблема, позвонил продюсер и говорит: ты че творишь, ты чего, режиссеру башку свихнуло, он начал мне искусство снимать вместо блокбастера...
БЕЛОВ: Нет-нет, он начал монтировать искусство, он говорит.
КОРМУХИНА: Искусство, да. Вместо блокбастера...
КУЗЬМИНА: Вот таким образом композитор влияет на...
СТАХОВСКИЙ: Повлиял на ход всего этого повествования.
КОРМУХИНА: Да, музыка правду говорит.
БЕЛОВ: Его уволили, режиссера, и я очень жалел на самом деле об этом.
КОРМУХИНА: Поменяли. А хороший, кстати, режиссер, правда был талантливый.
СТАХОВСКИЙ: Слушайте, Алексей, так, может, вам как-то уже, я не знаю, глэм-рок-оперу написать в конце концов?
КОРМУХИНА: Вот, давайте! Нет, не надо никаких глэм-опер. У него лежат песни, такие классные песни серьезные. Сейчас уже публика начинает созревать для того, чтобы слушать действительно настоящую музыку, с настоящими глубокими текстами на родном языке, уже соскучились. Вот даже, извините, такой, может быть, немножко неожиданный пример приведу. Но вот недавно я в "Достоянии республики" Леонтьева спела забытую песню "Там, в сентябре" великого Тухманова. Кстати, Лешка тоже его очень уважает, они вместе работали тогда. И я думаю, что Тухманов, наверное, много чему тебя научил, Леша.
БЕЛОВ: Да, очень много, да.
КОРМУХИНА: Подход такой правильный. И я спела "Там, в сентябре", и Вадим Пономарев, это NEWSmuz, он говорит: я думал, что я буду в жестоком меньшинстве, когда проголосую. Но проголосовала вся студия, потом и весь народ. А песня-то сложнейшая. Леонтьев сам сказал, что он ее несколько раз пытался записывать, то есть далеко не с первого захода он ее записал. То есть, видите, уже созревает вот это желание настоящего.
КУЗЬМИНА: Мы столько говорим о музыке, друзья мои, что нам пора спеть. И у нас есть что, между прочим. В двух словах.
КОРМУХИНА: Давайте знаете что споем? То, что вчера на Поклонной горе вызвало очень сильные эмоции, и у меня просто вся "личка" забита.
СТАХОВСКИЙ: Что это за песня?
КОРМУХИНА: Это новая интерпретация, я считаю, что великой песни Цоя "Кукушка", которая будет вечно, потому что это честная такая песня, она про нас, про бойцов невидимого фронта.
СТАХОВСКИЙ: Конечно, да, да. А она же вошла в том числе и в альбом ваш последний?
КОРМУХИНА: Да, да, да.
СТАХОВСКИЙ: И назывался он?
КОРМУХИНА: "Падаю в небо".
КУЗЬМИНА: Вы же с ним ездили по городам и весям. Как встречали новый альбом, и в том числе эту песню?
КОРМУХИНА: Вообще стоя, стоя. Пел весь зал. Да и вообще, когда я поехала, удивительно было, но многие пели практически весь альбом наизусть. И он очень востребован. Вы представляете, вот мы сейчас посчитали, когда мы его выпускали, Леша посоветовался с руководителем, как она называется, "Навигатора", которая выпускает все роковые...
КУЗЬМИНА: Navigator Records, да, знаем, конечно, эту компанию.
КОРМУХИНА: Да, да. Он говорит: "Я вот рискнул, сейчас Шевчуку 2 тысячи альбомов напечатал..." А когда мы стали разговаривать с людьми, которые это делают, они говорят: напечатайте 10 тысяч, потому что разница будет небольшая за счет тиража. И мы напечатали 10 тысяч, думаем, в конце концов раздадим там или что. У нас очень мало осталось реально альбомов, дай бог, тысяча альбомов осталась от этого огромного тиража. И он уходит, у нас организаторы в городах были в шоке, когда мы коробками выкладывали, когда они узнавали, что цена 500 (но она не окупит никогда этих затрат, конечно, все равно), и когда их не хватало... Они были в шоке, организаторы, потому что говорят: у нас по 300 штук уходят 10-20 альбомов. А это сотнями, и не хватало людям.
КУЗЬМИНА: Но ведь это же диск, это пластинка, то есть сейчас уже практически...
КОРМУХИНА: Люди очень долго ждали его.
КУЗЬМИНА: А, тогда да.
КОРМУХИНА: Знаете, как писали? Выпускайте только дорогой, только DigiBook, мы мечтали об этом 20 лет и хотим придти и снять...
СТАХОВСКИЙ: Мне все-таки интересны какие-то ваши собственные переживания по этому поводу, потому что действительно ведь со стороны было вот это не только ощущение, но действительно и факт, что вы сильно выступили в конце 80-х - начале 90-х, а потом на 20 лет куда-то пропали. И потом вдруг раз - состоялось...
КОРМУХИНА: Ну, не на двадцать, поменьше, на пятнадцать...
СТАХОВСКИЙ: Ну, приблизительно, я образно говорю, да. И потом состоялось в общем и целом триумфальное возвращение. Ваше собственное ощущение от этого? Даже 15 лет это большой срок...
КОРМУХИНА: Вы знаете, дело в том, что...
СТАХОВСКИЙ: А вдруг получается, что люди вас помнят и готовы заново...
КОРМУХИНА: Не просто...
СТАХОВСКИЙ: Да, и любят и говорят: о, наконец-то...
КОРМУХИНА: Я почувствовала, что любят, я почувствовала, что любят и ждут.
СТАХОВСКИЙ: Вот ваше личное-то чувство по этому поводу?
КОРМУХИНА: Я не имела права не вернуться, в принципе меня и вернули люди, хотя, собственно, я хотела ребенку своему дать детство такое полноценное, чтобы мама была рядом, вот. Но сейчас уже можно, она уже довольно взросленькая. Дело-то не в этом. Дело в том, что время, наверное, пришло, как в моей песне старой поется, время пришло для этих песен. И вот смотрите, какая интересная штука получилась: золотой фонд проекта "Голос" - 60 песен, включая мировые хиты, и там две моих песни. Причем одна новая, с альбома. То есть они настолько востребованы... И смотрите, взрослый "Голос" и детский "Голос" - оба выходят в финал с этой песней. И голосует за них страшное количество людей, потому что...
СТАХОВСКИЙ: Песни хорошие.
КОРМУХИНА: Потому что эта песня... вы знаете, тут вот недавно кто-то из журналистов сказал, наверное, самый большой комплимент: "Ольга, если бы Россия запела, она бы запела твоим голосом". Вот это было круто.
КОРМУХИНА: Ну, что сказать? Я могу только констатировать факт, что он состоится, что он будет очень крутой, я уверена.
КУЗЬМИНА: The best?
КОРМУХИНА: С оркестром, the best. Потому что там будут лучшие произведения мировые, лучшие произведения моих там разных лет. И лучшие голоса.
КУЗЬМИНА: В сопровождении симфонического оркестра Москвы "Русская филармония".
СТАХОВСКИЙ: То есть всё будет прямо серьезно.
КОРМУХИНА: Но он, правда, давно продан.
СТАХОВСКИЙ: Значит, надо собирать заново.
КОРМУХИНА: Да. Но я могу сказать, что будет, мы повторим, но уже с новым альбомом, я надеюсь, мы сейчас заканчиваем новый альбом, 1 марта в "Крокусе", в первый день весны.
КУЗЬМИНА: Вот и хорошо.
СТАХОВСКИЙ: Это уже в следующем году, в следующем году.
КОРМУХИНА: Да, да.
СТАХОВСКИЙ: Спасибо большое. Ольга Кормухина была у нас сегодня в гостях.
КУЗЬМИНА: И Алексей Белов. Ребята, спасибо большое, что пришли.
СТАХОВСКИЙ: И мы успеваем послушать еще одну песню.
КОРМУХИНА: Ну и народная песня, ставшая народной, "Путь".
СТАХОВСКИЙ: Спасибо.
КОРМУХИНА: Спасибо народу. Народ, я люблю тебя!
Весь мир смотрит на нас!
Часто говорят - у нас нет национальной идеи. Что за чушь, ребята? Она у нас была веками, она и осталась, никуда не делась и не денется. Это православие, самодержавие, народность. С самодержавием ладно, его сейчас нет, но православие и народность остались. Мы соборный народ.
Мы были с Алексеем в этом году на Олимпиаде. К нам подходили иностранцы и просто плакали. Они жаловались: “Ребята, ну что это такое? Мы привыкли, что русские – это соперники, у которых мощный дух. Где этот русский дух?” Вот в этом году его не почувствовали. Ни у кого не было радости от победы противоположной стороны. Нас настолько это поразило. Соперники скорбели, наверное, даже больше, чем наши спортсмены, о том, что вот так неудачно для России сложилась Олимпиада. Это подтверждает то, что весь мир смотрит на нас.
Мы много ездим по миру, к нам приезжают иностранцы. Мы знаем, что иностранцы смотрят на Россию, мир напитывается нашего русского духа от этой нашей необъяснимой русской души. А в чём же необъяснимость нашей души? Всё очень просто. Русского человека нельзя судить по тому, какой он есть, как говорил Достоевский, русского человека нужно судить по тому, к чему он стремится. А стремимся мы все к небу.
Алексей Белов: Мне пришлось побывать к экстремальных ситуациях, живя за границей. Мы дружили с людьми фантастическими. Нашим другом был Френк Заппа – это как “The Beatles”. На наших глазах он умер, я его видел за 4 дня до смерти. Я встречал людей, которых весь мир знает, типа Шерон Стоун, мне интересно было всегда смотреть в глаза человеку. Я видел фантастически успешного человека, который смотрел на меня глазами глубоко несчастного человека. И это много раз повторялось в жизни. И несмотря на то, что люди есть прекрасные везде и мы встречали фантастических людей, которые совершали по отношению к нам какие-то подвиги, таких единицы. Само общество глубоко несовершенно. Я имею в виду общество западное.
Страна у нас классная!!!
Самое главное – нам нужно молодёжи показать, что у нас страна классная. Правда, она самая лучшая! Лёшка 10 лет прожил за границей, он вам точно скажет: наша страна самая лучшая. Причём он всё время стремился попасть за границу, и мечта сбылась. Я же наоборот – всегда отгребала, когда мне предлагали зарубежные контракты, я всегда говорила, что замуж и умирать только в России.
Когда надо было в Ванкувер на Олимпиаду лететь, я плакала и говорила: “Лёша, я умру там”. И действительно, мне так плохо первые дни было, я думала, что просто сдохну. Я думала: “Как же тут люди живут, тут же благодати нет?”. Я говорила: “Лёха, благодати нету”.
Понимаете, у нас самая классная страна и нам надо каким-то образом молодёжи нашей внушить. Именно внушить. Дело в том, что некоторые вещи нужно сначала навязывать, и только потом это приживается. Хорошие привычки всегда нужно вдалбливать, а ерунда – она сама как-то приживается, как сорняки. Когда наши молодые люди почувствуют, что их страна прекрасна, что она их любит, что у них есть замечательное будущее в этой стране, что она особая, совершенно не похожая на другие, они поймут, что очень много нужно сделать, что работы непочатый край, вот тогда не до наркотиков будет.
Алексей Белов: Одна из самых страшных вещей в нашем обществе - это лень. Сейчас в глазах молодых людей можно даже увидеть, что им лень жить. Отсюда все эти страшные цифры о наркомании в нашей стране. Нас с Ольгой года 4 назад пригласили на благотворительный концерт в Санкт-Петербурге. К сожалению, православная церковь очень маленькой толикой имела к этому отношение. Нас только поселили в Александра-Невской лавре, а всем продакшеном занимались сектанты. Ребята, которые нас встретили, они-то были, по-моему православные. Говорят, что у нас в Питере появился новый синтетический наркотик, после первой дозы соскочить невозможно, это не героин, это в тысячу раз сильнее, а от первой дозы до гроба не более года. Тогда в Питере было около 300 тысяч наркоманов. Единственное противоядие - Церковь. Она обладает всей полнотой и силой, которая способная человека от этого оттолкнуть.
Молодёжи нужно всячески прививать хорошую музыку, хорошие стихи, а не песенки ни о чём – так, для развлекухи. Молодые люди говорят: “Мне надо отвлечься”. А от чего, простите, надо отвлечься-то? Что ты там у своего станка, в своих бухгалтерских документах, в своих юридических делах целый день душой-то делал? Тебе не отвлечься надо, а, наоборот, вовлекаться в жизнь, вовлекаться в свою глубинную жизнь, которая и держит человека на земле человеком. Очень бы хотелось, чтобы молодёжь это понимала, потому что это такая красота, это такое счастье жить настоящей глубокой жизнью, хотелось бы, чтобы молодёжь это почувствовала.
Нам многие говорят: “А мы хотим, чтобы так, как у вас было”. Дело даже не в классной музыке, это только крючочек, на который ловим рыбку, наживка. Главное – это потом эту рыбку пестовать, холить, лелеять, чтобы она превратилась в огромную красивую рыбу, которая поплывёт сама по бурному морю и ещё там кучу рыб произведёт. Тогда будут плоды. Надо нам всем, ребята, научиться жить так, чтобы интересно было на нас смотреть, интересно было нам подражать, интересно было находиться рядом с нами, тогда не пойдёт молодёжь ни к наркодилерам, ни в точки продажи спиртного. Надо, чтобы пошли не к самогонному аппарату, а к нам.
Например, “Фабрика”, с моей точки зрения, ужасный проект. Мне ужасно не хотелось там участвовать, но все друзья как-то купно собрались и сказали: “Оля, ну надо, страна должна знать своих героев, надо же показать другое”. Мы вышли, жахнули, и Интернет взорвался тут же. Молодёжь говорила: “Мы даже не знали, что у нас так вот поют”. И вот эта молодёжь потихоньку струйкой к нам потекла, потянулась, мы их определили в хорошие места, в хорошие руки.
Вдруг через какое-то время случайно какой-то батюшка из Оптиной пустыни рассказывает, что приезжал тот-то фабрикант, приехал в час ночи, попросил исповедовать и причастить. Его исповедовали, причастили, и он в 4 утра уехал обратно, потому что график сумасшедший. Понимаете, когда сработало, через какое время.
У нас и ещё примеры есть. Вот рэпер Рома Жиган. Он приходит в Москве к главам районов и просит там маленькую комнатушечку, в которой делает студию, и пацаны с улицы вместо того, чтобы идти в какие-то дурные компании, идут туда. Ну пусть рэпчик они читают, не важно. Пока их так заманили, а там, глядишь, разговоры правильные – и закрутилось, и пошло, и дальше они уже соберут кого-то вокруг себя, и будет как снежный ком нарастать. Поверьте. Просто очень нужна инициатива. Мы это поняли.
Недавно когда мы выступали в Москве в самом большом рок-клубе, где постоянно проводит съёмки альтернативный музыкальный канал, который смотрит вся продвинутая молодёжь, его смотрят больше, чем МузТВ и все музыкальные каналы вместе взятые. Там девушка-редактор перед концертом подошла к нам и говорит: “Я взрыла Интернет и вот, что бросилось в глаза - у вас с Алексеем потрясающе высокий рейтинг доверия у молодёжи, в вас верят безоговорочно. Почему у вас такой огромный кредит доверия?” Я думаю, что всё это потому, что мы никогда не делали того, чего не хотим, мы никогда не ввязывались в какие-то сомнительные истории, хотя нам предлагали их очень много, потому что я не играю вот в эти игры, в эти игры, а тогда получается, что я не играю ни в какие игры. Мы не то, чтобы всегда старались держаться особняком… Мы должны самосохраняться именно в творчестве. А что касается всего остального, то тут надо идти навстречу всему самому продвинутому.
Мы как бы отгородились от шоу-бизнеса, ну потому что, ребята, там невозможно было находиться эти годы, потому что ругаться не хочется, устраивать бунт тоже не хочется. Мы тихо занимались своим творчеством. Нам не нужны золотые унитазы в трёх особняках, потому что мы всё это проходили с Алексеем и мы знаем, что чем больше имущества, тем больше с ним проблем. Нам очень мало нужно. Самое главное, что нам необходимо, чтобы у нас была крепкая здоровая семья, чтобы рос здоровым и счастливым наш ребёнок и чтобы мы имели возможность делать то, что мы умеем и хотим. Мы не хотим ни с кем конфронтаций, мы хотим со всеми дружить. Другой вопрос, что не все хотят дружить с нами.
Рок – единственная музыка, которая заставляет думать.
Алексей Белов: Я слушаю всё, что выходит, особенно это касается жанра современного рока. Я просто заставляю себя. Ещё до “Парка Горького”, ещё даже до того времени, как я работал с Давидом Тухмановым, с которым у нас был проект группа “Москва”. Там был Коля Носков, я занимался всеми аранжировками, Давид Тухманов мне это доверял, был барабанщик. Всего три человека в группе были. У нас даже пластинка вышла. Так вот ещё до этого я заставлял прослушивать себя по 200 пластинок в неделю, тогда они были на бобинах. Могу сказать, что музыка ходит по кругу, по спирали. Она каждый раз возвращается к какой-то своей сути, приобретая несколько более современное звучание.
К сожалению, сейчас такое время скудное. Невозможно представить, что может появиться такая группа, как “Queen”. Они играли всё: оперу, лёгкий рок-н-ролльчик и хеви-метал одновременно. Всё это было на одной пластинке. Этого сейчас никто не делает.
Элтон Джон - это хороший настоящий поп-музыкант, хотя он и рокер в душе. Или “Red Hot Chili Peppers”, хотя они давно ничего нового не делали.
Нам обоим очень нравится “U2”. Надо ещё “Led Zepelen” вспомнить. Их никто не переплюнул и, наверно, не переплюнет.
Алексей Белов: Всё что касается 70-х годов – это такой кладезь, который всех напитал на долгое время. А всё дальше уже шло по спирали, круги сужались, приобреталось определённое звучание.
Классика мне очень нравится, вся нравится, потому что мы на этом учились. Мне нравится русская классика первой половины ХХ века - это Стравинский, Гаврилов, Рахманинов. Из второй половины. Мне Шнитке нравится. Из конца второй половины XIX века – это, конечно, Мусоргский, Чайковский. Чайковский вообще самый хитовый композитор - он в Америке самый популярный, популярней его нет вообще никого, он в хитах первый всегда. На втором месте Рахманинов и Стравинский.
Грустные русские. Всё-таки народ во всём мире тянется к нашей духовности через музыку.
Алексей Белов: К сожалению, сейчас не пишут такой музыки. Дело в том, что для этого нет почвы. Для того, чтобы растить определённые растения, нужна почва. Вот, например, на Валааме в монастыре им удаётся выращивать арбузы, хотя это север. А оказывается они там какими-то камнями прокладывают под почвой целый слой, обкладывают с боков. Эти камни нагреваются солнцем и земля тёплая, вот они и растят там дыни и арбузы. Также и для музыки – нужна определённая почва. К сожалению, на сегодняшний день в эпоху глобализации, которая идёт в мире, такой почвы нет, и поэтому мы больше видим, что везде появляются такие классические “Макдональсы”.
Если послушать современную музыку кино, то во всех кинофильмах звучит одна и та же музыка. Хотя там огромные бюджеты: композитору популярных фильмов могут совершенно спокойно отвалить 2 млн. долларов и не поперхнуться, а как, например, Хансу Циммеру могут и больше. Единственный, кто отличается, - это Эннио Морриконе, но и то он это делал 30 лет назад. А так всё звучит одинаково.
Морриконе хороший композитор, но уже точно узнаваемый и повторяется. Вот чего-то яркого не хватает. Очень хотелось, чтобы это было.
Человек творческий, он должен развиваться, он вариться должен вот в каком-то супчике, где морковка, помидорка, лучок, как в хорошем борще, где минимум 9 ингредиентов, и тогда творчество получается многогранным.
Алексей Белов: Если говорить об отечественной музыке, то рок-мызыка очень важна для молодёжи. Это единственный стиль, который заставляет людей думать. Я вижу как благодаря Интернету та или иная группа может стать феноменально популярной Никакой поп-исполнитель типа там Максим никогда не станет популярным благодаря Интернету. Это совсем другая публика. Я, конечно, всё это внимательно слушаю и изучаю. У кого-то удачный текст, у кого-то удачный звук, а чего-то вот такого цельного нет.
А такого явления очень хочется.
Алексей Белов: Если говорить о классической музыке, то у нас фантастическая почва для развития. И вузы всегда были фантастические. Если говорить о современном роке то, он, конечно, родился не у нас, хотя мог родиться в России. В чём была беда советской власти - в том, что они всё запрещали вместо того, чтобы делать лучше, чем западники. Появились “The Beatles” - давайте сделаем лучше, чем они, у нас вот так вот талантов (и сделал жест рукой над головой - прим. ред.), музыканты фантастические, которые вузы и консерватории закончили. Вообще талантливых много… А поэзия какая?! У нас в музыке есть настоящая поэзия.
Мы сейчас переслушали того же Цоя - ну фантастика, такая глубинища! Как мальчишке в 21 год могло такое в голову придти?! Это Божий дар, конечно.
Всем, кто сейчас занимает музыкой, надо изучать тенденции, которые существуют в мире. К сожалению, рок музыка в основном развивается там. Надо изучать.
У их групп слышно, что они знают и Чайковского, и Стравинского, они используют это в своём творчестве. А наши даже гордятся: “А я нигде не учился”. А я говорю: “Ну и дурак”.
Алексей Белов: У нас есть один приятель иеромонах в Оптиной пустыне, он бывший музыкант-металлист. Он говорит: “Почему они такие плохие, а такую хорошую музыку делают?!” Дело в том, что там само по себе общество такое. Когда появляешься там и начинаешь что-то делать, тебя просто выбрасывают на улицу. И ты как дикие цветы прорастаешь, не пророс и Бог с тобой. Если кто-то вдруг начнёт скупать время на телевидении, там на это никаких денег просто не хватит и это станет бессмысленно. Я вижу у нас некоторые звёзды тратят десятки миллионов долларов, чтобы как-то быть, как-то держаться. Это бессмысленно. И конечно, там (на западе - прим. ред. ) из этого рода диких цветов вырастают настоящие сильные, которых не возьмёт никакой ветер, никакие погодные условия. Селекция такая: из миллиона пробивается тысяча, из тысячи - сотня, из сотни – десяток, но очень хороший.
“Парк Горького” когда появилась, это был не просто очень сильный состав, это был мощный состав, все и каждый был на своём места. Нас просто поставили в такие условия, с нами особенно никто не нянчился и деньги, которые были истрачены на проект были очень смешные – 600 тыс. долларов со всеми видеозаписями. А выхлоп был такой огромный.
Там в Америке скидок никто никому не делает: или да или нет, до свидания. Поэтому, когда человек занимается музыкой, делает что-то новое, он не должен сам себе никаких скидок делать.
У нас в стране рок не жанр - это как социальные понятие. Рок - это то, что не попса. Я хочу заметить, что эти годы, которые мы не вели активную концертную деятельность мы очень много работали в кино, в основном это были зарубежные проекты – Голливуд и совместные какие-то американо-русские киношные проекты. Мы поработали с очень великими звёздами: Рон Шайдер, сейчас, к сожалению, ушёл от нас этот знаменитый оскароносный актёр, и Макдауэлл, и Рутгер Хауэр, и Арман Асанте. Это всё мои любимчики, которых я обожала в жизни как киноман, и вот такой подарок Господь сделал - вот на тебе.
Лёша пишет очень много симфонической музыки. У нас и таких песен много, которые можно отнести к лёгкому жанру.
Алексей Белов: Ольга – она широкий исполнитель. Ей всё под силу. Она может и классику петь, и тяжёлый рок, и хорошую настоящую поп-музыку.
Наша музыка – это наш способ существования в этом мире, это наш способ самовыражения, это наш путь, это вид транспорта, на котором мы едем, надеюсь, в царствие небесное. Кто-то туда летит на самолёте, кто-то на такси, кто-то на велосипеде – тише едешь, дальше будешь - а у нас вот такой вид транспорта – музыка. И дело не в том, что мы стараемся быть честными по отношению к публике. Мы, прежде всего, честны по отношению к себе. Что такое честность - это когда ты делаешь то, что ты должен делать, то, что ты умеешь делать, когда ты не лезешь куда-то в другие области и не пытаешься захватить всё необъятное, делаешь то, что можешь и должен, и делаешь это с любовью.
Сейчас, к сожалению, к нам пошли косяком ребята, после всех вот этих фабричных дел. Их выжили, а дальше что? С них сняли пенку, сливки… Произошло самое страшное: личность, которая должна была развиваться определённым образом, лишили базы, корней. Это как цветок просто в неподходящее время пересадить из земли в горшок. Там он корнями чувствовал: “У-у-у-у-у там такая большая поляна, я тут буду тянуться и тянуться, и там, и там я соки возьму”. А тут раз – и посадили в горшок. Клёво, тепло, ветер не дует, поливают каждый день, но что-то не то, развития нет, главный самый корень оторван. Вот потом они приходят к нам и не знают, что дальше делать. Мы, и я, и Алексей, каждый своим путём, но с кровью продирались сами к себе, к своему праву быть тем, чем мы есть и чем мы хотим быть. И ведь у нас это получилось, потому что мы очень хотели. Вот эти ребята идут за этим, потому что тоже очень хотят, но у них уже подрезали вот этот мощный основной корешок, который человека укрепляет, укореняет. Я обращала внимание: в сильные морозы раз! – сверху всё погибло, а потом смотришь – новые побеги побежали, потому что корешок остался жив. А их лишили вот этого самого главного корня. Хотя талантливые ребята. Смотришь, лет пять назад у них были какие-то проблески в текстах, я сейчас не хочу фамилии называть, зачем людей обижать, а теперь уже и тексты не те. Мне кажется, что Господь забирает дар у тех, кто нечестен по отношению к себе, нечестно к тому дару относится. Господь забирает что-то главное.
Недавно все поднимали тему 20 лет без Цоя. Мы говорили, почему так? А я думаю, что просто Господь его остановил в момент, когда его начали тянуть в сторону модности. Мне кажется, что Витя не смог бы как личность во всём этом существовать, я думаю, что это милость была. Боженька забирает человека в лучший момент его жизни. Он создал такие песни, которые и сейчас по-новому читаются, новая молодёжь, которая уже даже родилась после его смерти, заново открывает для себя Цоя.
К вере из рок-н-ролла “с большой буквы”
Алексей Белов: Я к вере пришёл из рок-н-рола из такого, с большой буквы, в котором было всё и наркотики. Я знаю, что огромная часть молодёжи смотрит на поп и рок-звёзд и для многих это несбыточная мечта. Многие мечтают, миллионы пытаются, тысячи тусуются и у сотенки что-то такое получается. И у меня получилось. Я попал в самое горнило. Когда человек отпускает возжи – результат – это переломанные кости. С переломанными костями души я и пришёл первый раз в храм. Для меня это был водораздел. Моя первая исповедь…. когда камень величиной с небоскрёб упал с плеч и я перестал ползти, я встал первый раз в жизни - мне было 40 лет. Через несколько дней у меня было первый раз причастие. Я только читал об этом, но и когда тысячи солнц ворвались в моё сердце и когда я опять почувствовал себя пятилетним ребёнком. За 20 лет до этого ещё с Тухмановым говорили о детском чувстве праздника. И вдруг это вернулось и всё сразу встало в голове на месте.
Конечно, хорошо, когда ребёнок с детства, с младенчества, с пелёнок причащается, его носят в храм родители, потом для него это, как для нашей дочери, естественная среда, как дышать.
Я прошла, что называется, и Крым и Рым, я нигде этого не скрываю, на мне печать может негде ставить, я может самая грешная из всех, но удивительно то, что даже такую грешницу Господь за волосы из болота вытащил и дал мне снова обрести радость и смысл жизнь. И, может быть, слава Богу, что так было. Я теперь смотрю на любого даже пьяницу с нежностью, как на закопчённую икону, я знаю, что его отмыть, и он засияет, а потом столько ещё добра сделает, потому что будет делать это во искупление своего прежнего греха.
Меня всегда не устраивало то, что я видела, то, что мне предлагали, то, что мне говорили. Я много духовной литературы прочитала. И буддизм и кришнаизм я знаю не понаслышке, я изучала и даже пыталась - у нас пол Гнесинки в астрал выходило, правда мне там по башке дали хорошо, в этом астрале, и слава Богу. Хотя я всю жизнь была православной, но надо было всё попробовать. У нас такая поговорка в молодости была дурацкая: всё надо попробовать. Вот и попробовали. И я вам что хочу сказать, именно желание познать себя и меня привело к Богу. Как я потом прочитала: “Если ты не нашёл Бога в пустыне своего сердца, ты не найдёшь его нигде”. Только познав свои немощи, мы начинаем понимать необходимость и потребность в Боге.
Когда ребёнок начинает кричать “Мама”? Когда он вдруг теряет её из поля зрения и ему становится страшно. Когда мы попадаем в тяжёлую жизненную ситуацию мы начинаем кричать “Господи!”, как дети, которые остались без мамы. А кричать вот так надо всегда. Мы каких детей любим? Послушных, которые всегда у руки. Что мы делаем с детьми, которые без спроса куда-то ушли? Что я первое кричу, когда моя дочь не появляется долго дома? “Ну только появись. Я тебе дам!” Так и Господь наказывает нас, значит любит. Он тоже ждал, а мы там где-то мотались 3 часа, пришли он раз и подзадник, чтобы в следующий раз неповадно было.
У нас очень живая религия, но беда в том, что мы не хотим её знать, мы не хотим её изучать. Житиями святых мы как бы вдохновляемся. У меня даже был период в жизни, когда я запоем читала жития святых и мне казалось уже, что я сама “кака-то свята”, как у нас на острове говорят. Я проникалась этой святостью, могла не есть и не пить, только молилась часами и эту литературу читала. Я была на третьем небе, не на седьмом, а на третьем, потом, правда, приходилось больно падать. Появлялся ближний, которого-то любить мы должны, а я ему: “Чё-ты тут меня отвлекаешь от молитвы, от святых дел?” В следующую секунду понимаешь: а для чего тогда все эти книги, если ты первого же пришедшего послал. Господь послал брата, чтобы проверить тебя на вшивость, а ты его и погнал.
Наша живая религия, как кровь в жилах: если она хорошо бежит, а в молодости она хорошо бежала и всё легко давалось, а сейчас уже по-медленнее и чувствуешь, что это уже труднее делать, на это надо уже себя напрягать. Мы должны быть как живая молодая кровь, всё время быть готовыми к движению навстречу друг к другу. Я заметила, что маленькое дело сделаешь, поможешь в чём-то, не пройдёшь мимо чего-то, а потом чувствуешь такую благодать, как ни от какой трёхчасовой молитвы.
Наша вера в делах. Мы должны пример показывать того, как классно мы живём с Богом в сердце и в уме. Просто быть самим христианами, тогда и люди потянутся. Нам надо просто-напросто своим примером показывать какая жизнь классная.
Вера у нас правая и славная - пра-во-слав-ная!!!
Иногда может показаться, что мы какие-то фанатики. Часто приходится слышать: “Оль, я хочу попросить прощения”. Отвечаю: “Я тебя давно простила”. Тогда говорят: “Ты же не знаешь за что?” Я отвечаю: “За то, что ты меня считала фанатиком”. Просто когда человек воцерковляется, сам начинает жить духовной жизнью он всё понимает. Духовная жизнь начинает проявляться всё сильнее тогда, когда ты начинаешь ею жить.
Алексей Белов: Есть вещи, которые нам не под силу объяснить. Вот причастие… Когда кровь и плоть входит человек видоизменяется. Учёные брали анализы и говорят, что сами молекулы в человеке после причастия изменяются.
Мне очень нравится как сказал Слава Бутусов на эту тему. Он говорит, что для меня поклоны, молитвы, это как некое натирание. Вот знаете, чтобы высечь огонь древние тёрли, тёрли палочку, появлялась искорка и разжигалось пламя.
Все мы говорим, что любим Бога, что мы люди верующие. Но при всём этом не следуем Богу во всём, часто поступаем простив своей совести: “со – весть” – это чья-то весть. Мы молимся-то только тогда, когда какая-то опасность или нужда. Вот что-нибудь припёрло и мы: “Ой, Господи, помоги!”. Я помню кризис жахнул и толпами в церковь повалили бизнесмены и бизнесвумены. Такие скромные со своими ноутбуками стояли на службах. Стало устаканиваться раз и потихоньку перестали ходить. Вот я думаю, так когда же они были более искренними, когда они себя считали умными до или после этого? И что вдруг случилось, что попёрлись они в храм-то? Гром грянул, вот мужик и перекрестился.
И вот молитвы, поклоны – это как некое натирание. Слава прав. Это надо для того, чтобы в конце получить маленькую толику этого огонька, любви к Богу и почувствовать благодать, которая и потом движет нами дальше. Ведь, поверьте, за 2 тыс. лет христианства если бы миллионы людей не ощущали благодать, оно бы умерло, как многие другие учения и религиозные движения. Секты возникают, переживают свой рассвет, потом упадок и исчезают.
Все смотрят именно на православных христиан. Весь мир чувствует душой, где истина. Ведь вера у нас правая и славная - православная. Просто очень трудно переступить барьер традиций семейных, национальных, каких-то своих жизненных наработок. Я никого не тащу в религию - упаси Бог, просто я говорю, что надо жить так, чтобы людям захотелось быть с вами в одной церкви. Почему мы прижились и укоренились, потому что мы Божией милостью почувствовали эту благодать и не хотим её упускать, потому что без неё вся жизнь кажется пресной, несолёной.
Алексей Белов: Человек редко занимает тем, что ему не принесёт плодов. Вот эфемерными проблемами заниматься вообще тяжело. И то, что касается вопросов веры - это довольно такая хрупкая, сложная субстанция, особенно по отношению к современному человеку. Вот если бы человеку какая-то серьёзная компания, которую знают все, сказала: “Вот тебе пятнадцатиэтажный дом, вот гора кирпичей и ты год будешь их туда таскать. А за это ты получишь миллиард долларов”. Он подумает: “Год потаскаю туда-сюда кирпичи, даже если здоровье как-то подорвётся – это того стоит”. Конечно, большинство людей, кинулись бы эти кирпичи таскать. Серафим Саровский говорит, что если бы человек знал, что его ждёт там (в Царствии Небесном - прим. ред.) он бы тысячу лет сидел в яме с червями, которые если бы его тело насквозь и он бы терпел, если бы только знал…
Господи, покажи мне живого Серафима Саровского! И Он показал
Пути Господни неисповедимы, и в один момент, очень сложный момент в моей жизни, очень судьбоносный момент в Лёшиной жизни, наши дороги привели нас на остров Залита к старцу Николаю. Он очень мало говорил, он просто жил, и мы старались дольше пожить, побыть рядом с ним, посмотреть, поучиться тому, каким должен быть человек на земле, Божий человек, каким нас хочет видеть Господь. Отец Николай практически ни минуты не жил для себя, ни одной минуты, он всё отдавал Богу и людям. Это было такое самопожертвование, что не найдётся слов, чтобы его восхвалить. При этом в старце Николае была необыкновенная простота.
Я и Алексей подолгу бывали на острове, был такой период, слава Богу, когда мы имели возможность пожить там долгое время. Мы вросли в этот народ, там мы его заново открыли и заново полюбили. Там я почувствовала нежность, когда увидела, что даже мужики, которые выпивают, особенно после кончины батюшки, а мы очень часто ходим на его могилку, потому что хочется там побыть и напитаться благодатью, так вот даже пьющие мужики заходят, крестятся и из их глаз течёт слеза. Не слеза самосожаления или какого-то отчаяния, а слеза осознания своего недостоинства по сравнению с тем, кем этот человек мог быть, если бы не пагубная страсть. Наш народ замечательный, надо научиться его любить. И он готов любить, он хочет полюбить.
Алексей Белов: Познав плоды духовной жизни, встретив такого человека как отец Николай, я понял кем вообще может быть человек. Это запомню навсегда. Если мы там (в США - Прим. ред. ) встречались с американским президентом, я держал его за руку и слушал рассказы о том, как его жена устроила кампанию “Скажи нет наркотикам” и типа того. Перед собой я всё равно видел такого же человека, как я, он очень хороший актёр, он хороший политик, с большой буквы что ли, но всё то же самое. Но когда я увидел отца Николая – это уже ни с чем сравнить невозможно.
Как я попал к отцу Николаю? Ольга меня отвезла. Я ведь очень хотел к нему попасть. Просил знакомых, которые были у него, а они вдруг куда-то исчезали. Почему я хотел попасть к отцу Николаю? Потому что я прочитал про Серафима Саровского. Президентов и королей я видел, встречался с ними, мегазвёзд тоже. Было и было, не было бы, ну и тоже ничего бы страшного не случилось. Я прочитал про Серафима Саровского, я такого никогда не видел совершенно точно. И я просто молился: “Господи, покажи мне Серафима Саровского, если есть такие. Если таких нет, то всё это болтовня, и православие – это бред сивой кобылы”. Вот если мне скажут, что у нас Олимпийская сборная самая лучшая. А вы покажите? О, так, блин, они все хромые! Какая же она самая лучшая? Вот съездите на Олимпиаду и докажите, что она самая лучшая. Вот я прочитав про Саровского, подумал: “Может ли такое вообще быть, это же фантастика”. Его же Пушкин ездил смотреть, он даже нарисовал его, есть черновик, где нарисован Серафим Саровский. Я получил ответ на это, когда увидел отца Николая, когда соприкоснулся с ним, когда понял, что я для него не просто открытая книга, а что его даже самая маленькая молитва может изменить всю мою жизнь. И это случилось.
Это был 1998 год когда первый раз меня Ольга отвезла к отцу Николаю. Через 10 дней после этого у меня умирает отец. И когда он умирал, ему уже открылось видение того мира, он был страшно испуган, видел бесов, ну явно не ангелов, потому что отмахивался от кого-то. И я сам чувствовал этот леденящий холод, как будто-бы бездна какая-то разверзлась. И сделать ничего не возможно. Как ему помочь я не знаю, у меня даже молиться не получалось, тогда я просто прокричал про себя: “Отец Николай, помоги” и “ги” не успел докричать, как у нас воздух в комнате двинулся, а батюшка в это время был на острове за 800 километров от Москвы. И папа сразу затих. Мама сказала, что надо папу положить. Я положил, а у него открылись глаза. Это были глаза младенца, которому сразу показали тысячу Дедов Морозов. У него в глазах был фантастический восторг. Я долго смотрел в эти глаза, потом закрыл их. Видимо таким людям как я нужно было что-то очень сильное показать и Господь показал. Отец Николай показал мне каким может быть человек.
На могилке отца Николая сейчас люди даже от рака исцеляются. Ездят, песочек едят, молятся и исцеляются. Многие, даже кто знает его только по книжкам, спрашивают у нас: “А вы правда его видели?”
Алексей Белов: Он был величайший человек. В XIV веке жил Сергий Радонежский и теперь на том месте в лесу, где он жил, один из самых больших монастырей и большой город. Там, где Жил Серафим Саровский, тоже стоит огромный монастырь и огромный город.
Отец Николай предсказывал, что на острове Залита через 80 лет будет монастырь.
Алексей Белов: Я был и на Афоне, и в Иерусалиме…
Отца Николая везде знают, даже там где больше никого, кроме Серафима Саровского не знают.
Алексей Белов: Афон – это такое место, где 2 тысячи лет существует институт старчества, там в каждом монастыре живёт старец. И вдруг мы узнаём, что на остров Залита приехала делегация старцев с Афона. Был там такой игумен Герасим. Я сейчас книжки читаю, где пишут, что к нему в келью весь Афон приходит. А он приехал к отцу Николаю, тот уже не выходил, лежал большую часть времени. И вот этот старец-грек провёл какое-то время у батюшки, а потом вышел, подошёл к часовне Николая Чудотворца, взялся за решётки и заплакал. Когда наша знакомая монахиня подошла к нему и говорит: “Отче, почему вы плачете”. А он по-русски разговаривал, и ответил: “Вы не знаете, кто здесь живёт. Я весь мир объехал, я всех старцев знаю, но такого второго нет. Он зрит Пресвятую Троицу”. Вообще, таких святых, кто бы зрел Троицу, не очень много было.
С Афона ему постоянно звонили с вопросами. Весь мир звонил на Афон, а с Афона звонили отцу Николаю. Он был величайший светильник.
Почему я пришла к отцу Николаю? Потому что я прочитала житие Серафима Саровского. Вообще, моя жизнь стала управляться после того, как мне мама повесила на цепочку образок, с одной стороны которого была Богоматерь Умиление, а с другой – Серафим Саровский. И я потом оглянулась и поняла как Серафим всё устраивал. Не могла я к другому старцу попасть. У него спрашивали: “Отец Николай, а почему вы к Серафиму Саровскому отправляете, ему молитесь, ему советуете молиться, детей Серафимами крестите? Ведь ваш небесный покровитель Николай Чудотворец?” Он сказал: “Мы с Серафимом одного духа”. Часто люди говорили, что в окошке домика отца Николая они выдели Серафима Саровского. И спрашивали у него: “Батюшка, а мы только Серафима видели, что это такое, наваждение?” “Нет. Он был здесь”, – отвечал батюшка и даже как бы намекал, что он в духе Серафим. Мы ничего не знаем о Божием домостроительстве и только можем гадать, но все чувствовали, что какой-то Серафимов дух у отца Николая присутствует. Иной раз стоишь и не знаешь кто перед тобой: он или Серафим.
Не могу оставить без внимания и главную тему пресс-конференции - концерт Ольги Кормухиной и Алексея Белова 2 сентября в Пскове, все средства от которого пойдут в Залитскую школу. Дело в том, что этот концерт может стать, а мы надеемся так и будет, началом целого большого движения, которое охватит всю Россию.
Я очень-очень счастлива, что всё это начинается с Пскова. Отсюда родом моя любимая княгиня Ольга. Видимо, она меня ведёт, она очень сильная и очень помогает мне, я это чувствую. И я просто счастлива от того, что именно на Псковщине мы хотим сделать вот такой российской почин. Уверена, что наши друзья артисты нас подержат, потому что это принципиально другая благотворительность, я даже не знаю слова такого, как это обозвать, может оно родится в процессе всей этой истории. Не хотелось бы называть это благотворительностью.
У меня была идея… В Древней Греции люди делали так: (сейчас даже туфли сниму, чтобы наглядно было) на одной подошве они писали своё имя, а на другой писали “Иду за тобой”. Оля - иду за тобой, Оля - иду за тобой (в это время Ольга Кормухина “ходила” туфлями по воздуху - Прим. ред . ). То есть человек должен двигаться в этой жизни. Может это движение и будет называть “Иду за тобой”? У меня даже песни есть “Я пойду за тобой” и “Я иду за тобой”. Так что уже и гимны есть, даже два на выбор. Осталось двигаться.
Надо не осуждать друг друга, не искать друг у друга соломинку в глазу, а вместе вынуть наше общее огромное бревно из глаза, которое нам мешает видеть друг друга, смотреть друг на друга с любовью. Наша русская история велика и поучительна. У нас две беды: зависть и междоусобица. Испокон веков было так: “Нехай моя корова сдохнет, лишь бы у соседа не было двух”. Но всегда перед лицом великой беды наш народ объединялся, он забывал свои распри и становился великим народом, который сметал на своём пути всё, что только можно было. При этом, заметьте, всегда вовремя останавливался, не порабощая других, отвоёвывал своё обратно и всё, и досвидос, и дальше – по домам, на печку. Мне бы хотелось, чтобы мы не дожидались войн, голода, катастроф каких-то, а поумнели.
Пора заканчивать эту ерунду – по домам на печках сидеть. Давайте что-то делать. У нас в России дел невпроворот. Нам только надо взяться за руки и вперёд, ничтоже сумняшеся.
Мы хотим в народе наконец-то пробудить желание помогать ближнему. Я сама из Нижнего Новгорода и в юности работала экскурсоводом в Михайло-Архангельком соборе, где находится могила знаменитого Козьмы Минина. Князь Пожарский долго межевался: идти в поход или не идти, а вот этот посадский простой человек встал и поднял весь народ. Может этот нижегородский дух Козьмы Минина во мне дёрнулся?
Я всё гадала, ну почему же отец Николай меня в монастырь не пустил, что в миру-то он меня оставил. И вот я, наконец, поняла, зачем я вообще существую. Мне даже какой-то новый смысл открылся в жизни. Я понимаю теперь, что надо делать вообще и куда нужно своё творчество ещё применять. Потому что мало просто петь песни. Для меня лично – мало, Лёшке-то хватает, он всё-таки музыку пишет, а мне надо что-то ещё, какую-то поляну окучивать. Хотелось бы, чтобы больше было огородников, тогда у нас такие плоды будут, а земля-то благодатная!
Записала Лена Лешкина
