Андрей борисович ефимов очерки по истории миссионерства русской православной церкви. Русские миссионеры на святой земле

РУССКИЙ МИССИОНЕР НА ГАВАЙСКИХ ОСТРОВАХ

История православной миссии

В 1893 г. на Гавайских островах побывал русский православный миссионер, добравшийся сюда совершенно самостоятельно, – на пароходе, следовавшем из Сан-Франциско в Гонолулу. В записках, опубликованных им впоследствии, он подписался безымянным титулом "бывший миссионер", и сегодня, к сожалению, его имя установить весьма затруднительно. 1

Тем не менее, из записок, увидевших свет в 1916 г. на страницах журнала "Православный благовестник", можно почерпнуть некоторые сведения о биографии гостя из далекой России. В одном из разделов, озаглавленном "Православная литургия на Гавайских островах", он сообщает, что "на великом входе после поминовения высочайших особ я помянул Петроградского митрополита Палладия, 2 от которого получил св. антиминс для путешествия, а также митрополитов Киевского и Московского". 3

Еще одно любопытное замечание русского батюшки. Перед совершением литургии он, по его словам, "сам испек себе просфоры из любезно предоставленной мне самой лучшей муки, приложив к каждой имевшуюся у меня для этого 4-угольную, деревянную, с медным ободком печать, которую мне вырезали в Троицко-Сергиевой лавре". 4

Однако следует вернуться к началу путешествия русского православного миссионера на Гавайские острова. Он прибыл сюда "с целью основательно познакомиться с католическими миссиями и их работой; провести одну неделю в их среде и жить одной жизнью с миссионерами". 5 У русского пастыря были рекомендательные письма, которые он представил начальнику миссии в Гонолулу на Гавайских островах епископу Панопольскому монсиньору Роберту и получил от него разрешение в течение 8 дней быть гостем его миссии, участвовать в миссионерских разъездах и посещать различные учреждения и миссионерские станции.

Повествуя о встрече с епископом Робертом, русский посланец сообщает еще одну немаловажную деталь из своей биографии. "Епископ сидел в кресле и перебрасывался словами то с тем, то с другим из присутствующих и между прочим спросил меня о жизни в наших монастырях, – пишет русский батюшка. – Я, насколько мог, удовлетворил его любопытство, распространяясь главным образом об обители Преподобного Сергия, под покровом которого провел четыре года в академии. Все бросили свои разговоры и внимательно меня слушали". 6

Гостю из России была отведена келья; ее убранство было довольно скромным: "У входной двери висела фарфоровая кропильница со святой водой, для смачивания при входе и выходе пальцев, по католическому обычаю. Над низенькой походной кроватью находилось Распятие, а на столе – другое. Столы были все увешаны литографическими образками. В углу стоял аналой со скамеечкой для коленопреклонения. Два стула и полка с книгами довершали убранство келии". 7

Русскому миссионеру предстояло прожить здесь больше недели и разделять кров и пищу с членами католической миссии. Вот как проходила первая трапеза бывшего питомца Московской Духовной академии, которую он разделил со своими собратьями-миссионерами на Гавайях: "Я не успел еще хорошенько осмотреться, как меня позвали к трапезе. Епископ прочел краткую молитву и благословил яства, после чего пригласил меня сесть рядом с собой за простой деревянный стол, напоминающий наши деревенские столы, и на такую же, как у нас, скамью. Обед был весьма скромный, состоял из яичницы и фруктов, которые были принесены и поставлены на стол двумя монахами, не имевшими священного сана, после чего они сели за тот же стол с нами, и епископ собственноручно положил всем на тарелки от каждого блюда. Затем епископ прочел благодарственную молитву и по обычаю католических монастырей, все пришли в церковь, где простояли в безмолвии минут десять на коленях перед алтарем". 8

Для православного священника этот обычай был не знаком, и он спросил одного из монахов, что означает эта безмолвная молитва. "Он очень удивлен был моему вопросу, – повествует далее воспитанник МДА. – Разве этого обычая у вас нет в России, сказал он, чтобы после каждой трапезы посвящать несколько минут посещению Святых Таин, покоящихся на алтаре? Во всех католических монастырях, объяснил он мне, принято после обеда и ужина уделять небольшой промежуток времени на молитву пред Св. Тайнами". 9

Кто же были те миссионеры, которые несли слово Божие жителям Гавайских островов? "3а стол село человек шесть миссионеров – англичан и французов, с которыми меня епископ и познакомил, делая краткую характеристику каждого лица в отдельности", – пишет гость из России, а затем представляет некоторых из них своим читателям: "Это отец Эвагрий, богослов и пастырь. В миссии находится уже 24 года и ни разу не ездил отдохнуть на родину. Это отец Ираклий. Он все знает и способен вести разговоры на любые научные темы. Он очень интересуется Россией. А вот это отец Дьедонне, скромный труженик. Он все молчит. Он не столько проповедует словами, сколько делом. А вот отец Антоний и отец Георгий, знатоки гавайского языка, переведшие на него весь Новый Завет. Остальные члены миссии отсутствуют, так как каждый находится при своем деле". 10

Общаясь с католическими миссионерами, посланец из России не только знакомился с их деятельностью среди местных жителей, но и попутно узнавал об особенностях богослужебной жизни Римско-Католической Церкви. По иронии судьбы, выпускник МДА, который мог бы изучить католические чинопоследования в костеле св. Людовика в Москве или в костеле св. Екатерины в С. Петербурге, приступил к этому на Гавайских островах.

Он добросовестно записывал всё услышанное от своих католических коллег; в заметках православного исследователя можно найти такие разделы как "изменяемые части литургии (мессы)", "богословские споры" (о причащении под одним и двумя видами), "несколько слов об епитимии", "испытания совести" (об исповеди), о чистилище и др. 11 Некоторые особенности церковной жизни местных католиков русский батюшка узнавал опытным путем, на практике. Так, епископ Роберт попросил его помочь разобрать корреспонденцию, приходившую на его имя. "Мы принялись за работу, – пишет наш труженик. – Я сперва не знал, что надо делать, так как вся корреспонденция была на имя епископа. Но о. Ираклий мне объяснил, что только те из писем я должен был передавать епископу, на которых стояла пометка "частное" или "личное". Отобрав и передав епископу таковые, которых оказалось немного, я опять встал в тупик". 12

Дело в том, что на каждом письме стоял штемпель конгрегации "Пропаганда веры" (ранее занимавшейся инквизицией). Но русскому миссионеру объяснили, что этот штемпель обозначал только лишь то, что бумаги были пересланы через эту конгрегацию. "После этого я уже без труда отделял пакеты из конгрегации Пропаганды с филигранной печатью и гербом кардинала Ледоховского и принялся за остальные, – продолжает русский миссионер. – Но первое же письмо, которое я вынул из конверта, оказалось сшитым насквозь нитками и бумажной печатью пенитенцерии. Я передал его епископу, который взволновался. – От кардинала пенитенциария,- воскликнул он, беря в руки сложенный листок.- Надо сейчас же передать по адресу! Затем, обращаясь ко мне, он сказал: – Я сам не имею права его вскрыть, так как в этом письме заключается тайна исповеди. Это ответ духовнику, который обратился в Рим для разъяснения недоумений". 13

Православному батюшке это показалось настолько необычным, что он не удержался от вопросов и обратился к епископу: "Почему же духовник не обратился к Вашему Преосвященству? Для чего тогда епископ, если его паства помимо него может получать из Рима все разрешения, какие ей нужно?

– В нашей практике, – ответил архиерей, – обычный духовник не уполномочен отпускать все грехи без разбора. Наиболее важные грехи могут быть разрешены только епископом, а некоторые, исключительные, например, людоедство и чтение астрологических книг, может быть разрешено только папой. Это мы называем casus reservati – удержанные грехи". 14

На первый взгляд это могло показаться изобретением церковной бюрократии, но, чем больше вникал выпускник МДА в смысл "удержания грехов", тем яснее становилась ему возможность влияния Римско-Католической Церкви на души пасомых. Епископ Роберт обосновывал эту практику тем, что она способствует усилению контроля над нравственностью паствы и для удержания прихожан от того или иного греха. "Раз верующий знает, что, совершив этот грех, он не может получить прощения иначе как из Рима и за все время, пока не придет оттуда ответ, останется вне церковного общения и не будет допущен до причастия, то остережется, – говорил епископ. – Когда среди населения начинает распространяться какой-нибудь особенно гнусный порок, я его тотчас же объявляю удержанным грехом и тогда с каждым случаем духовник, не называя лица, должен обращаться ко мне. Я обсуждаю дело, объявляю духовнику, под каким условием он может разрешить кающегося и через сколько времени допустить до причастия, а в то же время принимаю меры, чтобы соблазн не мог ни повториться, ни распространиться. Только благодаря нашим мерам у нас вывелось людоедство, которое существует еще на других островах Тихого океана". 15

Согласившись с тем, что данная практика основана на разумных основаниях, православный богослов не избавился все же полностью от некоторого недоумения. Действительно, "тут не могут помочь никакие индульгенции, – рассуждал он. – Но к чему только эта централизация власти, и постоянное обращение к Риму, когда епископ на месте мог бы разрешить всё собственною властью? И еще мне показалось странным: что это за удивительный грех – чтение астрологических книг, который приравнен к людоедству?" 16

Пребывая среди католических миссионеров, гость из России часто присутствовал за католическими богослужениями, причем делал это по своему желанию, без какого-либо настойчивого приглашения. Вот одно из описаний такого рода. Отслужив православную вечерню в своей келье, русский батюшка вышел в сад при миссии и вдруг услышал звуки органа. "Я поспешил в церковь, думая, что там идет служба, – пишет он. – Набралось несколько человек прихожан, которые, вынув из кармана четки, стали по ним молиться. Это продолжалось около часа, после чего зажгли на алтаре свечи и церковь наполнилась народом. Отец Ираклий появился на проповеднической кафедре и сказал проповедь на тему о неминуемости смертного часа и о том, что надо к нему всегда быть готовым. Говорил он плавно и проникновенно. После проповеди пропели под аккомпанемент органа литании и было совершено осенение Святыми Тайнами". 17

Так завершился первый день пребывания русского посланца в католической миссии в Гонолулу. А на следующий день в половине четвертого утра его разбудил звон колокольчика. Лампа в келье была уже зажжена привратником. "Я думал, что у меня осталось минут 20 на утреннее правило, но стук в дверь напомнил мне, что надо идти в церковь к утрене, – вспоминал русский гость. – Захватив свой канонник, я отправился в храм с прочими миссионерами. Дорогой невольно залюбовался небом, на котором ярко сияли звезды и всех ярче утренняя звезда, планета Венера, на востоке". 18

Далее в записках православного миссионера помещена глава под названием "Утреня". Вот как воспринимал это богослужение наш батюшка: "В храме горели обыкновенные керосиновые лампы. Мы прошли на хоры и разместились за алтарем. Отец Ираклий, как дежурный, взяв благословение у епископа, начал полунощницу. Чтобы быть кратким, скажу, что утреня продолжалась два с половиной часа, состояла из монотонного чтения Псалтыря и прологов, чередующихся с молитвами и стихирами и закончившихся хвалитными и песнею трех отроков. Я тем временем успел прочесть свое правило, два акафиста, каноны, а утреня все продолжалась и продолжалась. Рассвело, снопы солнечных лучей проникли в храм и осветили его весь, а утрени не предвиделось и конца. Предо мной лежал бревиарий, и я стал следить за службой и вникать в нее. Латинская утреня состоит из трех полунощниц, из которых каждая включает в себе три псалма, три чтения из святых отцов и Священного Писания. После этого хвалитны, которые состояли из одной ветхозаветной песни, смотря по дню, и семи псалмов (из коих три хвалитных) и песни новозаветной (Захарии)". 19

После окончания утрени началась месса. Ее служил по пресвитерскому чину епископ Роберт, а затем, по очереди, мессу совершили и другие миссионеры. То, что храм миссии был духовным очагом для местного населения, русский гость смог убедиться воочию. "Храм наполнился народом, – пишет он, – свободные миссионеры и сам епископ разместились по исповедальням и тотчас же были окружены кающимися, которые по очереди подходили сбоку, опускались на колени и начинали через решетку шепотом сказывать свои грехи, но на виду у всех". 20

По окончании богослужения и краткого завтрака епископ снова пригласил всех в храм, где состоялась реколлекция. В повседневной православной практике подобная традиция не имеет распространения, поэтому в своем дневнике гость из России уделил ее описанию целый раздел. "Все заняли те же места в хоре, как и на утрени, встали на колени и погрузились в молитву, – пишет он. – Прошло 5, 10, 15 минут, все молчали и не двигались с места. Что это за безмолвная служба? – думал я. – Неужели мало им трех часов утрени и литургии, не считая бревиария, который, я видел, они читали, окончив литургию. Наконец, епископ поднялся, а за ним все остальные. Епископ прочел несколько молитв, все снова преклонили колена, и он их благословил". 21

Наконец русский гость в сопровождении одного из миссионеров направился в школу для детей местных островитян. По дороге бывший питомец МДА спросил своего спутника: что означает реколлекция? – "Как, – удивился отец Ираклий, – разве у вас, на Востоке, нет "духовных упражнений"? У нас не только монахи и священники, но и миряне ежедневно посвящают несколько времени, от четверти до получаса, на "умное делание", на внутреннюю молитву и беседу с Богом. Недостаточно молиться затверженными словами, надо от времени до времени уметь сосредоточиться в своей совести, предстать мысленно пред лицом Божиим и говорить с Богом лицом к лицу". 22

Далее о. Ираклий прочел своему русскому собрату во Христе целую лекцию о смысле реколлекции, после чего у того остался лишь один вопрос: "Итак, – сказал я, – у вас, кроме ежедневного суточного богослужения и литургии, каждое утро – полчаса духовных упражнений, а каждый вечер – испытание совести, как перед исповедью?

– Совершенно верно. Но кроме этого, мы на дню делаем еще два раза испытания совести, на утренней молитве и в полдень. Кроме того, мы каждый день около часу молимся по четкам и три раза в день, когда ударяют к Ангелусу, читаем на коленях Богородичную молитву.

– Как же вы успеваете при этом что-нибудь делать?

– На всякое дело, как и на молитву, у нас положено свое время. Мы никогда не остаемся праздны и всегда всё успеваем сделать". 23

За беседой незаметно пролетело время, и вот оба миссионера – православный и католик, подошли к школе, которая представляла собой огороженное место, среди высоких пальм. На скамейках сидели дети, которые встали при приближении священников и отвесили учтивый поклон. Оказалось, что школьным учителем являлся сам о. Ираклий. Он сел на учительское место – небольшую скамью около стола – и начал урок. Ученики бойко рассуждали о природе Церкви, которая суть Тело Христово. На вопрос, почему Церковь называется апостольской, один из учеников ответил, что апостоличность Церкви заключается в ее миссии проповедовать Евангелие всему миру и покорить Христу все народы.

На этом опрос закончился, и учитель-миссионер стал рассказывать дальше о том, что такое Апостольская Церковь. Апостолы, сказал он, оставили своих преемников в лице епископов, а верховный апостол Петр оставил своим преемником верховного первосвященника, – папу римского.

– А верховный Павел? – задал вопрос русский батюшка.

– А апостол языков, – нимало не смутившись ответил отец Ираклий, – тоже имеет своего преемника. Это – его Высокопреосвященство кардинал префект (конгрегации) Пропаганды (веры), верховный начальник и шеф всех католических миссий по всему свету!" 24

Урок продолжался меньше часа; о. Ираклия сменил другой миссионер, преподававший детям историю Церкви. Но школьная программа не была чисто богословская. Ученики изучали также арифметику, географию, английский язык, – предметы, которые им преподавали сестры-монахини. Русскому гостю сообщили, что занятия в школе идут круглый год, причем на каникулы отводилось 4 недели: на Рождество, на Пасху, летом и осенью. В миссионерских школах учились дети не только из католических семей, но и из протестантских, а также не исповедовавших христианство – японских и китайских, которые в конце XIX в. составляли на Гавайях почти половину местного населения.

После посещения школы оба миссионера – православный и католик, направились в типографию, которая, как сказал о. Ираклий, приносила двойную пользу: "Она дает заработок двум десяткам китайчат, которые, служа в миссии, проникаются христианскими идеями: наборщики обязательно посещают воскресную школу, в которых они обучаются европейской грамоте, арифметике и Закону Божьему – под названием "урока философии". 25

В типографии оказалось два отделения: в одном на европейских языках печатались брошюры, молитвенники и листки для распространения среди язычников; в другом, на гавайском языке, печатались молитвенники, брошюрки и листки для местного населения, и для них же издавался ежемесячный журнал "Хоо-ла-ха Ма-на-оио", в котором печатался отчет местной миссии и сообщались сведения о католических миссиях, действовавших во всех частях света. Средства на этот журнал давало Лионское Общество проповедания веры. 26

По словам о. Ираклия, в местной типографии уже было начато печатание Библии на гавайском языке, но пока отпечатаны лишь четыре евангелия и Деяния апостольские. Дело это оказалось кропотливым, так как перевод требовал большой точности. Что касается перевода Священного Писания на местный язык Библейским Обществом, то, по мнению католических миссионеров, он был несовершенным, и в нем везде проскальзывали протестантские тенденции. Поэтому новообращенным католикам не позволялось пользоваться этим переводом. "Эта мера вполне разумная, – ответил на это православный священник. – И у нас не разрешено в продаже ни русского, ни славянского перевода Священного Писания иного, как одобренного высшей церковной властью". 27

Многое было необычным на Гавайях для русского паломника. По дороге к памятнику Куку, съеденному туземцами, он увидел католического священника, возвращавшегося с треб. У него в руках была дароносица, а впереди шел мальчик с непокрытой головой и звонил в колокольчик. Все встречные снимали шапки, а католики преклоняли колена.

– "Скажите, пожалуйста, ведь священник возвращается с требы, так значит, у него нет уже Святых Даров? 3ачем же поклоны?", – такой вопрос задал православный священник своему спутнику, после чего последовал ответ: "Священник всегда берет несколько лишних частиц на тот случай, если его дорогой позовут в другой дом напутствовать больного, или если вместо одного больного окажется несколько... Когда миссионер напутствует больного, то всегда осведомляется: не нуждается ли еще кто поблизости в его помощи? Случается, что в момент смерти даже протестанты, ничем во время жизни не выказывавшие симпатии к Церкви, видя перед собой католического священника, вдруг решаются обратиться к нему как бы для того, чтобы умереть с уверенностью, что им все грехи прощены, как и для того, чтобы перед смертью вкусить истинного Тела Христова". 28

Каждый священник, живший среди гавайцев, был по существу миссионером, и каждый миссионер – приходским священником. Поэтому русский гость смог вместе со своим спутником – о. Ираклием, побывать у сельских жителей во время совершения различных треб. Так, по просьбе жителей одного селения, оба миссионера отправились туда для совершения таинства крещения. Вот какие приготовления делались к этому путешествию: "Запряжена была самим о. миссионером лошадь, так как конюха не оказалось; из церкви был принесен небольшой ящичек с принадлежностями для крещения и ковчежец с тремя маслами, и мы отправились в село, отстоящее в 10-12 верстах, – пишет русский батюшка. – Я впервые путешествовал по тропической стране и потому всю дорогу озирался по сторонам, любуясь высокими кокосовыми пальмами и густой, сочной зеленью, которой никак не ожидал встретить здесь в самую середину лета". 29

Прибыв в селение, состоявшее из нескольких деревянных домиков, окруженных пальмами и цветущей зеленью, оба священника увидели, что около одного из домов толпился народ. "Мы вошли в помещение, где было приготовлено на комоде, покрытом скатертью, все, что нужно для крещения: глубокая тарелка вместо купели и стакан с водой, – продолжает русский автор. – На комоде стояло Распятие и хозяева тотчас зажгли по обеим сторонам восковые свечи. Принесли ребенка и о. Ираклий приступил к совершению таинства. Таинство крещения, последование которого очень схоже с нашим (оглашение, освящение воды, помазание елеем оглашенных и т.д.), имеет в Католической Церкви свои особенности. Священник кладет в уста крещаемого щепотку соли, дотрагивается до ушей и глаз его слюной и самое крещение совершает обливательно.

По окончании требы миссионер отказался от денежного вознаграждения, которое ему предложили хозяева, но не отказался взять корзину с фруктами, предназначенную ими для миссии". 30 И опять неизбежно последовали вопросы со стороны любознательного гостя из России. 31

– "Что означает соль, которую вы кладете в уста крещаемому?

– Это означает, что христианин должен быть солью земли.

– А прикосновение слюной к ушам и очам крещаемого?

– Это означает, что они отверзаются для слышания и познания слова Божия".

На следующий день русский посланец намеревался совершить православную литургию, и поэтому, вернувшись в свою келью, он отслужил всенощную и прочел правило. Когда он закончил читать молитвы, было около полуночи, и в миссии все спали. На следующий день, успев прочесть утреннее правило, православный гость вместе со своим спутником отправились к месту совершения литургии.

"Отец Ираклий постучал ко мне сказать, что лошадь нас ждет, и что пора ехать, – вспоминал русский миссионер. – Я захватил свой походный алтарь, который мне был сделан в Париже по моим указаниям. Внутри ящика было отделение для риз, в котором лежали: легкий полотняный подризник, епитрахиль и поручи греческого образца, без застежек, фелонь греческая, покровцы и воздух, тоже греческие, как более удобные. Во втором отделении – сосуды, причем ножка серебряной чаши у меня была залита свинцом для устойчивости, крест бронзовый и такие же подсвечники со свечами, также и кадило. В особом кармане лежал антиминс в илитоне, завернутый в шелковую пелену. Дорогой о. Ираклий читал свой бревиарий, и я, последовав его примеру, стал читать, часы, которые не успел прочесть дома. Мы кончили почти одновременно". 32

По дороге между православным и католическим миссионерами снова завязалась беседа на богословские темы. На этот раз речь зашла об особенностях восточного и западного богослужения, о чине елеосвящения, о рукоположении во пресвитера и во епископа и т.п. 33 "За разговорами мы и не заметили, как подъехали к месту назначения, – продолжает православный путешественник. – Это была красивая деревушка, расположенная на берегу моря, на склоне зеленой горы и окаймленная роскошными ореховыми пальмами. Кругом расстилались сахарные плантации. В небольшом чистом дворике, который следовало бы назвать садом, возвышался в виде беседки полотняный навес, открытый со всех сторон, под которым сооружен был временный алтарь, или, вернее, обыкновенный стол, так как не имел посвящения, а для служения на него должен был возлагаться переносный алтарь.

О. Ираклий помог мне разложить мой походный престол и устроить на особом месте жертвенник. Когда все было готово, восковые свечи возжжены, я прочел входные (молитвы), облачился, совершил проскомидию и начал обедню на греческом, причем о. Ираклий мне отвечал и подпевал". 34

Вполне вероятно, что это была первая православная литургия, совершенна русским священником на Гавайских островах. Сам он уделил ее описанию особый раздел под названием так и озаглавленным: "Православная литургия на Гавайских островах". Вот что сообщал он об этом поистине историческом событии: "Так как греческого Апостола у меня с собой не было, я прочел его сам по-славянски, также прочел по-славянски и Евангелие, после чего прочел его на английском языке, чтобы присутствующие могли понять, и произнес небольшую проповедь на тему о мире всего мира... Во время освящения Даров сноп света прорвался сквозь щели навеса и упал на алтарь. Полудикие гавайцы, до сих пор чинно стоявшие вокруг беседки, где совершалось богослужение, вдруг проявили необычайное ликование, стали бить в ладоши и издавать радостные крики. Впоследствии я к этому привык, но в первый раз, должен признаться, мне сделалось жутко: каким образом они узнали, что наступил важнейший момент священнодействия?" 35

"После моей литургии, на своем алтаре совершил обедню отец Ираклий, которому прислуживал туземец, – продолжает русский автор. – При освящении Даров, когда патер вознес Гостию, повторилось то же самое: крики и аплодисменты. За литургией миссионера оказалось много причастников, так что было больше полудня, когда она кончилась. Хозяин дома туземец-катехет благодарил меня за религиозное наслаждение, которое я им доставил своей службой". 36

После этого рассказа следует сделать отступление и вернуться к самому первому дню пребывания посланца из России на Гавайях. Вскоре после того, как он познакомился с местными миссионерами, один из них – о. Ираклий, спросил его: "Вы не собираетесь служить? Вы можете взять свой антиминс и свои ризы, а мы приготовим Вам алтарь, какой Вы желаете, а я с удовольствием буду Вам вместо причетника".

"Я положительно был поражен, – пишет бывший питомец МДА. – Ведь отцы-миссионеры знали, что я православный (я епископу показал все свои бумаги) и тем не менее мне любезно предоставляют служить в их храме и предлагают престол, свечи и вино. Я невольно припомнил, как во время моего путешествия по Востоку единоверные греки едва допускали меня служить в их храмах, показывая свое недружелюбие к русским. И в то же время я подумал: какая все-таки широта взгляда у тех, которых считают самыми нетерпимыми в свете фанатиками!" 37

Снова вернемся на сельский дворик, где по окончании православной литургии и католической мессы собрались местные жители. Оказывается, миссионерская деятельность о. Ираклия еще только лишь начиналась. Он встал под навесом, укрываясь от солнечных лучей, и начал говорить на местном языке и проповедовал без перерыва в течение 4-х часов. Речь его сопровождалась жестами; он говорил горячо и убедительно. Иногда он обращался к слушавшим с вопросами, на которые те отвечали то все вместе, то некоторые из них отдельно. Иногда он приглашал их молиться вместе с ним. Тогда все становились на колени и повторяли слова молитвы.

Солнце уже склонилось к западу, но казалось, что о. Ираклий не знал усталости. Во время проповеди народ все подходил и подходил. Наконец о. Ираклий прочел заключительную молитву и закончил свою проповедь благословением верующих. После этого толпа окружила его; женщины обращались к нему с вопросами, и он терпеливо каждому отвечал и каждого наставлял. Около часа продолжалась эта беседа миссионера с островитянами.

Русскому священнику, не понимавшему местного языка, было интересно узнать, – насколько плодотворными были усилия его католического собрата на ниве Божией. Он обратился к одному из верующих, который немного говорил по-английски, и спросил его: понравилась ли ему проповедь миссионера. "О, как хорошо говорит отец миссионер, – ответил тот, – он трогает души! Я уверен, что все слышавшие его сегодня станут лучше, потому что постараются это сделать из любви к Господу Иисусу! Я слышал, что несколько протестантов, которые тут стояли, изъявили ему желание присоединиться к святой Церкви, а два желтокожих просили позволить прийти к нему побеседовать в миссию, очевидно для того, чтобы быть принятыми в число оглашенных. Это большой успех, так как китайцы – народ занятой, работают без перерыва круглый год даже в воскресенье и праздники, и если двое из них решились потерять несколько рабочих часов, чтобы прийти послушать миссионера, то это явный признак, что они на пути к принятию христианства". 38

Тот же прихожанин, говоривший с русским гостем, сообщил ему, что на Гавайях в то время (1893 г.) насчитывалось 12 тысяч католиков, но, что, однако, большая часть населения – протестанты, в основном методисты, поскольку на этих островах они проповедовали первыми, а католические миссионеры появились здесь только в 1827 году, когда почти все население уже приняло христианство. По словам того же прихожанина, на Гавайских островах в то время был сильный приток из протестантизма в католичество; хотя католические миссионеры ничего не получали от американских властей, они работали, не щадя своих сил и не покладая рук.

Эти слова вскоре нашли свое подтверждение. Как сообщает русский паломник-миссионер, "тем временем подошло еще несколько человек, говоривших по-английски и наперерыв стали мне говорить о доброте отцов-миссионеров, о заботливости, которыми они их окружают, о школах и пансионах, которые они им соорудили и в которых преподают католические монахини, этот идеал святых женщин по их словам, отрекшихся от мира для того, чтобы служить миру". 39

В этот же вечер русский батюшка стал гостем местной сельской монашеской общины, причем это случилось неожиданно для него самого. "Солнце приблизилось к горизонту и окунулось в море. Я невольно залюбовался этим зрелищем, – пишет питомец МДА. – Пока я любовался небом, подъехал о. Ираклий и объявил мне новость, что мы в миссию сегодня не возвращаемся, а остаемся здесь до завтра. В эту минуту где-то раздался звон к вечерней молитве. Все опустились на колени и о. Ираклий громко прочел три раза Ангельское приветствие. Затем о. Ираклий повел меня по направлению к дому, откуда слышался звон. Это оказалось школой и в то же время монастырем сестер-миссионерок. Здесь живут наши монахини, сказал о. Ираклий. Так как нам приходится оставаться, то они дадут нам ночлег". 40

Архимандрит АВГУСТИН (Никитин), доцент СПбДА

Миссионерское обозрение № 6, 2004

Примечания

2 Митрополит С.Петербургский и Ладожский Палладий (Раев) (1892-1898). В тексте указан титул "Петроградский", т.к. эти заметки были опубликованы в 1916 г., т.е. в разгар 1-й мировой войны, когда С.Петербург уже был переименован в Петроград.

3 Бывший миссионер. Одна неделя среди католических миссионеров // Православный благовестник, 1916, № 10-11, С. 244.

4 там же, С. 233.

5 там же, № 8-9, С. 241.

6 там же, С. 256.

7 Православный благовестник, 1916, № 8-9, С. 241.

8 там же, С.243-244.

9 там же, С. 244.

10 там же, С. 244.

11 там же, С. 245-253.

12 там же, С. 253.

13 там же, С.254.

14 там же, С. 254.

15 там же, С. 254-255.

16 там же, С. 255.

17 там же, С. 255-256.

18 там же, С. 257.

19 там же, С. 257-258.

20 там же, С. 258.

21 там же, С. 259.

22 там же, С.259.

23 там же, С.260.

24 там же, С.261.

25 Православный благовестник, 1916, № 10-11, С. 230.

26 там же, С. 231.

27 там же, С. 231

28 там же, С. 232.

29 там же, С. 235.

30 там же, С. 235.

31 там же, С. 237.

32 там же, С. 238.

33 там же, С. 238-243.

34 там же, С. 244.

35 там же, С.244.

36 там же, С. 244-245.

37 Православный благовестник, 1916, № 8-9, С. 258.

38 там же, № 10-11, 1916, С. 246.

39 там же, С. 246-247.

40 там же, С. 247.

(Диакон Андрей Кураев. "Неамериканский миссионер" ) Любая новинка, отмеченная именем отца Андрея – это событие. Ознакомление с книгой только подтвердило ожидание. Эту книгу можно смело назвать учебником по основам миссионерства

Заметив книгу диакона Андрея Кураева «Неамериканский миссионер», понял, что надо купить. Любая новинка, отмеченная именем отца Андрея – это событие. Ознакомление с книгой только подтвердило ожидание. Как всегда, взвешенные оценки, нетривиальный подход к современным проблемам и четко сформулированные выводы. Отец Андрей, отличающийся колоссальной эрудицией, в любой ситуации остается самим собой.

Ну, а его комментарии всегда поспевают вовремя. Именно поэтому, наверное, он сам себя называет церковным журналистом, подавая своей деятельностью пример не только православным коллегам, но и всей современной журналистской братии.

Эта книга выпущена издательством Саратовской епархии по благословению епископа Саратовского и Вольского Лонгина. Особо стоит отметить стиль изложения. Он характерен для последних публикаций отца Андрея – это одно большое интервью. Причем, вопросы задаются разными людьми – от специалистов по компьютерам до студентов ВУЗов. Охватывая самый широкий диапазон тем, книга, в принципе, раскрывает саму личность миссионера, его понимание современного мира и умение находить в нем позитивные явления и правильно реагировать на явления негативные.

Поэтому в аннотации книги данное своеобразие выражено так: «Ваши проблемы с нашей точки зрения». Отец Андрей с разных сторон отвечает на банальный, но сложный вопрос: «Отчего в нашей стране легче встретить миссионера-протестанта из Америки, чем миссионера православного»? Начиная от названия книги и заканчивая последними выводами, ответ выстраивается в стройную систему миссионерских принципов. Причем, принципов именно православных, одинаково понятных аудитории рок-концертов и студентам богословских ВУЗов.

Выше я уже упомянул, что отец Андрей церковный журналист, а журналист не пишет без повода. Значит, повод есть. По всей видимости, некоторые причины проблемы находятся внутри Церкви. А отец Андрей, являясь частью этой среды, многое видит. Но он также и миссионер. Поэтому книга назрела, тема миссии сейчас как никогда востребована. Ведь, по сути, кроме диакона Андрея Кураева и нет больше современных миссионеров. Многие могут сказать, что им не совсем понятны действия отца Андрея. Тут можно вспомнить слова апостола Павла, который упоминает, что «я был всем со всеми, чтобы спасти, по крайней мере, некоторых» . Примерно к этому же стремится отец Андрей, являясь флагманом миссии Русского Православия. Отец Андрей Кураев стремится быть доступным собеседником, открывая аудитории давно известные истины веры, делая очевидными невыразимые переживания, собирая воедино разрозненные куски знания как об истории Православия, так и об истории России, мира.

Конечно, он профессор и преподаватель ВУЗа, а потому, в первую очередь, его миссионерские труды направлены на молодежь. И молодежь его любит. В книги это видно из задаваемых ему вопросов, да и сам он это отмечает. Очень большой раздел посвящен именно теме «Как говорить с молодыми».

В этом разделе отец Андрей обращает внимание не только на молодежь, но и на жизнь и труды миссионера. И эти страницы должны быть ценны для любого православного человека, который решился стать миссионером. Даже и не миссионером, а просто открытым православным в среде своих неверующих коллег и друзей.

Отец Андрей сумел показать, что необходимо для начальных шагов миссионера.

К примеру, он приводит варианты реакции на новость: «1) осудить, 2)никак не реагировать и 3) можно попробовать использовать ее для нашего миссионерского блага». В этом и заключается основная мысль богослова – любое событие, любую новость человек может пропустить, не знать и так далее. Но если речь идет о миссии, о стоянии в вере, то любой повод – это вызов на проповедь, это, по-хорошему, провокация для достойного ответа, в котором может быть не только набор библейских цитат, но и часть души.

Так что эту книгу можно смело назвать учебником по основам миссионерства.

Увы, но выводы отца Андрея пока не столь оптимистические: «Печальный вывод напрашивается сам собой: видимо, церковным сознанием пока не ощущается нужда в миссионерах».

Также в своей книге диакон Андрей Кураев поднимает тему компьютеров, рокеров, тему отношения религии и науки. В этих разделах он пишет, что никогда не следует огульно осуждать явление, не разобравшись в нем. Эта, казалось бы, очевидная истина почему-то все время нуждается в проговаривании, в постоянном повторении. Чтобы не отпугнуть робких и понимая возможные недоумения, отец Андрей рассуждает о «сложных темах» не по чьим-то мнениям, а исходя из собственного опыта.

Опыт священнослужителя востребован диаконом Андреем и для обсуждения проблемы «бабушек», часто оказывающихся преградой для впервые пришедшего в храм.

В своей книге отец Андрей, действительно, сумел показать основные проблемы православной жизни. Книга стоит того, чтобы ее прочесть. Это и интеллектуальное удовольствие, и знакомство с неизвестными сторонами личности отца Андрея. В первую очередь я советую прочесть книгу всем, кто хочет посвятить жизнь миссионерству. Сумеет ли человек воплотить все приведенные принципы в жизнь – неизвестно, но зато вкус к «исследованию Писания», жажду изучения нового он обязательно приобретет.

Остается лишь поблагодарить диакона Андрея Кураева за эту книгу и ждать новых!

- (фр., от лат. mittere посылать, отпускать). Духовный посланник, проповедник, посылаемый в языческие страны для проповедования христианской веры. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910. МИССИОНЕР [фр.… … Словарь иностранных слов русского языка

миссионер - а, м. missionaire m., нем. Missionär <лат. missionarius. Католический монах, посылаемый в нехристианские страны для проповеди христианства. Фр. вариант утверждается во втор. пол. 18 в. Бирж. 167. О пропуске в Хину и в Персиду миссионаров… … Исторический словарь галлицизмов русского языка

миссионер - проповедник Словарь русских синонимов. миссионер сущ., кол во синонимов: 2 проповедник (24) … Словарь синонимов

МИССИОНЕР - представитель религиозного объединения, распространяющий вероучение путем организации публичных религиозных мероприятий. Данное понятие содержится в законодательстве ряда субъектов РФ … Юридический словарь

МИССИОНЕР - МИССИОНЕР, миссионера, муж. (от лат. missio посылка, отправление). Лицо, посылаемое (к колониальным и зависимым народам) для религиозной пропаганды или насильственного обращения в религию господствующей церкви и фактически являющееся политическим … Толковый словарь Ушакова

МИССИОНЕР - МИССИОНЕР, а, муж. Духовное лицо, посылаемое церковью для распространения своей религии среди иноверцев; вообще человек, распространяющий среди других учение какой н. религии, секты. | жен. миссионерка, и. | прил. миссионерский, ая, ое.… … Толковый словарь Ожегова

миссионер - миссионер. Произношение [миссионэр] устарело … Словарь трудностей произношения и ударения в современном русском языке

миссионер - из франц. missionnaire, возм., через посредство нем. Мissionär … Этимологический словарь русского языка Макса Фасмера

Миссионер - еженедельный журнал, издававшийся в 1874 79 гг. православным миссионерским обществом, под ред. свящ. В. С. Маркова … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

Миссионер - м. Лицо, посылаемое религиозной организацией или церковью для проповеди своей религии и просветительской деятельности среди неверующих или исповедующих другую религию. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000 … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой

миссионер - миссионер, миссионеры, миссионера, миссионеров, миссионеру, миссионерам, миссионера, миссионеров, миссионером, миссионерами, миссионере, миссионерах (Источник: «Полная акцентуированная парадигма по А. А. Зализняку») … Формы слов

Книги

• Новохлысты Кубанской области. Новая секта. , миссионер М. А. Кальнев. Эта книга будет изготовлена в соответствии с Вашим заказом по технологии Print-on-Demand. Воспроизведено в оригинальной авторской орфографии издания 1896 года (издательство "Киев. Типография… Купить за 3750 руб
• Миссионер истории. Жизнь и труды Семена Марковича Дубнова , В. Е. Кельнер. Книга представляет собой первую научную биографию выдающегося еврейского ученого, публициста и общественного деятеля С. М. Дубнова, написанную на основе документовиз российских, американских…

21 августа 1890 г. от одесского причала отвалил пароход Добровольного флота “Кострома”. Целью его назначения была Япония. Одним из первых пассажиров прибыл молодой, русоголовый, высокий и худощавый священник с новеньким золотым наперсным крестом. Изумленными глазами провинциала он присматривался к сутолоке и суете порта, к сложным погрузочным механизмам и слаженной работе матросов.

В назначенное время “Кострома” вышла на рейд, где и простояла целый день к величайшему разочарованию и досаде пассажиров, нетерпеливо ожидавших начала путешествия. Молодой священник был одним из самых нетерпеливых. Несколько раз он справлялся у членов команды о времени отправления и сокрушенно разводил руками, когда ему повторяли, что пароход отдаст якоря не раньше двенадцати ночи.

Нетерпеливого пассажира можно было видеть на палубе до самого вечера, но отплытия он так и не дождался: когда в полночь “Кострома” вышла в открытое море, священник крепко спал в своей каюте: накопившаяся за предотъездные дни усталость дала себя знать.

Священника звали иеромонахом Сергием. Он направлялся на миссионерскую работу в Японию по путевке Санкт-Петербургской Духовной Академии.

Иван Николаевич Страгородский родился 11 января 1867 г. в городе Арзамасе Нижегородской губернии. Арзамас был тихим зеленым сонным городком, которого почти не коснулись послереформенные перемены.

На 12000 жителей в городе было 30 церквей, 4 мужских и 3 женских монастыря. Будущий патриарх происходил из старинного священнического рода: священствовали в городе его отец и дед, его тетка Евгения была игуменьей Никольского женского монастыря, и все их предки, насколько они их помнили, принадлежали клиру. Один из них - Сильвестр Страгородский, живший во второй половине ХVII в., был даже в епископском сане.

Из своего детства будущий патриарх вынес глубокую традиционную религиозность. Уже будучи епископом он, несмотря на загруженность, находил время для писания акафистов.

Мальчик очень рано лишился матери и рос при Алексеевском женском монастыре, где священствовал его отец. Первыми его друзьями были монахини, окружавшие его сочувствием и лаской.

Все ступени образования мальчик проходил, оставаясь в строго сословных рамках: на восьмом году жизни его отдали в приходское училище, оттуда он был переведен в Арзамасское духовное училище, а затем - в Нижегородскую духовную семинарию. В 1886 г. Иван Николаевич Страгородский закончил семинарию по первому разряду и отправился вольнослушателем в Санкт-Петербургскую Духовную Академию.

Петербургская Академия в то время славилась своим преподавательским составом. Ветхий Завет читал крупный библеист Ф. Г. Елеонский, автор “Истории израильского народа в Египте” (СПб., 1884). Философию читал М. И. Каринский, спе-циалист по гносеологии Канта, которую он подверг критике в своей работе “Об истинах самоочевидных”. Логику преподавал А. Е. Светилин. Наиболее сильным в Академии было историческое отделение. Там читали курсы И. Ф. Нильский, извест-ный византолог М. О. Коялович, автор “Литовской церковной унии” и “Истории русского самосознания” И. С. Пальмов, круп-нейший специалист по истории славянства профессор протоиерей П. Ф. Николаевский (“История Русской Церкви”). Цер-ковную археологию и литургику преподавал известный знаток иконописи Н. В. Покровский. Курс догматики читал земляк И. Н. Страгородского проф. А. Л. Катанский. У него же в свое время иеромонах Сергий писал кандидатскую диссертацию.

После приемных испытаний И. Н. Страгородский был зачислен в Академию на казенный кошт. Учился будущий патриарх хорошо, всегда числился одним из первых, а окончил Академию первым магистрантом.

В то время Петербург был центром революционной активности русского студенчества. Многие студенты Академии входили в антиправительственные кружки и группы. Вот что впоследствии вспоминал об этом времени епископ Сергий:

“Время юности - вообще опасное время, а время студенчества еще более. Сколько тогда было всевозможных искушений, сколько блуждающих огней кругом нас! “Идите к нам, - раздавались обольстительные призывы, - будем вместе работать, будем полезны нашему народу”. Звали нас во всевозможные кружки или общества, звали на панихиды по несчастным выходцам из нашей духовной школы, звали на служение народу… совсем чуждое, если не прямо противное интересам и началам Церкви Православной. Все звали нас на свой путь, соблазняли служить своему богу. И многие откликнулись на этот соблазнительный призыв! Много дорогих питомцев нашей Академии, юношей даровитых и честных, идеально настроенных, потерялось навсегда для Церкви святой, многие из них и погибли потом нравственно и физически…”.

Студент Страгородский не воспринял революционный призыв, однако нельзя сказать, что он оставался социально пас-сивным. Он принимал деятельное участие в проповеднической работе организованного столичным духовенством “Общества рас-пространения религиозно-нравственного просвещения”. Деяель-ность этого общества представляла единственную альтернативу растущему революционно-атеистическому влиянию на рабочих.

По окончании третьего курса Страгородский провел лето в Валаамском монастыре. Вернувшись оттуда в Петербург, он заявил о желании принять иноческий постриг. 30 января 1890 г. студент Иоанн стал иноком Сергием. Вскоре после этого он был рукоположен во иеродиакона и иеромонаха.

Свою кандидатскую диссертацию на тему “Православное учение о вере и добрых делах” о. Сергий писал у проф. Катанского. Хотя тот был не согласен с позицией автора, подвергшего радикальной критике современное православное богословие, но признал диссертацию выгодно отличающейся от обычных студенческих сочинений благодаря силе богословской мысли, особенной любви автора к избранной теме, большой, даже редкой для студента начитанности в святоотеческой литературе, умению пользоваться ею и, наконец, многим глубоким мыслям. По мнению проф. Катанского, сами недостатки диссертации искупались юношеской пылкостью души автора. Он рекомендовал работу о. Сергия Ученому совету Академии для поощрения его к дальнейшим трудам.

В субботу 9 июня 1890 г. Советом Академии был утвержден список кандидатов богословия, окончивших курс учения. Иеромонах Сергий занял первое место среди 47 кандидатов-магистрантов. По академическому уставу он должен был остаться при Академии в качестве стипендиата для подготовки к профессорскому званию и работать над магистерской диссертаций, совершенствуя свое кандидатское сочинение. Но “молодой иеромонах пожелал свои теоретические познания <…> подкрепить практической работой на ниве Христовой”, - пишет его биограф. Через два дня по окончании Академии о. Сергий подал заявление на имя ректора Академии епископа Антония с просьбой отправить его на службу в состав Японской православной миссии. В течение двух месяцев прошение прошло все инстанции, и 23 августа 1890 г. Совет Академии, заслушав синодальный указ и резолюцию Митрополита Санкт-Петербургского, постановил передать документы кандидата богословия иеромонаха Сергия в Азиатский департамент Министерства иностранных дел для отправки начальнику Японской духовной миссии епископу Николаю (Касаткину).

Молодой миссионер получил золотой наперсный крест, полагавшийся ему по характеру службы, заграничный паспорт, подъемные и прогонные и отправился к месту назначения.

О. Сергий пробыл в Японии около двух с половиной лет, из которых почти полгода он заменял судового священника на военном крейсере “Память Азова”. Весной 1893 г. ему был вручен указ о переводе в Россию. По возвращении в Санкт-Петербург о. Сергий был назначен иснолняющим должность доцента Петербургской Духовной Академии по кафедре Св. Писания Ветхого Завета. Через полтора года, после ряда служебных перемещений, молодой иеромонах был назначен настоятелем Русской посольской церкви в Афинах с возведением в сан архимандрита.

Будучи в Греции, архимандрит Сергий закончил и защитил магистерскую диссертацию на тему “Православное учение о спасении”, которая была воспринята как крупное событие в богословии.

В 1897 г. архимандрит Сергий вновь отправился в Японию помощником начальника Японской духовной миссии и пробыл на этом посту до 1899 г., когда его перевели назад в Россию на должность ректора Петербургской Духовной семинарии.

Все эти годы о. Сергий много писал о Японии, Японской Церкви и о ее основателе и предстоятеле епископе Николае. Многие его статьи, письма и отчеты о миссионерской работе были напечатаны как в церковной, так и в гражданской периодике, а книга “На Дальнем Востоке (Письма японского миссионера)” даже выдержала несколько изданий, причем весь гонорар с нее о. Сергий перечислил в пользу Японской духовной миссии.

По литературному жанру “Письма миссионера” безусловно относятся к типу “Хождения”, восходящего к “Житию и хождению игумена Даниила из русской земли”, написанному в ХII в. Другой литературный предшественник Сергия - русский купец Афанасий Никитин, в ХVI в. совершивший путешествие в Индию и оставивший нам свое замечательно интересное “Хожение за три моря”. Иеромонах Сергий, как и его предшественники, о которых писал Д. С. Лихачев,“стремится быть ясным и точным в своих описаниях; чисто литературных задач он не ставит перед собой никаких; ухищрений стиля у него нет. И вместе с тем перед нами прекрасный литературный памятник… написанный рукой человека, умеющего быть внимательным и способного описать то, что он видел”.

Но “Письма” Сергия включают в себя гораздо больше, чем описания увиденных мест и встреченных людей: они полны размышлений, выводов и оценок, которыми молодой автор делится со своими читателями. “Письма” вышли из дневниковых записок Сергия и сохраняют свою близость к дневниковому жанру. Тут не может не быть упомянут еще один литературный предшественник японского миссионера - Н. К. Карамзин и его “Письма русского путешественника” (1792).

Читая “Письма”, мы ясно видим их автора - удивительно наблюдательного и зрелого, несмотря на свою молодость; вместе с тем по-юношески горячего и порывистого, любознательного и открытого, как немногие, и, тем не менее, человека своего времени, воспитания и окружения.

Размышляя о жизни китайцев в Гонконге, он возмущается жестокой колониальной политикой англичан . Заметим, однако, что противопоставляемая ей наша русская неустроенность - альтернатива весьма сомнительная; кроме того, эта неустроенность совсем не предотвращала жестокую колониальную эксплуатацию, которой было немало и в Российской Империи.

В этих размышлениях просвечивает и провинциальный комплекс, и наивная патриотическая гордость. Вот, например, ремарка, которую о. Сергий приводит после описания роскошной тропической природы:

“…постоянная роскошь делалась приторной. Хотелось чего-нибудь покислее, погрубее, чего-нибудь вроде нашего квасу или черного хлеба. Здесь уже слишком все было жирно, сладко, сдобно. Мы вспоминали здесь нашу березку. Куда скромнее она, как-то целомудреннее, скромнее и здоровее здешней, распустившейся, намащеной, одуряющей своим благоуханием, разряженной природы. Конечно, это поражает. Но она слишком роскошна, чтобы ее полюбить, чтобы успокоиться среди нее. Она душит, а не успокаивает… Да и фрукты здешние хороши только, когда они редкость, привыкнешь к ним, и тогда все эти бананы, ананасы и пр. не дадут вам забыть нашего яблока. Где им до него? Не сравняются никогда”.

А вот и другой, еще более яркий пример. После визита на французское судно о. Сергий невольно сравнивает виденную им заграничную роскошь с первобытной простотой “Костромы”. Это невыгодное для русского парохода сравнение неожиданно заканчивается патриотическим демаршем: “Впрочем, у нас гораздо лучше, как там ни хороши все французские каюты”.

Но справедливости ради следует заметить, что подобные пассажи встречаются довольно редко, и даже в них автор никогда не перебарщивает. Очевидно, ему помогает природный вкус и хорошее чувство юмора, а главное - христианская настроенность души.

Вот, например, еще одно сравнение. На этот раз речь идет о протестантских и католических миссиях, об их приемах, а затем автор переходит на размышление об отношении этих конфессий к человеку. О. Сергия наводит на это размышление прогулка по английскому кладбищу Гонконга.

“Особенно хорошо английское (кладбище - А. Д .): это не кладбище, а самый роскошный парк, убранный с тропическим богатством. Могильные памятники как-то пропадают среди могучей зелени. Жизнь торжествует победу над символами смерти. Одно только неприятно поразит всякого, кто внимательно присмотрится к этому кладбищу: на нем нет ни одного китайского памятника, хотя китайцы-протестанты в городе, несомненно, есть. Культурные англичане, кичащиеся своим знанием Библии и приверженностью к ней, погнушались, очевидно, своими китайскими единоверцами. После мы, гуляя за городом, нашли кладбище китайских протестантов; расположено оно далеко под горой, в овраге. Заброшено, пустынно, неприглядно. Одни кресты говорят, что это христианское кладбище, а не место погребения каких-нибудь преступников и отверженников. Такой сепаратизм не делает чести протестантам. Католики в этом отношении гораздо последовательнее: раз принят человек в церковь, им не гнушаются, и после смерти его останки найдут себе место рядом с европейцем. На здешнем католическом кладбище среди роскошных памятников португальцев вы видите и скромные кресты с китайскими надписями: это китайцы-католики. Не испортили бы эти кресты и богатого английского кладбища-парка, было бы там место и им”.

О. Сергий отличается острой наблюдательностью, он умеет замечать вещи и делать выводы. И главное, где бы он ни был и что бы он ни видел, он никогда не забывает о своей принадлежности к православной Церкви, свое призвание и свою первую обязанность - благовествовать слово Божие. Он буквально горит миссионерским пылом, и отсутствие православных миссий во всех местах, через которые он проезжает, вызывает у него глубокое разочарование. Вот как, например, он завершает свой отчет о Коломбо:

“Пришлось глубоко пожалеть, что мы еще не доросли до того, чтобы иметь здесь свою миссию, мы еще замыкаемся в рамках узкого национализма. Заботимся только о своих, забывая, что Господь пришел ко всем без различия и послал апостолов ко всем народам земного шара. Чем наши достойнее, например, хотя бы этих индусов? Скажут, что у нас народа нет. Совершенная неправда. Было бы только желание, народ, то есть церковные деятели, на ниве Господней всегда найдется. Ведь идут же из Духовных Академий во всевозможные ведомства. Нашли же необходимым сократить штаты Академий. Очевидно, мы страдаем не недостатком народа, а избытком его, перепроизводством. Отчего бы не отделить сюда хотя бы двоих? Эти двое, может быть, успели бы что-нибудь начать, может быть, успели бы образовать продолжателей из самих индусов, как, например, теперь в Японии. Скажут, у нас средств нет. Правда, мы беднее каких-нибудь американцев. Но пусть и миссия наша начнется с малого. Бог поможет, потом дойдем и до большего. Ведь тратится же у нас миллион рублей, по самому минимальному счислению, на одни церковные облачения. Вот, хотя бы одну сотую или несколько сотых из этой суммы отделить сюда. Этого было бы на первый раз более чем достаточно. Нет, должно быть не скудость средств и людей тут причиной, а холодность к вере, привязанность только к личному благополучию. Да, еще много нужно нам жить и делать, чтобы вырасти до православной миссии…”

В октябре о. Сергий прибыл в Токио. В то время над городом доминировал только что законченный православный собор - “Николай-до”. Вот что о. Сергий пишет о своих первых чувствах по приезде:

“…на холме белел наш, православный храм, сиял своим крестом на чистом небе. Вот он, это знамя Христово, поднятое из самой середины язычества, смело проповедавшее Христа пред лицом всего мира. Невольно снялись наши шляпы, хотелось молиться о том, чтобы и нам послужить, насколько можем, под сенью этого знамени, для славы этого Святого Креста”.

Такие восклицания многие отнесут к юношескому идеализму и пылу новичка; позже-де Сергий повзрослел, заматерел, освободился от юношеского прекраснодушия, приобрел хитрость и цинизм заядлого политикана и сделался тем Сергием, каким его знает история.

Конечно, когда Сергий писал эти строки, он был очень молод. Но в задачи этой работы и входит доказательство того, что на самом деле между иеромонахом Сергием и епископом (а затем и патриархом) Сергием не существует качественной разницы. Конечно, в течение жизни Сергий повзрослел и приобрел много опыта, но его мировоззрение сложилось уже в ранней юности, и между 1890 и, скажем, 1927 г. его взгляды не претерпели значительной перемены. Вот как его характеризует Владимир Лосский:

“Напомним две истины веры, к которым он постоянно возвращался, которые он неустанно повторял за долгие годы своего служения Церкви. Первая: в изменчивом и текучем мире Церковь одна остается неизменной, непоколебимой, верной своей задаче в новых исторических условиях. Она должна возжигать в сердцах людей все тот же божественный огонь, сошедший в день Пятидесятницы на апостолов. Вторая: мир управляется Промыслом Божиим, и нет в нем такой автономной области, которая находилась бы вне Божественной воли; поэтому для христиан не может быть ничего случайного в происходящем, ничто не должно их смущать, приводить в замешательство или отчаянье”.

Иными словами, мир лежит во зле. Для христианина не должно существовать принципиальной разницы между православной Российской Империей, языческой Японией и безбожным СССР, ибо все они - от мира сего, безусловно враждебного Церкви. Они приходят и уходят, а Церковь остается единственным критерием добра, правды и красоты “в самой середине язычества”. Характерно, что о. Сергий, будучи корабельным священником, назвал самый торжественный момент дня на русском корабле - подъем флага - “полуязыческим торжеством”.

О. Сергий был “пессимистом”: он не верил в торжество Церкви в этом мире. Однако всякий раз, когда казалось, что еще не все потеряно, что возрождение еще возможно, он опять и опять загорался энтузиазмом, переживая жесточайшее разочарование, когда все надежды в который раз бывали опрокинуты действительностью, подтверждавшей самые его мрачные предчувствия.

Вот о. Сергий, созерцая “мерзость запустения” на месте пышности и блеска Софии Константинопольской, пишет рядом с планами и надеждами на великую православную миссию:

“Когда-то здесь было великолепие, перед которым бледнел храм Соломона. Все прошло. Все поругано, заброшено, осквернено. Тяжело и грустно в этом великом храме. Впрочем, не в величии и силе Бог; пришел Он путем поругания и уничижения. Должно быть, это путь и Его Церкви, если она остается верной Ему”.

Предвидел ли он тогда, что не пройдет и тридцати лет, как рухнет мощная Империя, и Русская Церковь пойдет путем “поругания и уничижения”, доказывая свою верность Господу…

Первое время по прибытии в Японию о. Сергий жил в Токио, изучая японский язык. Свои первые шаги на миссионерском поприще он сделал под непосредственным руководством свт. Николая (Касаткина). Ему посвящены многие страницы в писаниях о. Сергия. Каждая из них - драгоценное свидетельство о жизни, личности и взглядах Апостола Японии, о методах его работы, об истории Японской Церкви. Эти свидетельства дают нам очень много: через них до нас доходит отражение света, излучаемого первым японским православным епископом. Но мы встречаем свт. Николая не только в тех строках, которые писатель посвящает ему непосредственно - всякий раз, когда о. Сергий делится с нами своими мыслями о миссии, мы видим в них отражение опыта свт. Николая, под влиянием которого эти мысли сформировались.

Иеромонах Сергий много путешествовал по японским приходам: вначале сопровождая епископа Николая, а потом уже самостоятельно. Путешествуя, он привыкал к японской жизни, осваивался с церковной ситуацией и методами работы. В декабре 1891 г. его миссионерская работа была прервана временным назначением судовым священником; весной 1892 г. он вернулся в Японию, а в августе был назначен главой прихода в Киото, где пробыл до своего отъезда в Россию.

Все это время о. Сергий не переставал учиться, изучать японский язык и японскую культуру. Он детально изучил буддизм, и его слова о нем показывают глубокое христианское понимание этой религии:

“Перед мысленным взором воскресает тысячелетняя история буддизма, история подвигов ума, перед которыми - детский лепет вся европейская философия, - история железных усилий воли, во имя учения сковывавших плотскую природу человека. И все эти богатырские старания, все это ничем не утолимое стремление разрешить загадку жизни, должны были кончиться вот здесь под плитой (могильной - А. Д .), должны открыть человеку только нирвану, то есть ничто. Бедный человек! Жалкое бытие без смысла, без цели, с загадкой в начале и бесследным уничтожением в конце! К чему страдать, к чему насиловать свою природу, если ей придется пропасть в море чуждой ей и нелюбящей жизни? А человек хочет истины, хочет проникнуть выше и дальше, хочет жить истинно человеческой жизнью. Так и вспоминается Будда с его страдающей улыбкой. Горе тебе, человек, если будешь жить без Бога!”

Приобретенные знания и опыт оказались чрезвычайно полезными о. Сергию, когда он был вторично послан в Японию, на этот раз в качестве помощника начальника духовной миссии.

Сергий много писал о жизни и методах работы православной миссии в Японии. Вот краткое изложение его размышлений и планов.

Он пишет о недопустимости привнесения в миссию русских национальных элементов. Православие - не “русская религия”, но универсальная и всеобщая Церковь, чье откровение обращено ко всем народам без исключения. Это то, о чем постоянно проповедовал свт. Николай.

“От этого Христа происходит и учение, нами теперь проповедуемое. Нельзя назвать его русским или еще каким-нибудь, оно Божие, пришедшее свыше и принадлежащее всем людям без различия страны и народа”.

До тех пор, пока Православие будет ассоциироваться с Россией, оно останется иностранной религией, чуждой для японцев. Ситуация усложняется особым японским патриотизмом, который, по наблюдению о. Сергия, носит почти болезненный характер. Поэтому миссионер должен быть сугубо щепетилен в этом вопросе.

“Особенно любят они (баптистские миссионеры - А. Д .) подзадоривать ложный патриотизм японцев: православие-де - русская вера, царь - глава их Церкви, и потому всякий, крещеный в православии, должен признать над собой главенство русского императора… Нужно знать, как японцы ревниво относятся ко всему, что касается их долга верности своему императору. Это здесь своего рода поветрие. Притом изо всех иностранных государств более всего не любят здесь Россию, которая в умах японцев является воплощением всего вообще враждебного отечеству”.

Единственный путь, которым Православие должно идти, если оно хочет выжить в этой стране - это постепенная интеграция его в японском обществе, интеграция в японскую жизнь и приобретение специфических японских черт: “Пожалуй и лучше, что христианство принимается здесь не для миссионеров: таким образом оно прямо может стать на национальную почву и (следовательно) незыблемо укорениться”.

Но “становление на национальную почву” должно проходить естественно и гармонично, оно не может быть подменяемо подделкой и маскарадом. Вот какие выводы делает Сергий, описывая свою встречу в Гонконге с католическим священником, одетым по-китайски:

“Несмотря на весь этот маскарад, сразу же можно было видеть, что перед нами стоит европеец. Спрашивается, имеет ли после этого смысл перемена одежды, когда национальности своей человеку не скрыть?.. Будь только истинным христианином, истинным посланником Христа, тогда никакая одежда, никакая национальность не повредит проповеди. Конечно, не в костюме дело. Но весьма характерен этот прием: подкрасться незаметно и уловить… Христос так не делал”.

Православная миссия трудами свт. Николая всегда стремилась только к одному: быть истинным посланником Христа”. В этом, пишет о. Сергий, и есть ее главная сила.

“…невольно подивишься милости Божией над нашей миссией. Нет у нас ни школ с европейскими программами, ни больниц с целым штатом сестер милосердия, не сыплются из миссии направо и налево всякие “вспомоществования”. Чуждая всяких культурных и политических задач, наша миссия поставила себе целью проповедовать Японии Христа и Его учение в чистом виде, без всяких прибавок и перетолкований. Оттого и благодать Божия, живущая в Церкви Христовой, не покидает и нашей миссии. Эта последняя сильна не материально и не количеством своих деятелей и не их особыми дарованиями, а прямо благодатию Христовой и только ею одной… У нас действуют исключительно японцы, новообращенные, лишь поверхностно образованные. Правда, во главе всего этого стоит преосвященный Николай, воспитывающий проповедников, но ведь он совсем один. Здесь побеждают не люди, а благодать и истина. Миссия бросает семена, а возращивает Бог”.

Очень интересны приемы, которыми пользуется миссия. Вот что о. Сергий пишет о них:

“…есть Хозяин этого дела, Который Сам и направляет его, как угодно Ему.

Поэтому и самые приемы нашей миссии носят на себе особый, чисто апостольский отпечаток. Католики и протестанты обычно сами наперед определяют, где будут проповедовать. Обыкновенно выбирается город, чем-нибудь знаменательный, или по торговле, или по своему культурному значению… В избранном городе поселяются миссионеры-европейцы. Заводится школа, больница. На все улицы посылаются катехизаторы-японцы; в народ разбрасываются брошюры религиозного содержания. Одним словом, пускаются в ход все доступные средства, не исключая самой широкой “благотворительности”…

Между тем в нашей миссии прием этот признается неправильным. Наши церкви, теперь разбросанные по всей Японии, зародились и развились сами собою, независимо от планов и соображений миссии. Несколько христиан приходят в город на заработки, для торговли. У них завязываются знакомства, находят еще кого-нибудь верующего. Начинают собираться вместе по праздникам для молитвы и взаимного назидания в слове Божием, - вот церковь и открыта. Некоторые из язычников спрашивают их о вере, начинаются разговоры, споры, некоторые склоняются к вере. Христиане пишут общее письмо к епископу или чаще на собор, который бывает каждый год, с просьбой прислать им катехизатора. Если есть свободный, собор и епископ его на просьбу христиан и посылают. Это уже каноническое признание церкви. Отселе она заносится в списки японских церквей, как часть целого.

Конечно, посылаются иногда катехизаторы и просто попробовать, нельзя ли основать церкви в том или другом городе. Но миссия никогда не пыталась поставить свою волю на место Божией, никогда не упорствовала проповедовать, когда убеждалась, что проповедь на данном месте бесполезна, что Воли Божией пока нет, чтобы тут была церковь. Катехизатор переводился куда-нибудь в другое место. И замечательно, что иной раз церковь потом сама завязывалась в оставленном пункте, но завязывалась сама собой, помимо проповеди”.

Пишет о. Сергий и об отношении православной миссии к инославным, и о проблеме перехода новообращенных из одного христианского вероисповедания в другое.

“Там (на острове Кюсю - А. Д .) православие только еще начинает распространяться, причем должно сильно бороться с инославием, проникшим туда ранее. Не подумайте, впрочем, чтобы наша миссия когда-нибудь занималась пресловутым “уловлением душ”, которым с усердием отличаются и католики и протестанты… У нас этого нет. Приходят к нам из инославия, мы их принимаем, но проповедь нашей миссии всегда направляется на язычников. Если кто-нибудь из этих последних спросит нашего проповедника об инославии, ему советуют пойти к инославному проповеднику и узнать от него, а потом сравнить. «Наше, мол, дело проповедовать Христово учение, а не разбирать чужие дела»”.

О. Сергий подчеркивает всю важность богослужения как способа первого знакомства людей с Православием, что справедливо и сейчас в странах с количественно незначительным православным присутствием. Именно богослужению многие лица обязаны появлением первого интереса к Православию и, в конечном итоге, обращением. Именно поэтому построение большого православного храма в Токио было так важно для судеб Православия в Японии.

“Народу… очень много, - и все они смотрят на наш храм, наши иконы, наше богослужение. Не может ли у них зародиться вопрос, зачем все это, что это за вера? Прекрасный предлог начать с язычником разговор о вере. Собор оказался самым существенным пособием для проповеди”.

“Как много она могла бы сделать для просвещения христианством здешнего народа. Женщина проникает гораздо дальше мужчины, в самую семью, не говоря уже о том, что для женщин-язычниц естественнее и понятнее слышать проповедь от женщины”.

Интересно само содержание проповеди, с которой православные миссионеры обращались к язычникам, никогда не слыхавшим о христианстве. В своих заметках о. Сергий несколько раз пересказывает проповеди, произнесенные епископом Николаем или им самим. Вот, например, он описывает свою типичную проповедь: он начинает с Богоподобности человека, потом переходит к основным противоречиям в его природе, чтобы затем вывести оттуда необходимость спасения Иисусом Христом.

Сергий пишет и о практической стороне дела, о тех внешних условиях, которые помогают распространению христианства. Вот его впечатления от посещения острова Езо (Хоккайдо):

“…сюда переселяются многие из наших христиан с островов старой Японии… В деревнях иной раз образуется церковь, которая… начинает распространять влияние на окружающую среду. Условия же такого распространения на Езо весьма благоприятны. Приходят сюда выходцы разных провинций, с разных концов Японии, селятся они рядом, образуя одну общину. От этого, во-первых, нет здесь такого разнообразия в говорах; крайности, провинциализмы естественно сглаживаются, а во-вторых, нет такого связывающего влияния среды, преданий, как во всех старых городах и селах. Здесь каждый себе господин, соседи ему не указ. Получается своего рода Америка на японский лад. Оттого и перемена веры никого не удивляет, не вызывает ненависти или преследования. Никто не имеет ни права, ни желания навязывать своих обычаев или своего образа мысли другому. Для христианской проповеди - одним препятствием меньше”.

Много пишет о. Сергий и о внутренней жизни Японской Церкви. Она первая вернулась к таким “нововведениям”, как ежегодные поместные соборы и избрание клириков всей церковью. О. Сергий благодарно воспринял эти необычные для послепетровской русской церковной жизни “древне-церковные правила”. Раз и навсегда он убедился в той пользе, которую они приносят церковной жизни. Через 15 лет, в 1906 г. эти два пункта будут фигурировать в отзыве преосвященного Сергия, архиепископа Финляндского, по вопросу о церковной реформе в России.

Вместе с тем во многих аспектах о. Сергий остается человеком своего времени. Например, его приводит в восторг весь тот блестящий сусальным золотом “кич”, которым так любили украшать церкви в то время.. К Причастию он относился прежде всего как к долгу православного мирянина, и с умилением сообщает о японских семинаристах, которые без всякого давления со стороны причащаются целых три (!) раза в год:

“Ученики наши говеют в великом посту дважды. Нередко приобщаются некоторые из них и среди года по какому-нибудь случаю или просто по желанию (курсив мой - А. Д .)”.

Но, несмотря на несомненный литургический консерватизм, у о. Сергия может промелькнуть и такое замечание:

“Иконостаса еще нет (речь идет о новопостроенной часовне - А. Д .), да, пожалуй, для начинающих христиан гораздо поучительнее без иконостаса: они могут таким образом видеть совершение величайшего из таинств”.

Интересны отзывы Сергия о японской семинарии:

“В общем программа та же, что и в наших семинариях, только японцы освобождены от классической обузы, которая так тормозит наше богословское учение и во многих отношениях портит его и замедляет. Японцы не учат латыни, однако живы и понимают богословие не хуже наших латиноведов, а курс оказалось возможным сократить до семи лет (вместо наших десяти). Преподавание ведется на японском языке, но учебники (по большей части русские) не переведены. Русский язык преподается в младших классах так, что старшие могут… читать довольно хорошо, некоторые отчасти и говорят. Впрочем, руссификация японцев совсем не входит в задачи миссии; она имеет целью только научить японца христианству. Русский язык преподается в семинарии просто для того, чтобы семинаристы могли потом читать русские богословские книги, переводить и пр. …”.

О. Сергий с радостью отмечает, что в японской семинарии нет той отчужденности между учителями и воспитанниками, которая была нормой в русских духовных и гражданских школах. В семинарии епископа Николая все отношения были естественны, просты и близки.

Японская Церковь в начале века была уже живым организмом и обладала многими достоинствами. Но были и недостатки. Церковь еще не была финансово независимой, ее существование зависело от пожертвований Русской Церкви. Политическое положение на Дальнем Востоке было напряженным, противоречия между Японией и Россией нарастали. Многие предсказывали войну. Сможет ли выжить молодая Церковь, если она лишится финансовой поддержки? Поэтому чем раньше она сможет приобрести материальную самостоятельность, тем лучше.

“За требы у нас… плата не берется, так как священники получают от миссии жалование, но, конечно, всякую жертву в пользу священника нужно поощрять, так как это прямой путь к церковной самостоятельности японцев (в материальном отношении)”.

“Церковь, независимая материально совне, имеет в себе прочную гарантию на долговечность, да и более привлекает к себе людей. Притом и проповедник перед глазами внешних свободен от лишнего нарекания. Это начинают сознавать и сами японцы; то и дело среди христиан раздаются голоса о необходимости самим содержать церковь… Только… все еще сказывается привычка пользоваться готовым, а не жертвовать своим на церковь. В этом немало виноваты и сами иностранные миссии со своим всегда открытым кошельком”.

Другой серьезный недостаток молодой Японской Церкви - это низкая посещаемость храмов. Причина этого - отсутствие привычки к богослужению у новообращенных.

“…здешние христиане только вчера пришли в церковь; вера у них есть, но церковный строй им совершенно незнаком и непривычен, каждую мелочь его нужно еще узнать, а узнав, приучить себя к ней… Много, конечно, причиной здесь и то, что сами наши проповедники никогда воочию церковной жизни не видели, церковным строем не жили. Они знают только церковное вероучение, умеют очень хорошо проповедовать, знают, что богослужение и пр. необходимы для Церкви, но, как сами непривычные к церковному строю, не могут научить ему и других”.

В результате праздники в Японской Церкви почти не отмечались.

Немало заботила Сергия и другая серьезная проблема - редкое служение Литургии во многих приходах: священники обходились обедницей:

“Нечего и говорить, какой это урон для духовной жизни человека, тем более священника, да и для Церкви вред большой: где нет Евхаристии всенародной, там, собственно говоря, нет и Церкви, там причащение становится исключительно делом личным, частным, совершаемым, когда мне нужно и без всякого отношения к моим живым и умершим собратьям по вере”.

Еще одна слабость Японской Церкви - это отсутствие монастырской жизни:

“Одного только нет в Японии: нет в ней монастыря и нет среди японцев монахов, как было в самые первые времена христианства у нас в России. Монастырь послужил бы незыблемой точкой опоры для всего будущего, в нем бы воспитались первые японские архипастыри, находили бы себе нравственный покой и поддержку все утомившиеся труженики на ниве Господней. Монастырь этот всегда был любимой мечтой и преосв. Николая, но мечта эта, как она ни сладка, ни завлекательна, до сих пор остается мечтой”.

“Есть здесь и подходящее место для монастыря, несомненно нашлись бы ревнители и из японцев, только вот нет тех, кто мог бы послужить руководителями и первоначальниками этих ревнителей. Без руководства же начинать монашества нельзя, в этом деле более, чем где-либо, необходимо устное предание, влияние живой личности, - мертвая буква руководить не может”.

Но, несмотря на все ее недостатки и несовершенства, Японская Церковь жила, росла и крепла. Сергий был уверен в ее будущем, дерзновенно (хотя и немного риторически) сравнивая ее с ранней Церковью, только что основанной апостольской проповедью в середине языческого мира:

“…небольшое православное стадо почти пропадает в сорокамиллионной массе язычества. Но оно борется и понемногу побеждает. Борцы, конечно, тоже люди, подвержены и слабостям человеческим… Но эти убогие борцы, со слабостями, со своим ничтожным образованием, ли-шенные всякого… почетного положения в обществе, проповедующие веру, которую все называют русской верой (а из России, по европейскому и японскому убеждению, может ли добро быти?), эти борцы, которых встречает в языческом обществе презрение и клевета в измене отечеству, тем не менее стоят против всесильного мира и медленно, но верно продвигаются вперед за своим вождем… Невольно вспомнишь слово Спасителя: не бойся, малое, поистине малое и убогое стадо, ибо вам завещаваю Я царство. Конечно, и это здешнее японское царство только нудится и только с усилием достигается и не вдруг… Но Церковь Православная в народе существовать все-таки будет и именно не в качестве иностранного гостя, как католичество и протестантство…, православие будет родным для японцев, их национальным достоянием, как сделалось оно для нас, русских, для болгар, для арабов, как оно есть для греков, от которых мы приняли его. Никто из нас теперь не скажет, что он верует в греческую веру, она наша, родная, народная. Так будет потом и в Японии”.

“Дело Божие не пропадет в Японии, вопреки всем надеждам и ожиданиям несочувствующих ему здесь и там. Будет время, когда там не будет, может быть, ни одного русского, когда прекратится поток пожертвований из России, это нанесет, конечно, глубокую рану церковному делу, но рана эта опять-таки будет только временная, потому что японская миссия имеет в себе залог жизни, несомненный залог и именно в том, что она живет своей жизнью и теперь. У ней есть и священники и проповедники и пр., и все это свое, воспитанное здесь, воспитанное учителями-японцами, в японском духе. У японской Церкви есть и то святое семя, которым стоит мир: это те ее истинные члены, которые разбросаны по всем ее многочисленным общинам… которые… уверовали во Христа и веруют в Него, и будут веровать, зажигая и других своей верой”.

В начале 1899 г. архимандрит Сергий получил указ о возвращении в Россию: он был назначен ректором Санкт-Петербургской Духовной семинарии. Второй раз он прощался с Японской Церковью, на этот раз - навсегда.

Глава из работы: А. Дворкин . Жизнь, личность и взгляды Сергия Страгородского, епископа Ямбургского и архиепископа Выборгского и Финляндского (будущего Патриарха Московского и всея Руси) до 1917 года. Диссертация на соискание степени кандидата богословия. Свято-Владимирская Духовная Академия, Нью-Йорк, 1983. Печатается с небольшими сокращениями.

Епископ Сергий. Речь на молебне по поводу 15-летия проповеднической деятельности студентов СПб. Духовной Академии (1887-1902) при “Обществе распространения религиозно-нравственного просвещения” // Сергий, епископ Ямбургский. Слова и речи. СПб., 1905, сс. 66-67.

Лихачев Д. С. Комментарии к “Хождению” игумена Даниила // Памятники литературы древней Руси. ХII век. М., 1980, с. 627.

Обедница - богослужение, совершаемое по чину Литургии, но без Евхаристического канона и, соответственно, без причащения. Чаще (и правильнее) обедница называется чин изобразительный. - Ред.

С. А. Каримова

Нижневартовский государственный педагогический институт

С давних времен миссионерство являлось одной из основных задач христианской церкви. В Российской империи миссионерская деятельность была исключительной прерогативой Русской православной церкви, все остальные религиозные организации не имели права привлекать неофитов.

В то же время, миссию среди нехристианского населения России нельзя рассматривать как чисто церковную инициативу. В значительной степени она направлялась государством, которое ставило перед церковью определенные задачи в рамках своей внутренней политики. Правительство желало ускоренной русификации (понятия “русский” и “православный” считались синонимами) и рассматривало церковную миссию именно с этой точки зрения.

Но, исходя из текущих политических интересов, Русское государство нередко препятствовало обращению в православие отдельных нехристианских народов, в т.ч. и мусульман.

Миссионерская деятельность Русской православной церкви среди мусульман Российской империи не была предметом специального исследования в историографии.

Однако в работах дореволюционных, советских и современных авторов, посвященных истории конфессиональной политики, в той или иной степени затрагивались проблемы, связанные с миссионерской деятельностью церкви среди мусульманского населения.

Особенностью дореволюционной историографии было то, что большинство ее представителей являлись идеологами миссионерской деятельности и священнослужителями (миссионерами) . С одной стороны, это несомненно повышает источниковую ценность их работ, так как авторы использовали собственные наблюдения. С другой, объясняет недочеты их трудов: непосредственные участники событий не могли быть вполне объективными.

Вместе с тем, следует отметить, что дореволюционные исследователи в своем большинстве были далеки от идеализации миссионерской деятельности среди мусульман Российской империи. Значительное внимание в их работах было посвящено неудачам и ошибкам этой работы. В то же время, одной из характерных черт дореволюционной историографии, можно считать гипертрофированное ожидание будущих успехов миссии.

В особую группу следует выделить работы историков Русской церкви: А.П. Доброклонского, Н. Тальберга, А.В. Карташева, И.К. Смолича .

Труды этих авторов носят, как правило, компиляционный характер, т.к. представляют собой учебные пособия по истории Православной церкви. Миссионерская деятельность, в контексте данных исследований, освещена как одна их основных задач христианской церкви.

В советской историографии проблема миссионерской деятельности разрабатывалась крайне незначительно . Характерной чертой подобных исследований становилась резко негативная оценка миссионерства, а также искажение исторических реалий в угоду конъюктурным соображениям.

В историографии современного периода по рассматриваемой проблеме четко прослеживаются три основных направления.

Представители первого (Ф. Брайен-Беннингсен, С. Фаизов, Л.А. Ямаева) придерживаются того мнения, что миссионерская деятельность среди мусульманского населения оказала пагубное воздействие на развитие мусульманского сообщества.

Их оппоненты, которые в большинстве своем являются деятелями Русской православной церкви (С. Бородин, Л.Картавенко, П.Рязанов), полагают, что православная миссия несет миру, в том числе мусульманскому, спасение, соответственно дело ее “благое” и “богоугодное” .

Представители третьего направления (Р.Г. Ланда, А.В. Малашенко, Е. Воробьева), стараются дать объективную картину (основанную на широком круге источников) православной миссионерской деятельности среди мусульман Российской империи .

Несмотря на убежденность христианских миссионеров в том, что “в странах, где мусульмане находятся под христианским владычеством, деятельность миссионеров возможна, поскольку ислам не в состоянии оказывать миссионерам полного сопротивления” , возможности православной миссии среди мусульманского населения Российской империи оказались крайне незначительными в силу факторов внешних и внутренних.

К первым можно отнести несовершенство законодательства, которое не учитывало насущных проблем миссии и конкретных условий местности; недостаточность материальной поддержки со стороны государства и общественности; непопулярность в российском обществе идеи миссионерского служения.

Многообразие факторов внутренних позволяет представить их в виде нескольких групп:

отсутствие разработанной программы действий миссии;

нехватка служителей миссионерскому делу, которые бы отвечали требованиям православного благочестия;

специфика миссионерской работы среди мусульманским населением, а именно:

А) Негативное восприятие христианства как религии завоевателей, так как распространение православия среди мусульман России находилось в связи с покорением Казанского, Астраханского, Крымского и Сибирского ханств;

Б) Сложность христианской догматики для мусульманина. По мнению одного из теоретиков миссионерской деятельности Н.П. Остроумова, “…мусульманину более всего затрудняет переход в христианство – христианская догматика. Еще сам Мухаммед внушал своим приверженцам, что христианское учение о троичности лиц божества есть многобожие, и никогда еще не удавалось убедить мусульманина в противоположном” .

В) Опасение агрессивной реакции со стороны многомиллионного мусульманского населения, которое, заставляло “считаться с … далеко не спокойным настроением магометан России, чтобы не создать в ближайшем будущем нового политического вопроса татарско-магометанского”.

Систематическая миссионерская работа Русской православной церкви среди мусульман Российской империи берет начало с середины XYI в. после завоевания Казанского ханства. В 1555 г. была основана Казанская архиепископия, ставшая центром обращения в православие не только мусульман Поволжья, но и всей России. Каких либо значительных отличий в миссионерской работе среди мусульман в этот период не наблюдалось. В отношении всего неправославного населения использовался стандартный набор методов: от прямого принуждения до материального вознаграждения.

Покровительственная по отношению к исламу политика, проводимая Екатериной II, оградила мусульман от административного и государственного принуждения в духовных делах. С ликвидацией в 1764 г. Казанской новокрещенной конторы вся миссионерская работа среди мусульман была лишена государственной поддержки. Вплоть до середины XIX в. миссионерская деятельность среди мусульманского населения оставалась скорее личным почином отдельных епископов и монастырей, а не целенаправленной деятельностью церковной и гражданской власти. Более того, в отдельных регионах, например, в казахских землях, священникам было запрещено крестить казахов без специального разрешения российской колониальной администрации . Кроме этого, невзирая на уголовную ответственность за отпадение от христианства, с 60-х гг. XYIII в. наметилась тенденция к возвращению новообращенных в прежнюю веру.

Таким образом, миссионерская деятельность среди мусульман Российской империи в период с последней трети XYIII в. и до середины XIX в. практически не велась.

Расцвет активности в “деле ко утверждению вере христианской” пришелся на вторую половину XIX в. “Полнейшее отречение новокрещенных от христианства”, о котором сообщалось в отчетах епархиальных архиереев с самого начала XIX в., вызывало опасения не только православной церкви, но и правительства империи и таким образом стало одним из факторов развития подвижнической деятельности.

Огромную важность для развития методологической базы миссионерской деятельности Русской православной церкви дало осознание необходимости специфических приемов и средств при работе с мусульманами.

Вплоть до первой трети XIX в. различий между исповеданиями миссионеры не проводили . Первые миссии для отдельных мусульманских народов появились в 30-е гг. XIX в. в Вятской, Пермской, Самарской и Оренбургской епархиях.

Однако в атмосфере либерализма, установившейся после 1861 г. непосредственная миссионерская деятельность среди мусульман была малоуспешна. В качестве альтернативы миссия развернула активную работу среди крещеных из мусульман, направленную на ограждение их от влияния ислама.

Во второй половине XIX в. появился ряд организаций и институтов, которые готовили миссионеров, способных вести антиисламскую дискуссию. Так, например, Казанская духовная академия в 1854 г. открыла “Миссионерский противомусульманский отдел”. В то же время важно отметить незначительность результатов деятельности академии. Они сводились к публикациям православной литературы и разработке рекомендаций миссионерам по методике религиозной полемике с мусульманами.

Организационное оформлении антимусульманской миссии завершилось основанием Православного миссионерского общества (1865 г.). В помощь миссионерскому обществу на местах учреждались епархиальные комитеты. За первые 25 лет деятельности общества комитеты появились в 43 епархиях .

Развитию антиисламской деятельности способствовало появление большого количества антиисламской миссионерской литературы, в том числе периодической (журналы “Миссионерское обозрение”, “Православный благовест”, “Православный собеседник” и др.)

С 1887 г. стали проводиться миссионерские съезды. Одним из наиболее важных съездов, посвященных проблеме действия православной миссии среди мусульманского населения, был миссионерский съезд в Казани, проходивший с 18 по 26 июня 1910 г. На съезде высказывались требования отмены льгот и привилегий местной знати, порывающей с христианством и возвращающейся в ислам. Также рассматривался вопрос о прекращении доступа турецким и иранским агентам, осуществляющим религиозную пропаганду. В секции противомусульманской прессы обсуждались меры противодействия панисламистской и пантюркистской пропаганде как в русской печати, так и в печати на местных языках. Помимо этого съезд принял решение о необходимости привлечения в миссию женщин для работ среди мусульманок. Было признано целесообразным распространять православие через женские монастыри, где мусульманок можно было бы обучать помимо прочего и сельскому хозяйству. Кроме того, съезд требовал от правительства большего внимания мусульманскому вопросу и поощрения миссионерской деятельности среди мусульман .