Губитель бытия крепкий посох. Бытие

Под названием «Sacrifice of the Vaal», раскрывающий отдельные детали сюжета и добавляющий несколько новых локаций, игровых механик и боссов. 20 августа 2014 года состоялся релиз второго крупного аддона под названием «Forsaken Masters», расширяющего игру несколькими новыми игровыми механиками и вещами. 10 июля 2015 состоялось глобальное обновление игры до версии 2.0 «The Awakening», кардинально изменяющее механику прокачки персонажей и добавляющее в игру 4 акт.

Игровой процесс

Классы персонажей

Игроки могут выбирать из семи доступных классов (последний открывается при прохождении 3 актов), каждый из которых имеет одну или две основных характеристики.

• Дикарь\Marauder (Сила)
• Охотница\Ranger (Ловкость)
• Ведьма\Witch (Интеллект)
• Гладиатор\Duelist (Сила/Ловкость)
• Жрец\Templar (Сила/Интеллект)
• Бандит\Shadow (Ловкость/Интеллект)
• Дворянка\Scion (Сила/Ловкость/Интеллект)

Персонажи не привязаны к собственным основным характеристикам и могут развиваться, по желанию игрока, в любом направлении.

С обновлением Ascendancy, игроки после достижения определенных условий ("восхождение") получили возможность выбирать подкласс для своего персонажа. Каждый класс обладает тремя уникальными подклассами (кроме дворянки, у которой подкласс один) с мини-деревом уникальных способностей.

Активные навыки

В отличие от большинства игр этого жанра, в Path of Exile активные навыки представлены в виде самоцветов, которые можно получить или найти в игре. Эти самоцветы могут быть вставлены в любое оружие или броню, и только тогда игрок может использовать этот навык. Каждый из используемых камней развивается вместе с персонажем. Как только камень получает достаточное количество опыта, игроку предлагается повысить уровень камня вручную, так как последующие уровни камней увеличивают требования (например, количество используемой маны, характеристики или уровень игрока).

Пассивные навыки

Все классы имеют общее древо, состоящее из 1325 пассивных навыков. Разблокировать их можно, тратя очки умений. Они выдаются при достижении нового уровня или в награду за некоторые задания. Отменить выбор можно с помощью очков раскаяния, которые, как и очки умений, можно получить за выполнение некоторых заданий. Также пассивные навыки сбрасываются при выходе обновлений, затрагивающих древо.

Торговля

Вместо золота есть разные ингредиенты, используемые для изменения свойств предметов экипировки персонажа. Их вы получаете за продажу трофеев торговцам, за них же и покупаете нужные вам вещи.

Обновления

Игра регулярно поддерживается не только патчами, но и аддонами, добавляющими новый игровой контент.

Sacrifice of the Vaal

Вышло 5 марта 2014 года, и внесло в игру сюжетную линию с давно вымершим народом Ваал, пострадавшим от пороков своей царицы Атзири. На локациях могли случайно появляться проклятые подземелья, в конце которых игроков ждал босс и новый вид камней - камни Ваала, работающие только после убийства врагов, но зато с более мощным эффектом.

Forsaken Masters

Вышло 20 августа того же года. Главное нововведение - Мастера, дающие игроку особые задания и награды. Помимо этого было добавлено Убежище - безопасное место лично для игрока, который он мог обустраивать по своему желанию. Выполняет чисто декоративную функцию.

The Awakening

Релиз - 10 июля 2015 года (16 июля - на серверах Garena стран СНГ). Является очень крупным и важным обновлением, добавляющим огромное количество нового контента (монстры, спутники, навыки и т. д.), в том числе - новый сюжетный акт.

Ascendancy Вышло 4 марта 2016 года (8 марта - на серверах Garena стран СНГ). Данное дополнение привнесло в игру лабиринты испытаний в определенных зонах 1, 2 и 3 акта, пройдя которые, игрок сможет войти в лабиринт Восхождения в 3 акте. Убив Изария (императора, который ищет себе наследника, ради чего и построил свой грандиозный лабиринт), игрок сможет выбрать подкласс своему герою. Были добавлены новые уникальные предметы и камни умений. Также игра претерпела некоторые изменения в геймплейном плане, а именно была добавлена возможность PK-режима (Режим Игрок против Игрока) [что это? ] . Были сделаны правки огромного количества умений.

Релиз в Steam

После недавней новости о закрытии СНГ подразделения Гарены (Garena) 26 июня, было официально подтверждено, что игра в скором будущем станет доступна в Steam и на территории СНГ. 30 августа 2016 года игра официально стала доступна в России.

Локализация

Изначально игра поддерживала только английский язык, но в мае 2015 была проведена полная локализация игры на русский язык и создание отдельных для РФ серверов.

Отзывы

Игра победила в номинации «Ролевая игра года» (2013) журнала «Игромания » . Игра одобрялась за мрачную атмосферу, множество инноваций и удобную монетизацию, но критиковалась за слабый сюжет, неудобный инвентарь, не очень динамичные схватки и короткую продолжительность. Кроме этого критике подвергалась система бартера - если НПС в торговле честны, то между игроками часты аферы и мошенничество, от которых особенно сильно страдают новички, не знакомые с реальными ценами предметов.

Ссылки

• Советы и полезная информация для новых игроков (Англ.)
• Path of Exile (англ.) на сайте Internet Movie Database
• Path of Exile на сайте IGN.com

Примечания

1. OFLC (NZ):All games classifications (582 строка) (англ.) (22 June 2015). Проверено 17 сентября 2016.
2. Path of Exile is Coming to Xbox One! (англ.) . www.pathofexile.com (18 January 2017). Проверено 31 января 2017.
3. Hancock, Patrick Review: Path of Exile (неопр.) . Destructoid (19 декабря 2013).
4. Dean, Paul Path of Exile review (англ.) . Eurogamer (25 октября 2013). Проверено 4 ноября 2013.
5. VanOrd, Kevin Path of Exile Review (неопр.) . GameSpot (7 ноября 2013).
6. Johnson, Leif Path of Exile Review (неопр.) .

Глава 6

Случилось это, когда люди начали множиться на земле и стали у них рождаться дочери. И увидели красоту дочерей человеческих сыновья Бога и взяли их себе в жены, какую кто выбрал. И Господь сказал:

Не останется дух мой в этих людях навечно, потому что они плоть. Пусть длятся дни их сто двадцать лет.

А еще на земле были исполины в то время. Ведь когда сыновья Бога стали входить к дочерям человеческим, у тех пошли дети, и они-то испокон века были сильными, именитыми людьми.

5 И вот, увидев, как много на земле зла человеческого и что все помыслы человеческие - одно лишь каждодневное зло, Господь пожалел, что сотворил на земле человека, и опечалился в сердце своем, и сказал:

Сотру я с лица земли человека, которого сотворил, всех сотру, от людей до скотов, до гадов ползучих и птиц небесных, потому что мне жаль, что я сотворил их.

А Ной нашел милость у Господа. Вот родословие Ноя: Ной был в своем поколенье человек праведный, беспорочный, о боге 10 помнящий, и родил трех сыновей - Сима, Хама и Яфета. Но земля стала в глазах Бога растленна и полна кривды. И вот, увидав, что земля растленна, потому что всякая плоть извратила свой путь на земле, Бог сказал Ною:

Пришел для меня конец всякой плоти, потому что из-за них земля наполнилась кривдой. Что ж, я погублю их вместе с землей. Сделай себе ковчег из крепкого дерева, устрой в нем 15 отсеки и осмоли его внутри и снаружи. И ковчег сделай вот какой: длиной в триста локтей, шириной в пятьдесят локтей, а высотой в тридцать локтей. И сделай его сводчатым, с отверстием в один локоть вверху. И дверь в ковчег сделай сбоку, и сделай в нем три яруса: нижний, средний и верхний. А я напущу на землю воды потопа, чтобы истребить под небесами всякую плоть, в какой только ни есть дыхание жизни, и погибнет все, что есть на земле. Но с тобой заключу я союз, и ты войдешь в ковчег, и с тобою войдут в него твои сыновья, твоя жена и жены твоих сыновей. И в ковчег ты возьмешь по паре от всяких животных и от всяческой плоти, чтобы они уцелели вместе с тобой, и пусть будут они мужского пола и 20 женского. Ты возьмешь с собою по паре от каждого рода птиц, и от каждого рода скота, и от каждого рода гадов, что ползают по земле, чтобы они уцелели вместе с тобой. И всяческой пищи, какую только ни едят, возьмешь ты с собой и сложишь ее у себя, чтобы было чем кормиться тебе и им.

И Ной сделал все; как велел ему Бог, так он и сделал.

Глава 7

И Господь сказал ему:

Ты и твои домочадцы - войдите в ковчег, потому что тебя я нашел праведным передо мной в этом поколении. И, всякого чистого скота возьми с собой по семи голов мужского и по семи женского пола, а из нечистого по две мужского и по две женского. Так же из птиц небесных чистых возьми по семи а из нечистых по две, самцов и самок, чтобы сохранить семя для всей земли, потому что ровно через семь дней я буду лип на землю дождь сорок дней: и сорок ночей и сотру с лица землт все сущее, что я создал.

5 И Ной сделал все, что ему наказал Господь. А было Ною шестьсот лет, когда полились на землю воды потопа. И, спасаясь от вод потопа, Ной вошел в ковчег с сыновьями, женой и женами сыновей. И парами чистый скот и нечистый, и птицы, и всякие твари, что ползают по земле, мужского пола и женского, 10 вошли к Ною в ковчег, как велел ему Бог. И когда миновали семь дней, полились на землю воды потопа.

На шестисотом году жизни Ноя, в семнадцатый день второго месяца отворились все колодцы великой бездны и ставни неба открылись, и был на земле ливень сорок дней и сорок ночей. В тот самый день и вошел в ковчег Ной, и Сим, и Хам, и Яфет, сыновья Ноя, и три жены его сыновей. Они и всякого рода звери, всякого рода скот, всякого рода гады, что ползают по земле, всякого рода птицы и всякая тварь летучая и крылатая -

15 по паре, самец и самка, от всякой плоти, в какой только ни есть дыхание жизни, вошли к Ною в ковчег, как наказал ему бог. И Господь затворил за ними ковчег снаружи. И сорок дней был потоп на земле, и вода, прибывая, подняла ковчег высоко над землей. И вода все прибывала и так поднялась на земле, что ковчег поплыл по воде. И вода поднялась на земле так,

20 что покрыла все высокие горы подо всем небом. На пятнадцать локтей поднялась она над горами, покрыв их. И погибла всякая плоть, какая движется по земле,- и птицы, и скот, и звери, и все гады, что ползают по земле, и все люди. Умерло все, в чем было на суше дыхание жизни. Так стер он все сущее на земле. От человека до скота, до гадов ползучих, до птиц небесных - всо было стерто с лица земли, и остался лишь Ной

24 и те, что с ним были в ковчеге. И поднималась вода на земле его пятьдесят дней.

Глава 8

Но вспомнил Бог о Ное и обо всем зверье и скоте, обо всех птицах и гадах ползучих, какие с ним были в ковчеге, и пустил ветер на землю, и вода стала спадать. И затворились колодцы бездны и ставни неба, и перестал ливень с небес. И стали воды уходить и возвращаться с земли, и когда миновало сто пятьдесят дней, схлынули воды. И в седьмом месяце в семнадцатый день месяца остановился ковчег на горах Араратских. А вода 5 все уходила и спадала до десятого месяца. А в десятом месяце в первый день месяца стали видны вершины гор. А когда прошло сорок дней, Ной открыл окно ковчега, которое он сделал, и выпустил ворона, и тот вылетел и летал туда и обратно, покуда не высохла вода на земле. И он выпустил голубя от себя, чтобы узнать, сошла ли вода с земли. И голубь, не найдя опоры, на которую он мог бы ступить, возвратился к нему в ковчег, потому что вода покрывала еще всю землю. И он протянул

ю руку, взял голубя и внес его к себе в ковчег. И, подождав еще семь дней, он снова выпустил голубя из ковчега. И голубь вернулся к нему под вечер, и вот - в клюве его свежая ветка маслины. И Ной узнал, что воды сошли с земли. И, подождав еще семь дней, он снова выпустил голубя, но тот больше не вернулся к нему. Итак, на шестьсот первом году жизни Ноя, в первый день первого месяца спала вода с земли. И Ной открыл крышку ковчега и видит: обсохло лицо земли. А во втором месяце, в двадцать седьмой день месяца земля высохла вовсе.

15 И тогда Бог сказал Ною такие слова:

Выйди из ковчега - ты, и твоя жена, и твои сыновья, и жены твоих сыновей вместе с тобой. Всех зверей, какие с тобой, и всякую плоть из птиц и скота, и всяческих гадов, что ползают по земле, выведи вместе с собою, и пусть кишат по земле, и пусть плодятся и размножаются.

И Ной вышел, и его жена, и его сыновья, и жены его сыновей вместе с ним. И все звери, весь скот, все птицы и всякие гады, что ползают по земле, вышли из ковчега, все по родам 20 своим. А Ной построил жертвенник Господу, взял по толике от всякого чистого скота и от всех чистых птиц и сотворил всесожжение на жертвеннике. И Господь почуял приятный запах, и сказал Господь про себя:

Не буду я больше проклинать землю из-за человека, потому что помыслы человека с юности его злы. Но стану

22 больше поражать все живое, что я сотворил. Покуда земля стоит, не прекратятся посев и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь.

Письмо, до того неизвестное, было впервые опубликовано журналом «Euphorion» в 1933 г. Думая через 3 года о названии для своей книги, Хайдеггер не помнить о фразе Гёльдерлина не мог. Поскольку дело в «Beiträge» идет явно не о вкладе лично профессора Хайдеггера в философию, Федье предлагает читать обе части заглавия вместе: «Вклад в философию от Ereignis». Вся весомость заглавия переходит на последнее слово, важное для Хайдеггера; на его экземпляре «Письма о гуманизме», адресованного к Жану Бофре, есть маргиналия: «После 1936, Ereignis - слово, которое движет мою мысль». Простой перевод для Ereignis - событие . Жан Бофре иногда пользовался словом éclairе, молния, вспышка, прозрение . Федье теперь предлагает avenance, не зафиксированное во французском словаре, но легко опознаваемое. Оно родственно événement (évènement) событие , близко к торжественному avènement пришествие (мессии), восшествие (на престол), начало (новой эры) и выглядит как существительное от avenant приятный, изящный и подходящий, уместный . Цель Федье приблизительно указать, в каком направлении надо искать Ereignis; он подчеркивает, что Хайдеггер этого периода не занимает позицию, он весь в движении.

Ибо мысль Хайдеггера - не событие хотя бы потому, что не спешит безрассудно претендовать на то, чтобы быть уникальным Событием. Она уместна, потому что согласна с непрестанным ритмом начала. И она такова, поскольку поистине сбывается, т.е. располагает благодаря мягкой мощи пришествия .

2. «Бытие и время» (1926) не обозначает резкого разрыва с тем, что делал Хайдеггер раньше. Даже почвенный романтизм прозы и стихов молодого Хайдеггера не мешает проецировать на них основопонятия и структуру этой книги. Эффект наложения без видимого зазора происходит тут благодаря не раз отмеченной самим Хайдеггером принадлежности «Бытия и времени» к философской традиции и ее языку. Наоборот, эффект совпадения не достигается и взаимное наложение структур не удается между «Бытием и временем» и «Вкладом в философию от события». Дело идет уже о внесении в философию того, что в ее истории не закрепилось. Открывается тема другого начала мысли. «Прошлое не значит ничего, начало - всё», говорит Хайдеггер в лекционном курсе «Основопроблемы философии» зимнего семестра 1937–1938 гг. , имея в виду, что упущенное, не сказанное, не записанное в классическом начале мысли, прежде всего многозначительное невдумывание греков в свое слово алетейя , важнее чем записанное и известное; ставя задачу осмыслить то, что не было сделано.

Философствование в «Beiträge» утрачивает черты метода. Больше того, Хайдеггер настаивает, что в той мере, в какой философия всё еще остается пересказом, воспоминанием прежде продуманного и развивающим это строительством, она помеха самой себе. Вхождение в колею доступной общепонятности, когда философию сделалось возможно передавать от каждого каждому, стало ее концом. Для ее провала оказалось достаточно, чтобы исходная сущность истины, непотаенность, была упрощена до правильности. В «Бытии и времени» остро чувствуется и предполагается философская школа; в «Beiträge» она оказывается хуже чем проблемой: тупиком. Хайдеггер вступает на нехоженый путь.

Внимание к корпусу хайдеггеровских книг, написанных в военные годы в стол, понятно при общем ощущении упадка философии в последние десятилетия. Необходимость другого начала сейчас звучит яснее чем 60 лет назад. Но тема другого начала, развернутая в «Beiträge» и позже, не может быть взята привычными приемами исследования. Корпус нелекционных работ 1936–1944 гг. трудно отнести к какой-то из областей мысли. Рубрики феноменологии, фундаментальной онтологии к ней не подходят. Рубрика экзистенциальной аналитики - мы сейчас увидим, какой с ней происходит поворот. С другой стороны, Хайдеггер говорит о Боге, последнем Боге, настающем Боге, о божествовании богов, но ясно, что нет надежды применить ко всему этому принятые богословские категории. Объявляя невозможными преподавание, передачу философской мысли, научение другому началу, Хайдеггер тем решительнее настаивает на школе основательности, дисциплины, настойчивости, тщательности; школа таким образом совпадает теперь с собственным делом философии.

Рассмотрим некоторые подробности произошедшей перемены. «Бытие и время» имеет обозримую структуру, что делает ее пригодной для изложений, комментариев, полемики и дает большую возможность расположения, перераспределения, систематизации, даже развития материала; подражания этой книге легки и им нет числа. Подробное оглавление выделяет моменты методологической подготовки к анализу, его ступенчатого проведения; отчетливую границу образует переход от анализа целости сущего (мира) к целости экзистенции (время). Наоборот, метрический порядок полностью отсутствует в «Beiträge». В разных частях его оглавления многократно повторяются одни и те же рубрики. Основное членение (1. Взгляд вперед. 2. Отклик. 3. Сопровождение. 4. Скачок. 5. Обоснование. 6. Настающие. 7. Последний Бог. 8. Бытиё) не позволяет выявить организующую структуру. Топика новой хайдеггеровской мысли требует отказа от системы понятийных координат, запрещает проецировать свои ходы на метрическое пространство. Понятия теперь высвечиваются (вспыхивают) по мере разрастания всеопределяющего события, Ereignis, которое из-за своей сущностной новизны исключает систему, куда его можно было бы вписать. Всем правит безусловное первое начало. Три главных аспекта Ereignis, а именно озарение (настоящая этимология, от das Auge), возвращение к своему собственному (народная этимология через das Eigene) и полнота (совершённость события) тоже не образуют структуры типа гегелевской триады; это троица тожественных, потому что открытие собственно того самого есть вместе озарение и полнота.

Вместе с тем отличие стиля «Beiträge» от «Бытия и времени» дает возможность посмотреть на более раннее произведение объемно. Выражения экзистенциальный анализ, анализ вот-бытия , присутствия или, как я иногда перевожу в данной статье, здесь-и-теперь-бытия, die existenziale Analytik des Daseins, Analytik des Daseins, у всех на языке. Они понимаются однозначно: анализу подвергается, по-видимому, то, что сложно. Dasein по общему убеждению имеет структуру. Присутствие есть прежде всего In-der-Welt-sein, бытие-в-мире; оно всегда Mitsein, бытие с другими (если Левинас этого не заметил, то не все читатели прошли мимо §§ 25–27 «Бытия и времени»); дальше, Dasein есть забота, die Sorge, и в этом качестве буквально выплескивает из себя сложнейшие структуры, бросая себя на подручное и наличное, на что решает растратить себя; анализ осложняется. - Возможен ли с этого угла зрения неаналитический подход к Dasein?

Спросим однако, есть ли действительно у Dasein структура?

Не выходя из «Бытия и времени», в тексте этой же книги мы находим Dasein без структуры, так что всё, принимаемое за его аналитику, относится только к его падению (Verfall), в котором оно перестало быть собой. Само по себе присутствие несоставно, как во всей классической мысли безусловно проста душа. Аналитика собственно присутствия строго говоря совершенно невозможна.

Ужас как бытийная возможность присутствия вместе с самим в нем размыкаемым присутствием дает феноменальную почву для эксплицитного схватывания исходной бытийной целости (!) присутствия.

… вообще внутримирное сущее тут не «релевантно». Ничто из того, что подручно или налично внутри мира, не функционирует как то, перед чем ужасается ужас. Внутримирно раскрытая целость имения-дела с наличным и подручным как таковая вообще не при чем. Она вся в себе проседает. Мир имеет характер полной незначимости.

Полная незначимость, возвещающая о себе в ничто и нигде , не означает мироотсутствия, но говорит, что внутримирно сущее само по себе настолько полностью иррелевантно, что на основе этой незначимости всего внутримирного единственно только мир уже наседает в своей мирности .

Для целого присутствия мир тоже становится целым не за счет упрощения до какой-то одной части, а за счет освобождения от составности, которая была наброшена на него интерпретационной сеткой в ходе его распаковки (удачный термин В.В. Налимова).

Захваченность ужасом размыкает исходно и прямо мир как мир. Не сначала, скажем через размышление, отвлекаются от внутримирного сущего и мыслят уже только мир, перед которым потом возникает ужас, но ужасом как модусом расположенности впервые только и разомкнут мир как мир . Это однако не означает что мирность мира осмысливается.

Полностью перестает осмысливаться и Dasein, становясь чистой возможностью.

Ужас обнажает в присутствии бытие к наиболее своей способности быть, т.е. освобожденность для свободы избрания и выбора себя самого. Ужас ставит присутствие перед его освобожденностью для (propensio in…) собственности его бытия как возможности, какая оно всегда уже есть.

То, что известно как аналитика присутствия, относится только к присутствию, вышедшему в публичность. В своем существе присутствие есть чистая возможность, или, переходя к языку «Beiträge», чистое начало до его втискивания в какие бы то ни было традиционные схемы.

Аналитика исходного присутствия невозможна как из-за его простоты, так и потому, что на уровне экзистенции присутствие невидимо.

В фактическом ужасе жуть [вовсе не всегда] понята. Повседневный способ, каким ее не-по-себе понимается присутствием, есть падающее отшатывание, «гасящее» ту не-свойскость. Обыденность этого бегства феноменально показывает однако: к сущностному устройству присутствующего бытия-в-мире, в качестве экзистенциального никогда не наличному, но существующему по себе всегда в модусе фактичного присутствия, т.е. расположения, принадлежит как основорасположение ужас. Успокоенно-освоившееся бытие в мире есть модус жути присутствия, не наоборот. Не-по-себе экзистенциально-онтологически следует принимать за более исходный феномен .

Эк-зистенция есть выступание из себя, и не существенно, происходит ли при этом падение вниз присутствия (в безответственность внеисторичности) или вверх (в возвышенный образ мысли). Куда Dasein выпало из себя, там само оно не наличествует, не наблюдается и не может быть описано. Хайдеггер не философ экзистенции потому, что его занимает существо присутствия; аналитика экзистенции в «Бытии и времени» только экскурс; важнее то, что до падения присутствия происходит не в его исступании из себя, а в его стоянии внутри, Innestehen. Онтологическая разница между падением в бытие сущего и вниманием к Бытию, которое Хайдеггер пишет через Seyn, составляет всё дело философии. Падение для Dasein более естественно чем хождение по канату. Акробат провел всё различение, какое мог провести, тем, что идет по канату, а не падает. Даже только наблюдая, мы невольно участвуем в его поступке, по крайней мере сочувствием.

В самом начале «Beiträge», объясняя название книги, Хайдеггер говорит о трудном переходе от метафизики к событийной (seynsgeschichtliches) мысли. Речь может идти пока только о попытке. Если попытка удастся, она не будет похожа на «исследование» в прежнем стиле.

Настающая мысль есть мыслящий путь , на каком только и может быть пройдена до сих пор вообще еще потаенная область осуществления Бытия (des Seyns), впервые таким путем прояснена и постигнута в своей собственнейшей черте события .

Захотеть и написать книгу так, чтобы в ней произошел переход от метафизики к мысли, не удастся. Для этого надо, чтобы существо Бытия (Seyns) захватило мысль и потрясло ее. Такое потрясение (Erzitterung) высвобождает мощь сокровенного смирения, обожествления Бога богов, откуда - из мягкой смиряющей близости поднимающегося божества - исходит подсказка здесь-и-теперь-бытию (Da-sein), указание ему в сторону Бытия; исходит обоснование истины бытия. Настающее не расписано.

Читая «Бытие и время» объемно, каждый момент развертывания экзистенции можно рассматривать как проекцию начальной простоты присутствия на вещное множество. Несмотря на подробные хайдеггеровские пояснения предлога in, термин бытие-в-мире, особенно в переводе, многим слышится как вхождение одного в другое. В свете безусловной простоты присутствия с геометрической ясностью понятно, что у него нет частей, чтобы расположиться в чем-то другом; вспомним классику о точке, которой из-за ее простоты нечем прикоснуться к другой точке, нечем войти в прямую, нечем составить пространство, так что точка строго говоря оказывается единственной. Отношение присутствия к миру, в котором оно, может быть только тожеством. Экзистенциал das Man (люди) придется разбирать как аспект исходного в , т.е. принимая во внимание неотделимость падения присутствия от феномена das Man. Падение утратит негативный моральный смысл и сольется с брошеностью (Geworfenheit), составляющей существо присутствия (Dasein) в том его начале, где оно еще не вошло в истолкованное пространство и, следовательно, не может не искать указаний. Сквозная в «Бытии и времени» тема собственного (Eigentliches), давшая Теодору Адорно повод посмеиваться над «жаргоном непосредственности» (Jargon der Eigentlichkeit), окажется шагом к осмыслению события как особственнения (Er-eignis) через явление Бога богов в интимной глубине (Innerlichkeit).

Всего больше переход от «Бытия и времени» к другому началу подготовлен развернутым во второй части этой книги понятием мгновения (Augenblick). Казалось бы, человек, падая в бытие сущего, растянулся или, как в одной из статей говорит Хайдеггер, раскорячился необратимо в пространстве. Пространственно внутримирно подручное (§ 22), растянуто во времени толкование (§ 32), тонут в пространстве и времени отсылание и знак (§ 17). Но после этого на первый взгляд необратимого разбрасывания присутствие возвращает себе простоту благодаря решимости, заступающей за рамки сущего (§ 62). Поток времени размыкается такой вещью как мгновение. Как присутствие, исходно простое, растянулось в эк-зистенции, так прошедшее, настоящее, будущее оказываются только эк-стазами времени, вторичными на фоне мгновения. В мгновении время открывает свое лицо; существом прошедшего оказывается ставшее, настоящего - подлинное, будущего - настающее. Ставшее присутствует в мгновении ничуть не в меньшей мере чем настоящее (подлинное); то и другое, ставшее и настоящее, сцеплены настающим, которое будет не завтра, а уже есть в это мгновение. Мгновение всем своим ставшим и настоящим нацелено на настающее.

Мгновение, достигнутое в его простой собранности, становится местом другого начала. Наоборот, история экзистенции, упавшей во время, когда ставшее расплывается в бесконечное прошлое, настоящее рассуществилось до неуловимого текущего момента, а настающее потонуло в неопределенности будущего, даже окончившись, может затянуться надолго.

Мы должны осмыслить здесь начало европейской мысли и то, что ею достигнуто и не достигнуто, потому что мы стоим в конце - в конце этого начала. А это значит: мы стоим перед решением между этим концом и его затуханием, способным заполнить еще столетия, - и другим началом , которое может быть лишь мгновением, чья подготовка однако требует такого терпения, до которого «оптимисты» так же не доросли, как и «пессимисты» .

3. Уточним различение между метрикой и топикой (наши термины). Первая размещает рассматриваемое в системе координат. Во второй вещь, на которой сосредоточен взгляд, не распределяется внутри готового пространства, а развертывается вглубь так, что втягивает в конечном счете всё. Так дерево, в которое вглядывается Шопенгауэр, перестает быть одним из и вмещает в себя целый мир. Траектория исторического движения, начатая античностью, подходит к своему концу. Отсюда не следует, что сама собой начнется другая. Задание нашего исторического бытия неизвестно, и нам доступно только готовиться к мысли, которая его откроет; мы его поэты , искатели . Философия теперь сама другое ; она не движется в сетке координат, а расплавляет их систему. Расстаться с метрикой трудно. Требуется прыжок в то, чего еще нет. Хайдеггер открывает в «Beiträge» высшую школу присутствия, или, что то же, высшую школу настроения (расположения). Параметры этого настроения, с одной стороны, немыслимая далекость последнего Бога, а с другой, тайная близость далекого. Вера (Glaube) открывает предельную даль и видит, что ближе этой дали человеку ничего нет. Испуг, молчание, стыд (позор разглашения тайны) - уроки новой школы . В античности с ее установкой на выправку тела и духа, на задачи полиса в его противостоянии свободного меньшинства деспотической массе главной необходимостью были добродетель, справедливость и мужество. Нашей современности важнее ощутить нужду в Бытии.

Она заслонена нуждами человечества, ввязавшегося в многообразные отношения с сущим и только с ним. Сложилась ситуация, когда всем не хватает всего. Необходимость немедленно принять меры против нехватки не оставляет места для нужды другого, забытого рода. Катастрофически иссякают природные ресурсы. Кто сейчас посмеет сказать, что не первоочередная нужда питание населения; не философ ли открыл людям глаза на грубую, но неопровержимую истину: Man ist, was man ißt.

Кто такие мы? Вот эти, поглощенные своими нуждами? Или просто «человек» как таковой? Человек есть только как исторический, и когда он не участвует в истории, то принадлежит ей привативно. Мы тогда народ? Вопрос, кто такой народ, труднее чем кто такие мы. Ища, кто такие мы, не надо ходить далеко. Вопрос приглашает возвратиться (die Kehre) к себе. Ответить «мы предприниматели, рабочие, сторожа, военные, торговцы» нельзя . В своих занятиях я бросил себя на овладение сущим; самоосмысление требует другого, речь идет о Бытии. Когда в отношении успешного дельца, организованного народа звучат уверенные голоса о полноте самоосуществления, их надо понимать как самоуверение. Это однако другое чем самоосмысление. Человек - задача по существу другая, чем успешное функционирование. Существо всего меня не сообщает о себе и нигде не описано. На «кто такие мы» нет ответа вне обретения своего собственного, Er-eignis, возвращения к себе как такому, который есть, т.е. весь. Кто отдал себя такому осмыслению, идет неизбежно против (52) всей широко развернувшейся деятельности устроения, обеспечения, удовлетворения нужд . Непосредственного понимания философия никогда не получит; сопротивление она встретит в любом случае, и это лучшее, на что она может рассчитывать; холодное равнодушие хуже.

Попробуйте однако не задать этот неудобный вопрос, кто мы такие. Кто нас тогда охранит от готового знания, что мы тело, душа и дух и должны жить полной жизнью на всех этих уровнях? Что такое тело, душа и дух, нам объяснят. Что такое личность, гений, культура, народ, мир, скажет тысячелетняя традиция. Эти ответы освященные, принятые веками, и часто незнание правильных ответов на них наказуемо. Хайдеггер называет ответы, всего громче звучавшие в его время: народ, раса; марксизм. Оба ответа замахнулись на господство над миром. Марксизм не имеет отношения ни к иудаизму, ни к русскости; она мало подвержена идеологической заразе; «если где-то еще дремлет неразвернутый спиритуализм, то в русском народе». Большевизм есть западная, европейская возможность: восстание масс, промышленность, техника, отмирание христианства, господство рационализма как всеобщее уравнивание .

Страшные решения, страшные ответы. Еще страшнее то, что они отпугивают современность меньше, чем дело самоосмысления. В предлагаемых ответах есть хоть привычные ориентиры; здесь их нет. И всё же к себе прийти мы должны; только через вопрос, кто такие мы, ведет путь к спасению, т.е. к оправданию Запада.

С этим вопросом связан другой, кто такие боги. Единственные верующие суть спрашивающие о том, кто мы такие, кто мы есть. Хайдеггер имеет тут в виду не вероисповедание в любой форме, а «существо веры, понятое из существа истины» . Принято считать, что истина предмет познания, а не веры; место веры там, куда знание не достает; например, я верю сообщению, убедиться в истине которого не могу; знание обрывается на линии сообщения, и его подхватывает вера. Но как возможно знание истины бытия? Она просвет (Lichtung; можно думать о поляне в лесу, о сценическом пространстве, о снятии с якорей), где Бытие открывается в своем существе как хранительное утаивание себя, Sichverbergen. В просвете видно только то, что бытие бездонно. Как знать такую истину? Только держась в ее бездонности. Видеть в истине тайну значит верить. Можно конечно решить, что бытие есть просто обобщенное понятие существующего; что нет бездны бытия, нет его тайны, на которую никто не знает ответа. Хайдеггеровский ответ заключается в том, чтобы услышать в вопросе настоятельную задачу. Спрашивание есть наша вера; перестав держаться на уровне, обозначенном параметрами глубины, бездны, тайны, свободы, мы теряем веру.

Спрашивающие этого рода суть исконно и собственно верующие, т.е. те, кто с безусловной серьезностью ищет саму истину, а не только истинное; кто способен решать, осуществится ли существо истины и захватит ли, поведя за собой, это осуществление нас самих, знающих, верующих, поступающих, созидающих, короче, исторических .

Исходная вера труднее религиозной, которая дает на что опереться: на священную книгу; на икону; на хлеб, который берут в руку и съедают, становясь если не по природе, то по благодати божественными. Мужество стоять без опоры религиозной вере не нужно. У спрашивающих, кто такие мы , нет другой опоры кроме надежности тайны,

Поскольку спрашивание непосредственно подставляет себя осуществлению бытия и по опыту знает необходимость (Notwendigkeit) бездонного .

Кто Бог этой веры? Она опирается на неизбежность бездны, чувствует, что только в ней мы найдем себя, и уверена, что человека хватит для такой глубины; так далеко достает человеческая свобода - и здесь русское слово лучше немецкого, потому что напоминает о своём . Кого хватило на такой размах, тому начинает не хватать Бога. Это происходит, когда человек захвачен весь тем, от чего захватывает дух; захватывающее глубже и духовности тоже; захвачен свободой и ее бездонной тайной. Когда его хватает на бездонную глубину, ему начинает не хватать Бога - не для опоры в пустоте, а от ощущения, что Бог не может быть больше нигде как в этом через-край . Где выстоял спрашивая о бездне человек, там должен быть и Бог; у веры хватает знания, что более достойного места Ему не может быть.

Значит ли это, что человек равен Богу? Без-мерность и безразмерность странного места встречи с Ним исключает сравнения. Предельны и место события, и бездна свободы, и глубина своего ; место встречи не расписано и тонет в глубоком молчании. С другой стороны, и встреча, и высшее сущее Бог - начало речи, начало мира.

Из этой пока еще бледной картины пейзажа, где мы оказались, ясно, что последним Бог назван не во времени, а в глубину. Он последний по степени захваченности человека своим собственным, ближайшим и вместе последний как самый далекий, на какого нас в размахе нашего упорства и настойчивости хватило. Последний он и потому что неприступный; о нем невозможно говорить, пока он сам не разрешит наше молчание. В предельной захваченности, говорит вера, человека должно хватить на такую глубину, когда последний Бог проходит в тишине, где ничьи голоса не слышны; в неизмеримой глубине. Только окунувшись сюда, в нетронутую тишину, присутствие впервые находит свой подлинный голос, сначала голос молчания, основы речи. Когда она зазвучит на этой основе, то невозможно различить, говорит ли человек, которого хватило на Бога, или Бог, которого человеку стало не хватать. Бескрайность свободы предполагает, что своё притягивает к себе Бога. Одинаковая предельность требуется от человека, чтобы его хватило на последнего Бога, и от безосновной свободы, чтобы Бог разместился в ней.

Вопрос кто такие мы оказывается другой стороной вопроса кто такие боги , но не так, чтобы между теми и другими наметилось какое-то уравнение. Происходит другое, вопросы накладываются друг на друга, настойчивее обращаются к нам и не предполагают ответа, наоборот, скорее исключают его, потому что, понятые по-настоящему, зовут от всякой готовой речи назад к основе речи, в молчание ранней тишины.

Исторический человек ни в чем не нуждается больше чем в таком возвращении. Слово нужда звучит негативно, заставляет думать о недостатках, даже о зле. Благосостояние обеспечивается непрерывным притоком полезных вещей вдобавок к тому, что в какой-то мере уже достигнуто и требует теперь по меньшей мере поддержания на прежнем уровне. О том, чтобы благополучие возрастало, позаботится прогресс. Открывается ясная перспектива без будущего; все усилия направлены на еще плюс к тому, что уже есть . А если человек принадлежит не тому, что уже есть? если наше существо в том, чего еще нет и никогда не было? поспешим ли всеми силами обеспечить себе достигнутый статус? Нет. Нуждой мы назовем тогда то, что принуждает нас искать и спрашивать. Она будет вести нас. Мы расстроимся, если однажды, крепко выспавшись, проснемся без нее. Мы не будем ждать от прогресса новых достижений, которые удовлетворят нашу бытийную нужду; скорее наоборот, она отодвинет в сторону или даже заставит забыть нужду в благополучии. Бытийная нужда требует от нас такого, что мы становимся другими людьми. Она ведет нас к неизвестному, странному. О житейских нуждах редко стыдятся сказать. О бытийной нужде едва ли даст говорить тот стыд, о котором упоминалось выше в ряду испуг-молчание-стыд. Я не признаюсь, что мне нужно другое чем всем среди всеобщей нужды, потому что боюсь сорвать своим словом то, о чем по-настоящему умею пока только молчать.

Между нуждой и нуждой нет спокойного сосуществования. Не получится, успокоив одну нужду, заняться на досуге другой. Для Александра Македонского (наш пример), когда он стоял над Диогеном и его бочкой, кричащая нужда этого человека бросалась в глаза; на вполне разумную просьбу о пособии для продолжения философских исследований Александр легко ответил бы согласием, но услышал просьбу другого рода.

Испуг, молчание, стыд, мешающие говорить о бытийной нужде, не уживаются с робостью, не мешают Хайдеггеру говорить, что погоня за вещами происходит от покинутости бытием; не мешают поставить диагноз той предельной степени покинутости, когда массе, бешенствующей в гигантском самоупорядочении, уже не удается осуществить даже свое тайное желание самоуничтожения. Бытийная нужда берет на себя дерзость усомниться, что вся вообще «культурная деятельность» еще нужна и дерзает сказать, что настоящей необходимости в ней уже нет, что мы слишком успокоились внутри механизма культуры и нас не хватает не только на бытие, но и на настоящее культурное дело . Между нуждой и нуждой настолько нет согласия, что отдать себя опыту молчания выглядит среди общей забытости бытия жертвой .

Оставленность бытием сделала так, что кругом мы видим только предметы. За ними как тень тянется нужда, потому что их слишком много, как расстояний, которые надо сократить, или слишком мало, как земель, которые надо расширить. Нуждой становятся и ненужные предметы, от которых надо избавиться. Всё повертывается лицом нужды. Когда организованная масса справится с вещами и упорядочит их, нуждой станет поддержание системы; ее частью будет и культурная машина. Уверенность, что в опоре на науку и технику всеобщее упорядочение возможно, требует заранее выявлять нужды, чтобы иметь перед глазами полный фронт работ; уверенность таким образом входит во всеобщий круг нужды. Для вопроса, кто мы такие, не остается просвета: перед нуждами мы те, кто с ними справится. Настроенный на дело не нуждается только в вопросе, тот ли он, за кого себя принимает. Мы, спрашивающие, кто мы такие, будем помехой; нас попросят рассказать, чем мы заняты, объяснить, какие народнохозяйственные нужды устраняются нашим занятием.

Где знание правильного стоит вне сомнений, направляя всякое действие и бездействие, что там еще делать вопросу о существе истины (непотаенности)?

А где это знание правильного может кроме того сослаться на дела, кто тут захочет бесполезными вопросами о каком-то существе подставлять себя насмешкам?

Из затемнения существа истины как основания присутствия в бытии и создания исторического бытия происходит ненуждаемость [человеческой массы в бытии среди множества ее общепризнанных нужд] .

Не хватает ресурсов и не хватает Бога, нужда в сущем и нужда в бытии - почему они вообще называются одним словом? они в конечном счете одно и то же, только в одном случае скрытно, в другом открыто? существо истины есть раскрытие и вместе сокрытие?

4. Немецкое Wahrheit этимологически связано с важной и работающей в англо-саксонском мире до сих пор идеей верности и торжественного обещания. В других языках ветвями того же корня считаются лат. verus и рус. вера . Поскольку религия понималась как закон, ст.-слав. вера имела сильный правовой смысл; он сохранился в верный в смысле надежный . Слепо верящий всему человек назывался в древнегерманском alawaari; теперь это слово звучит albern, тупой ; ход развития смысла примерно такой, как во фр. chrétien, зафиксированном в горных диалектах с 18 в. в значении chrétin. Когда мы по-русски говорим верно, верно сказано, как бы тут было вернее поступить , то мы ближе к немецкому Wahrheit, чем когда говорим истина или правда . Все три русских слова высвечивают разные стороны Wahrheit; каждое по-своему подсказывает, что дело идет о чем-то трудном для достижения. Всего явственнее преграда, окружающая истину, слышится в греческом ἀλήθεια; значение истины создано тут добавлением к корню со значением забывания, ускользания, сокрытия, незамечания, провала в памяти, провала в сознании отрицательной частицы. Алетейя древнее слово; у Гомера, с другим ударением, оно часто применяется к речи, высказыванию и значит что-то вроде скажу без утайки , как если бы всякое говорение своей первой возможностью имело утаивание. Как могли греки за тысячу или более лет применения этого слова не задуматься о его глубине, Хайдеггер не понимает.

Глагол λανθάνω значит ускользнуть от внимания, быть забытым , часто со злым умыслом скрыть, утаить, провести всё так, чтобы никто не заметил. Замечательная черта этого греческого слова та, что в нем не прочерчена разница между тем, сам я чего-то не заметил или постарался что-то сделать незаметно. Если вдуматься, то действительно скрыть что-то от других, не скрываясь сам от себя, я не могу. Λανθάνω ποιοῦν τι - в одинаковой мере и сам не замечаю, что делаю и делаю что-то незаметно . Человек хотел дать что-то другому, но ἔλαθε αὐτόν μὴ δοῦναι, сам за собой не заметил что не дал; нечаянно не дал. В ср. залоге это слово значит забыть ; и А.Ф. Лосев слышал алетейя как то, что нельзя забывать. Правда, для этой идеи греческий пользуется другим синтаксисом без альфа привативум.

При любом толковании бесспорным в греческом названии истины остается напоминание о сокрытии, спрятывании, ускользании от внимания, провале в беспамятство.

Истина бытия, в которой и в качестве которой таится, обнаруживаясь, его осуществление, есть событие. А оно есть вместе осуществление истины как таковой. В повороте события осуществление истины оказывается также истиной осуществления. И эта обратимость сама принадлежит бытию как таковому .

Каким образом от хайдеггеровского текста подобного рода получить информацию? Ответ жесткий: информация нам вообще не потребуется; событие не такая вещь, чтобы его можно было измыслить мыслью. Оно не мыслимое. Дело идет не о системе взглядов. Зачем тогда прочистка леса, создание просвета вокруг тайны, поднятие якорей, отпускание судна в плавание, зачем Lichtung? Снова жесткий ответ: ваше зачем на чем стоит? какую опору имеет? может ли оно иметь другую опору чем в истине? Но истина есть опыт тайны и прояснение ее как таковой, т.е. прежде всего и в конечном счете открытие тайны как необходимости, предельной нужды.

Осуществление бытия разве только его обрастание, окружение сущим? не будет ли это скорее провалом бытия? Такое осуществление бытия, когда оно впервые выступает само в отличие от сущего, непривычно для метафизики; в лучшем случае, когда она не считает бытие лишь абстракцией сущего, она возвращается к античной φύσις, порождающей природе, источнику сущего. Сущее и здесь тоже остается единственной опорой, на которой и из которой начинается строительство.

Попробуем полностью перевернуть, да просто смять эту удобную для метафизики картину. Всё продуманное Хайдеггером до сих пор, прежде всего в «Бытии и времени», идет тут в дело. Нет никакого сущего, которое развернуто перед нами природой, Богом или бытием, чтобы мы устраивались посреди него. У нас не больше свободы потянуться рукой к сущему чем у корней дерева подняться из земли. От начала своего родового и личного существования мы вросли всеми своими корнями в землю с цепкостью, о которой не подозреваем. В отличие от деревьев мы выдвинуты кроме того в мир, о котором знаем не больше чем о земле. Трезвея и просыпаясь, мы и здесь видим у себя мало, а потом и вообще не больше свободы действия, чем у корней в земле. Мы брошены в то, что сложилось без нас и до нас. Не другая сила, а та же энергия брошености бросает нас на то, во что мы брошены. Но разве мы бросаем себя на сущее, вещи, предметы потому, что все эти готовые вещи уже есть ? кто нам сказал такое? Нас научили, что они есть и как называются, метафизика, религия, политика, публицистика. Сказал также здравый смысл? И вот нет. Здравый смысл близок к тому, чтобы не верить объяснениям мира и задуматься о том, как «много тайн, которые нас окружают». Истина того, во что мы брошены, скрыта прежде всего сообщениями о ней.

В столкновении цивилизационных расписаний, где одно претендует быть истинным или где истину отдают разным мнениям, философия другого начала имеет предложить еще одно объяснение? Нет. Она говорит об опоре, которую ищет, возвращаясь от любых представлений о сущем к воспоминанию, что мы брошены не помним когда не знаем во что. В странное, загадочное; загадка и мы сами. Не надо думать, что в философии другого начала как в экзистенциализме от человека ждут решения в пустоте; кто так подумал, промахнулся мимо ближайшего. Мы брошены и этим вынесены в исключительное отношение ко всему. Остановиться на уникальности нашего положения, суметь удержаться в его неопределенности, не спеша с решениями, значит взглянуть в лицо тайны. Сущее, уверяет метафизика, существует, т.е. оно неким образом готово. Наоборот, Бытие всегда только осуществляется. Оно сбывается в событии, которое всегда мгновенно, и вспыхивая создает местá, Stätte, где проходит и снова ускользает Бог . Если ищут просвета тайны не чтобы разоблачить, а чтобы открыть ее таинственность, то возможна ли опора на сущее? Нет; в дело идет только само осуществление, создание мест, которые никогда не оказываются вне тайны. Раннее понимание бытия: прибыль сущего, фюсис. Другое начало готовит осуществление самого по себе бытия в событии.

Как могут участвовать в событии люди, вросшие корнями в землю? Не уходя от своей ситуации и принимая ее всю. Область, на которую они бросают себя, есть та самая, куда они брошены, ближайшая и теснящая . Не выбирая, на что себя бросить, чистое присутствие поднимает всю свою брошеность и выносит ее. Беззащитное принятие становится всем его делом. Его стояние в середине (Inmitten) того, что можно теперь называть сущим, дает ему возможность, не упуская свое укоренение, стать просветом (Lichtung) этой плотной среды. Вся она снимается с якоря, взвешивается в безопорности и тем показывает свою истину. Тайна не вне сущего, понятого как то, во что мы брошены; в просвете события сущее возвращается из своей объясненности. Шаг делается не в сторону от тесноты в позицию наблюдателя, а внутрь тяжести. Среди крайней необеспеченности открывается тот размах человеческой свободы, когда человека хватает на то, чтобы найти опору в бездне. Потонуть в середине сущего и быть там местом просвета, возвращая сущему бездонную глубину и служа местом для тайны.

Истина есть […] бездонная середина, которая сотрясается при прохождении Бога и таким образом становится вынесенной (ausgestandene) опорой для основания созидающего присутствия .

Разве мысль здесь действует? Нет. Здесь впервые открывается место, в котором начинается человек. Какой, состоящий из тела, души, духа? Этого мы пока еще не знаем. Знаем только, что без захваченности свободой (можно понимать Ereignis через свободу как возвращение к своему) истина не откроется. У мысли здесь не то что мало силы, но дело идет о том раннем просторе, когда еще никто не установил, что такое мысль. «Свободу невозможно форсировать напряжением логической мысли, Ereignis ist nicht denkmäßig zu erzwingen» . События не устроишь мыслью, или, вернее, так: мысль вся, начиная с ее собственной возможности, отдала ответственность за себя безопорному посреди . Точки отсчета в самой себе она уже не имеет.

В годы написания «Ereignis» Хайдеггер читал Гёльдерлина и не мог не думать об абсолютной невозможности для поэта обеспечить себе ту божественную диктовку, Dichten, под которую он пишет. Бессилие поэта и философа здесь одинаково. Соседняя вершина поэзии оказывается совсем близка.

Бытие скрывается, прячется, бережет себя в неприступности. Метафизическая традиция на протяжении всей европейской философской школы склонялась в сторону позитивного понимания истины (алетейи), ища в ней подход к тайне. Постоянный спутник философии, богословие, наоборот, находило себя в негативном понимании божественной истины, непостижимой, неприступной, неименуемой. Но тут же оказывалось однако, что богословие знает страшно много о том, что называет непостижимым, причем знает с окончательной догматической определенностью. Что внутри тайны идет спор, больше того, что тайна и есть бой, сражение, der Streit в смысле гераклитовской войны, - это вызовет у богослова сначала растерянность, потом он вспомнит свой догмат и со снисходительной улыбкой поправит нас: ну разумеется; невидимая война; между Господом и Сатаной. Но ведь Господь вседержитель, пантократор? значит та война не настоящая, она видимость, театральное представление войны? - Честный богослов сможет тут ответить только, что мы затронули вопрос, который обсуждается тысячелетия и еще не решен. Он отошлет нас к библиотеке книг на эту тему, после чтения которой у нас останутся те же вопросы. Богословие поэтому не исправляет крена в сторону оптимистического понимания алетейи. Она потеряла свое альфа-привативум, вернее, философская школа превратила неприступность истины в поле для мыслительной работы.

Дело не доходит до вопроса о потаенности и утаивании (тайны), ее происхождении и основании [...] ἀλήθεια утрачивает […] многое от своей исходной глубины и бездонности .

Цивилизация увлечена устроением (Machenschaft). Она оказалась способна многое сделать. В ней теперь почти всё стало сделанным. Рациональная мысль (представление) неостановимо развертывает свои возможности, чтобы овладеть последними островками непознанного сущего. Кажется, что она тем самым возвышается над собой, по сути однако осаживает себя ниже того уровня, на котором исходно она была захвачена непосредственным восприятием сущего в целом.

Так, опущенный ниже самого себя, разум именно благодаря этому достигает кажущегося господства (на почве самозанижения). Это мнимое господство должно однажды разрушиться, и текущие столетия осуществляют это разрушение, но неизбежно с подкладкой возрастания «разумности » как «принципа» всеобщего устроения .

В альтернативных проектах цивилизации взамен предлагается опять устроение, более революционное или радикальное. Предлагается всегда более рациональное устройство с еще большей уверенностью в силе разума и еще меньшей готовностью к тому, чтобы встретить в сущем, в вещах, в материальных, в том числе человеческих ресурсах непосильное для разума. Тайна в любом случае подлежит разъяснению.

В опоре на что? В конечном счете - на бытие. В бытии ищет опору и Хайдеггер. В чем разница? Для разума бытие есть ; в космосе, в хаосе, в микрочастицах оно выступает надежной опорой благодаря тому, что существует. Дайте науке одну только эту опору, согласившись, что сущее существует; на одной такой основе она устроит всё. Так для теоретический физики постмодерна достаточно, чтобы что-то было; любой математический формализм найдет приложение к действительности, исходя только из чистого факта бытия. Для Хайдеггера это не бытие; бытие не это. Оно не существует, а осуществляется настолько, насколько нашего здесь-и-теперь бытия, Da-sein, хватает на захваченность бездной. То, что устроители называют бытием, уже подделано под то, чем они заняты, - под сплошное устроение всего сущего.

5. Конструктивного диалога между тотальными устроителями и мыслью не получается. Хайдеггер настаивает, что надо, в смысле абсолютной необходимости и в порядке первой нужды, сойти с ума.

[…] Еще нет понимания единого необходимого и захваченности им. Само наше присутствие (Da-sein ) достигается только через сдвиг (Verrückung) человеческого бытия в целом и, значит, исходя из осмысления нужды в бытии как таковом и в его истине .

Сойти с ума значит перестать стоять и строить на представлениях разума. Никакими своими усилиями разум не сможет устроить событие. Истина не в его суждениях.

Слишком далеко зашло заблуждение. Начинать работу велит тем более глубокая нужда, что она почти никем не ощущается. Почему было забыто бытие? разве от недостатка таланта, стиля, остроты ума у мыслящих, пишущих, проектирующих, прогнозирующих, устроителей? Вопрос об истине оказался загорожен истинами потому, что мыслители не сошли с позиций ума.

Осуществление истины самым глубоким и интимным свойством имеет то, что оно исторично , Geschichtlich.

История истины, вспышки и превращения и обоснования ее существа, состоит лишь из редких и расположенных далеко друг от друга мгновений.

Быстро, уже под руками самих искателей, эти мгновения каменеют. Витгенштейн записывает в дневнике: всё что только вчера еще плавилось и обещало форму, сегодня с утра снова застылая смесь металла и шлака, и расплавлять надо заново. И Хайдеггер американскому аспиранту: вам не нравится, что на каждом занятии вы кажетесь себе в моей философии жалким новичком? А я так чувствую себя каждое утро. Взамен мгновенной свободы события просачивается тоска в виде «вечных истин», которые еще и понимаются в смысле многовековой давности. 2500 лет истина понимается как ὁμοίωσις, adaequatio, соответствие между разумным понятием и вещью. Как будто кем-то - бытием? Богом? - всё заранее устроено так, что осталось только составить детали паззла, кирпичики в уме привести в соответствие с кирпичиками действительности, и истина у нас в руках. Так ведь не всегда было; а что если не всегда и будет?

Не стоим ли мы в конце такой долгой эпохи ожесточения существа истины и тогда уже на пороге нового мгновения ее скрытой истории?

Но каким может быть это новое мгновение, кроме того, что оно будет тоже скрытым? разве событие снова не ускользнет? Никогда нельзя будет отступить на шаг от держания истины, от стояния без опоры. Истина, как и бытие, не есть, а осуществляется. Только так возникает исторически, в мгновенном событии, времепространство (die Zeit-Raum) истины, застывающее потом в бесконечные время и пространство.

Вместе с тем, отвердение истины не фатально. На ее стороне, кроме мгновенной вспышки, есть и другое: неприступная уклончивость, непредсказуемая медлительность; каждое мгновение истины как невидимое зерно в земле, возможно, созревающее. Оно дает прибыль (фюсис), как понимали бытие древние. Скрытность, отказ, промедление, упрямство, молчание нужны тут не меньше чем при событии истины. Отказ зерна: оно ушло под землю, чтобы дарить потом.

Истина: опора как бездна. Опора не: откуда ; но в чем как принадлежащая истине. Бездна: как времепространство (Zeit-Raum) спора (des Streits); спор как сражение земли и мира, ибо отношение истины к сущему!

Беспросветная земля, в которой мы всеми корнями, не знает слов. Мир, в который мы выдвинуты, не может вглядеться в землю и назвать ее; для него всё при первом приближении пока еще только есть , например вот это мое тело. Постепенно мир начинает прояснять себя. Если с его объяснением не поторопились, то чем больше просвета истины, тем непрогляднее тайна земли и мира. Поиски опоры в земле обманут нас, закрыв наши глаза на то, что мы сами земля. Чтобы опереться на мир, следовало бы сначала знать, где он; мы видим только его части. Остается опора в невидимом. Истина откроется решимости, настроенной стоять среди безопорности бездны.

Настроение, казалось бы, самое летучее из всего, на что можно опереться. Считается, что на нем ничего нельзя построить. Скорее всего, я не поспешу показывать свое настроение, не стану его разглашать. Вместе с тем, именно это качество настроения прежде всего нужно для приближения к такой вещи как истина бытия. Затаенность настроения отвечает ей. Не был ли внутри этой тайны Тот, Кто сказал о себе: «Я есмь истина?» Хайдеггер здесь, как и обычно, движется вплотную к богословию. Он однако никогда не касается его, не из формального пуризма, а из нежелания входить в область, которая помимо Откровения слишком широко пользуется знанием неизвестного происхождения. Трезвее спросить:

Как невелико наше знание о богах и как однако существенно их осуществление и рассуществление в открытой потаенности присутствия, в истине ?

Ответ на вопрос подразумевается. Тогда, т.е. в понимании меры нашего незнания Богов, продолжает Хайдеггер, чтó нам скажет опыт осуществления истины? На этот вопрос ответ не дается из-за трудности смолчать, т.е. сделать речь достаточно осторожной. Посеянное не останется в безопасности, если его разгласить. Верно говорить об истине не легче чем правильно молчать о ней.

Анатолий Ахутин видит в споре (Streit) вокруг истины позитивное указание на тяжбу, диалог. Одна из псевдодефиниций Хайдеггера звучит:

Существо истины есть просвет для ее самоутаивания .

Столкновение обнаруживается здесь раньше чем начнется любой диалог; оно заложено в сопротивлении одного другому, просвета тайне и наоборот. Глубоко-спорное существо (das innig-strittige Wesen) начинается нашим спором с самими собой вокруг веры в то, что Бытие стóит вопроса. Перед нами всегда два пути. На одном просвет есть нейтральная полоса, позволяющая с нашей ее стороны смотреть на противолежащую, со стороны субъекта на объект, открытый для понимания и освоения. Другой просвет, наоборот, настолько неотделим от тайны, что он и есть свечение тайны в каждом сущем; здесь мы готовы заметить, встретить и принять отказ сущего открыться; тогда оно каждый раз заново открывает неприступность своей свободы. Мы тогда ведем себя так, как велит свобода сущего, выжидаем ее открытия, помогаем ей, создаем ее, охраняем и позволяем действовать самой. Просвет раздвигается вместе с распространением тайны.

Срастание тайны с просветом достигается только в споре, потому что совсем рядом расположился и пустой просвет, отгораживающий от нас сущее, которое нас издали не задевает, в которое мы не вросли или в которое не верим что вросли. Мы, пожалуй, вдумаемся в него и даже начнем вчуже переживать, но дальше эстетики переживание не пойдет. Субъект не позволит завладеть собой, он не раб своего настроения. Между пустым просветом и другим, где к нам врывается, захватывая дух, тайна, идет война.

Самосокрытие захлестывает собою весь просвет, и только когда это происходит, когда «здесь-и-теперь» сплошь захвачено спорным в его сокровенности, может посчастливиться выйти из неопределенной и потому размытой области пред-ставления, пере-живания и сделать попытку настойчивого здесь-и-теперь-бытия .

Где здесь различие между бытием и сущим, казалось бы, всегда важное для Хайдеггера? Его не видно за бездонной глубиной всякого сущего. Так композитору удается сделать случайную летучую физику звука историей. Бытия нет в предмете, рассмотренном по ту сторону пустого просвета; оно просвечивает в тайне, куда скрывается истина. Только когда скрытная тайна бытия начинает просвечивать так, что собирает в себе и вокруг себя всё, что мы создаем, творим, делаем, чем жертвуем, когда открытость просвета повертывается стороной сокрытия, вытесняя всё, что замыкалось в мнимой объективности, только тогда из разрозненных частей поднимается мир и с ним - благодаря «одновременности» бытия и сущего -дает о себе знать земля. Мы просыпаемся историческими существами.

Истина таким образом никогда не только просвет, но осуществляется как утаивание равноизначально с просветом. Они, просвет и утаивание, не пара двух, а осуществление одного, самой истины […] Всякий вопрос об истине, не заглядывающий вперед так далеко, остается слишком короткой мыслью .

Вроде бы для субъекта, который смотрит на сущее со своей стороны через нейтральное поле пустого просвета, дело тоже идет о выяснении объективной истины в борьбе с искажениями ее. Высоко понятый субъект полагается при этом даже не на свой, а на божественный ум вселенского творца. Но именно вера в надежный ум Творца требует считать, что сущее сотворено Богом. Необходимостью видеть в сущем сотворенное заслонен доступ к тайне самого по себе сущего помимо образа Творца, о котором богословию оказывается, как уже говорилось, известно слишком много. Нетронутой тайной без посредства божественной благости, справедливости, всемогущества сущее здесь быть не может. Сотворенность сущего заранее настраивает искать его причины. Заглядывание поверх сущего в его причины (истоки, начала) унаследовано и разными изводами (вариантами) христианства, и наукой, отталкивающейся от религии. Антикреационизм на место божественного творца ставит эволюцию, которая глуше чем креационизм заслоняет подступ к сущему помимо представлений о его причине . Тайна самого по себе сущего там и здесь обрабатывается в видах объяснения; она допускается только в законодателе Боге или в далеком первоначале. Взгляд отведен от сущего, он тонет в божественных небесах или в теориях возникновения Вселенной. И если реальность давит на вас как тяжелый неподвижный зверь (Сартр), то это будет названо литературой, или психологией, или патологией, чему в свою очередь будут найдены причины.

6. Тут два разных проекта: дать шанс тайне скрывающегося бытия - и отодвинуть в пространстве и времени всё, что не поддается объяснению через причины. Перспектива причинного объяснения манит, но кончается провалом в дурную бесконечность причин. В «Бытии и времени» еще много отталкивания от истины как правильности представления и теснит соседство того, от чего отталкиваются. «Beiträge» переходит к прямой опоре только на то, как осуществляется истина в своей сути. Для Хайдеггера в бездонности тайны теперь единственная опора. Лишь бы Ereignis не стало очередным термином философской фабрики, темой интерпретирующего анализа; лишь бы не перестало служить инструментом единственно необходимого осмысления, вынужденного крайней нуждой бытийной оставленности.

Просвет утаивания означает не снятие потаенного и его извлечение и превращение в непотаенное, но именно основание бездонного основания для тайны (медлящего отказа).

В моих прежних попытках набросать это существо истины […] когда доходило до определений как: присутствие существует вместе в истине и неистине, это положение сразу воспринимали моралистически-мировоззренчески, не улавливая решающего в философском осмыслении, неустранимости этого «вместе» как основы существа истины, не улавливая первоначальности неистины в смысле потаенности (а не какой-то лжи) .

Теперь главное усилие переносится на держание себя внутри просвета тайны; это настроение сдержанности становится первоначальной опорой. Возвращение к присутствию (здесь-и-теперь-бытию) - не еще один шаг из тех, каким учит философская школа; всё человеческое существо должно сдвинуться, как говорилось выше, т.е. сойдя с ума.

Что это однако значит, что теперь надо отважиться на набросок существа истины как просвета тайны и готовить сдвиг человека к при-сутствию?

Сдвиг из того положения, в котором мы находимся: из гигантской пустоты и глуши, втиснутые в давно уже неузнаваемую традицию без мерила и главное без воли ставить вопросы к ней, а пустыня - тайная оставленность бытием .

К истине непременно принадлежит нет (das Nichthafte ), не в том смысле, что ей чего-то недостает, а в смысле сопротивляющегося ускользания, которое в просвете проясняется как неприступность тайны. Всего легче обойтись без этого прозрения и стоять на установимости истины. Правда, почему-то сразу мы оказываемся тогда не в покое, а внутри бесконечной работы объяснения, оправдания, обоснования. Поставив истину на субъекте, мы лихорадочно устраиваемся в своем одиночестве. Что если мы бросим себя не на этот труд, а на то, во что мы брошены, - на странность и не-нами-устроенность земли и мира. Но если отдать себя их ускользающей тайне, то где наша свобода? или свобода есть только в возвращении к своему, что всегда было моим ближайшим и чего никто у меня не отнимет? Возникает тесный союз: наше присутствие принадлежит Бытию, как и Бытие принадлежит нашему здесь-и-теперь; нас начинает хватать на то, чтобы вместить предельное, и с ним - последнего Бога.

В другой раз бесы сбрасывали с горы приносимые братией от Днепра дерева, нужные для построения келий. Преп. Феодор именем Господа Иисуса Христа заставил самих бесов в одну ночь перенести все деревья с берега реки на гору на то место, на котором надлежало строить кельи. Бесы во время жизни Иисуса Христа молили Его о дозволении войти им в стадо свиное, и вошли в свиней. Ничего удивительного, следовательно, нет, если св. Иоанн мог связать беса в рукомойнике, чтобы он не выходил оттуда на некоторое время. Бес вошел в рукомойник для обольщения св. угодника, а св. угодник избрал то же орудие для его посрамления. Св. Иоанн Новгородский связал беса, поместившегося в рукомойнике, и не велел ему выходить оттуда на долгое время. Св. Василий Великий принудил дьявола отдать назад расписку отрока, в которой он отрекался от Христа и навсегда предавался дьяволу.

Григорий (Дьяченко), священник. Духовный мир. М., 2006.

О смертоносном бытии диавола
Слово в Неделю 28-ю по Пятидесятнице о. Иоанна (Крестьянкина)

Дорогие мои, други наши! Сегодняшнее воскресное евангельское чтение особенно дает нам повод говорить о бытии диавола, о разрушающей, смертоносной деятельности его. И жизнь наша теперешняя настоятельно требует, чтобы мы все очень внимательно отнеслись к этой теме. Ибо незнание наше, или стыдливое замалчивание, или даже и отрицание бытия этой страшной силы делает нас пред ней совершенно безоружными, и она может вести нас, как овец на заклание, в погибель. Ведь мы порой, и даже часто, перестаем понимать, где свет, где тьма, где жизнь, а где смерть.

И самой большой победой этой силы, без сомнения, надо признать то, что многим поколениям людей она внушила, будто ее совсем нет. Но до некоторого времени, пока духовное зрение людей еще не было совершенно помрачено, диавол действовал осторожно – силой внушения. Теперь же, в наше время, когда наша беспечность и духовный сон обнажили нас от покрова Божией благодати, от силы духа, диавол встает перед нами во всем своем злобном обличии, он выступает как живая, ощутимая, действенная сила, и сила лютая.

Господь в свое время возвестил всем, живущим на земле и верующим слову Его, предостерегающее и должное настораживать и призывать к особенной бдительности слово Свое. «…Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию…» (Лк. 10, 18).

А в другом месте Писания говорится, что не нашлось ему места на небе, и в страшной ярости сошел он на землю, чтобы ходить по ней, обитать на ней и рыкать, аки лев, ища, кого поглотить 9 . И стал он, губитель-диавол, «князем мира сего», а вместе с ним водворились и властвуют на земле бесчисленные полчища его клевретов. И с тех пор местом обитания их стала глубокая бездна, которая отделяет Церковь воинствующую от Церкви Торжествующей.

А самый первый и горький опыт его коварной власти на себе понесли наши праотцы Адам и Ева, ибо его стараниями они познали сладость греха и вкусили горечь смерти. А он с тех далеких времен без устали делает свое дело.

И главной его задачей на все времена была, есть и будет борьба с Богом за души людей, где место битвы – сердца человеческие. Все совершается там: там уместится и бездна ада, и там – искра веры, сохраненная Богом от тлетворного дыхания вражия, родит пламень Божественной любви – ходатая вечной радости.

И нам с вами, дорогие мои, надо пристально всматриваться во все происходящие вокруг нас и лично с нами события. Надо знать свое сердце, ибо невнимание и незнание не оправдают нас в день Страшного Суда, который неотвратимо приближается к земле.

«…Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его…» – скажет Сын Человеческий тем, кто не знал, кто не хотел знать (Мф. 25, 41).

А примеров одержимости и насилия над людьми бесовской силы много в Писании: это и сегодняшний евангельский образ женщины, восемнадцать лет согбенной (связанной) от диавола; это и двое одержимых, живших во гробах (в могильных склепах), разрывавших страшной бесовской силой кованые цепи, коими пытались их связать, совершенно не управляемых разумной силой; это и бесноватый, которого бес, желая погубить, бросал то в огонь, то в воду; и многие другие примеры 10 .

И никогда Господь, исцеляя бесноватых, не называл беснование естественной болезнью. Он прямо признавал виновниками ее бесов и изгонял их.

Но эти примеры по жестокосердию нашему и недомыслию не трогают нашего сердца, когда мы читаем или слышим о них.

Ведь это было когда-то и где-то, а многие даже имеют дерзость в глубине сердца усомниться в примере чужой жизни, а некоторые идут и еще дальше, неверием отвергая слова Божественного Писания.

Но теперь нам с вами уже не отдаленные примеры, а наша собственная жизнь дает почувствовать насилие, тиранию над нами и самого диавола, и сынов противления, то есть людей, которые стали исполнителями злой воли диавола на земле.

Вслушайтесь внимательно, дорогие мои, в слова святого пророка Божия Исаии, вслушайтесь и вдумайтесь в откровение этого ветхозаветного богослова. Не о нас ли, не о нашем ли времени говорит пророк, живший за 759 лет до Рождества Христова?

«Земля опустошена вконец и совершенно разграблена… Сетует, уныла земля; поникла, уныла вселенная; поникли возвышавшиеся над народом земли. И земля осквернена под живущими на ней, ибо они преступили законы, изменили устав, нарушили вечный завет. За то проклятие поедает землю и несут наказание живущие на ней; за то сожжены обитатели земли, и немного осталось людей… злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски… Земля сокрушается, земля распадается, земля сильно потрясена; шатается земля, как пьяный, и качается… и беззаконие ее тяготеет на ней; она упадет и уже не встанет» (Ис. 24, 3–6; 16, 19–20).

Да эти слова – о нас! Это мы преступили закон Божий! Это мы нарушили Его завет! Это мы забыли Бога! И наша матушка-кормилица земля уже рождает одни терния и волчцы от злобы живущих на ней. И небо, когда-то дарившее людям светлый дождь жизни и плодоносную росу, сеет на наши головы химическую отравляющую влагу, и ветер Чернобыля обжигает мир своим смертоносным дыханием. И разгул зла, лукавства и вражды идет по земле. И нет молитвы, чтобы залить этот пожар зла, нет духовной силы, чтобы предотвратить грядущую гибель.

Неужели все это сотворил человек?!

Нет, дорогие мои, возможности человека ограничены, и срок жизни его – семьдесят, от силы восемьдесят лет. Иногда он не успевает даже и осознать своего назначения на земле, как уже сходит в могилу. Нет у него ни времени, ни могущества, ни воображения посеять столько бед и зла, чтобы хватило на все человечество.

Все то малое зло, которое успеваем натворить мы, грешные люди, приводит в совокупность великий дирижер – сатана, тот, кто сеет в нас малое. Он сеет малое и выращивает малое в большое. И это называется «тайной беззакония». И тайна беззакония восходит от силы в силу именно потому, что вконец ослабело наше сопротивление ей, оскудело наше понятие о ней.

Мы в своем обольщении забываем Бога, забываем небо, забываем вечность. На этой почве полного погружения людей в плотскую жизнь разрастается всепоглощающий разврат.

Младенцы, зачатые в беззаконии, появляются в мир больными, от рождения одержимыми духом злобы, часто они лукавством превосходят взрослых. Отроки, не зная детского простодушия, играют во взрослых, в одуряющих химических веществах они ищут особых видений и ощущений, зачастую находя в них смерть. Юноши и девушки, не зная самого понятия невинности и чистоты, погружаются в болото такой грязи, о которой помыслить страшно и срамно глаголати. Наркотический угар для многих становится единственно реальной жизнью. А грохот бесовского шума, ворвавшийся в дома наши с телевизионных экранов, оглушил, одурил всех от малого до большого, вовлек всех в водоворот адского кружения, поработив души насилием.

И мы, не задумываясь, а значит, добровольно, впускаем в дома свои телевизионных колдунов всякого рода и учимся у них, как быстрее и надежнее безвозвратно погубить душу. Цепи, скованные из тьмы предательства, измен, стихийной гордости, лжи и самомнения, все крепче опутывают наши сердца, связывают наш ум, наши руки, все наше существо. И мы становимся не способными ни к чему доброму. И светлый Ангел-Хранитель стоит поодаль, оплакивая сердца наши, ставшие игралищем бесов. Нормой жизни становится – ходи по трупам задавленных тобою, рви кусок из чужого рта и плюй на всяческие заветы. А тот враг, что посеял страшные плевелы злобы и гордыню лжеименного разума, он – человекоубийца искони, лжец и отец лжи – любуется плодами дел своих. Он преуспел. Он одолел людей. И Бог теперь не столько отрицаем, сколько вытесняем из сердца человека различными пристрастиями и житейскими попечениями. Бог просто забыт.

«Даждь Ми, сыне, твое сердце…» – просит, зовет Господь (Прит. 23, 26). Да где оно, наше сердце?! И есть ли еще оно?.. Если и есть, то нет в нем уголка – местечка для Бога, для света и тишины, для мира и любви. И страшно нам, что свет Божий откроет для нас самих страшный хлам нашего сердца. И мы опять гоним Бога и бежим от всего, что может обнаружить наше истинное лицо.

Да это опять и не мы, дорогие мои, а все тот же человекоубийца, увлекающий нас все дальше и дальше к отпадению от спасения, уготованного людям Сыном Божиим. Враг сам уже вошел в наше сердце и овладел им.

Но не мог он этого сделать без нашего согласия. Ведь Премудрость Божия так сотворила человека, что без него самого или против его воли ни спасти, ни погубить человека нельзя. И мы сами, отвергая Бога неверием, или, веруя в Бога, но отвергая заповеданные Им дела, отвергаем свое спасение. И, не принимая темную, безвидную, страшную силу диавольскую, но делая дела тьмы, мы сами отдаем себя в ее руки, мы сами готовим себе бездну ада.

Так знайте же, дорогие мои, что диавол не иначе проникает в нас, как овладев нашим умом, нашими помышлениями. У одних он похищает из ума и сердца веру, в других его смрадное дыхание испепеляет страх Божий, третьих, поразив тщеславием, он ведет в плен многих страстей, ибо тщеславие и гордыня рождают такие пороки в нас, что открывают врата души всем бесам. И человек не замечает, как становится одержимым.

Нам надо твердо помнить, что основной отличительной чертой диавольской брани является приспосабливаемость, что брань с нами злые духи ведут непрестанно, и разнообразию ее нет числа.

Главное же – надо непременно знать, что подход их к нам незаметен и действие постепенно. Начав с малого, злые духи постепенно приобретают великое влияние на нас. Бесовская хитрость и лукавство, как правило, услужливо идут навстречу нашим же желаниям и стремлениям, даже доброе и невинное они способны превратить в оружие свое.

Вот теперь много молодежи ринулось в Церковь, кто уже состарившись в скверне греха, кто – отчаявшись разобраться в превратностях жизни и разочаровавшись в ее приманках, а кто – задумавшись о смысле бытия. Люди делают страшный рывок из объятий сатанинских, люди тянутся к Богу.

И Бог открывает им Свои отеческие объятия. Как было бы хорошо, если бы они по-детски смогли припасть ко всему, что дает Господь в Церкви Своим чадам, начали бы учиться в Церкви заново мыслить, заново чувствовать, заново жить.

Но нет! Великий «ухажер» – диавол на самом пороге Церкви похищает у большинства из них смиренное сознание того, кто он и зачем сюда пришел. И человек не входит, а «вваливается» в Церковь со всем тем, что есть и было в нем от прожитой жизни, и в таком состоянии сразу начинает судить и рядить, что в Церкви правильно, а что и изменить пора.

Он «уже знает, что такое благодать и как она выглядит», еще не начав быть православным христианином, он становится судией и учителем. Так снова Господь изгоняется им из своего сердца. И где? Прямо в Церкви.

А человек этого уже и не почувствует, ведь он находится в Церкви, ведь он пролистал уже все книги, и ему уже пора и священный сан принимать, а ей уже пора одеваться в монашеские одежды.

Но, дорогие мои, они примут и священный сан, они примут и монашество, но все это уже без Бога, водимые той же силой, что вела их в жизни до прихода в Церковь и что так ловко обманула их и теперь. А дальше жди и других исключительных, возможных только на почве искаженной веры явлений.

Без труда, без борьбы и без крестных страданий воспринятое – без жизни, христианство только по имени, а значит и без Бога, и явит различные обольщения в видениях и откровениях.

Диавол будет руководить своей жертвой внутренними голосами, а у кого-то заполнит ум, пленит сердце хульными образами и словами. И горе, если человек – невежда в вере, если снова не ринется он за помощью к Богу, готовому помочь даже и изменнику.

И надо нам с вами всем помнить, что в душе светлой и чистой даже одна какая-нибудь брошенная от диавола мысль тотчас произведет смущение, тяжесть и сердечную боль, в душе же, омраченной грехом, еще темной и оскверненной, даже само присутствие вражье будет неприметно. И этой неприметности помогает сам дух злобы, ибо она ему выгодна. Он, тирански властвуя над грешником, старается держать его в обольщении, убеждая, что человек действует сам собой, или внушая, будто Ангел, светлый образ которого принял лукавый, уже почтил жизнь этого человека своим явлением.

Обольщенный, как мотылек, летит на призрачный свет бесовского видения или откровения, которое смертельно опалит его душу. Он желал чуда, искал откровения, и оно явилось. А у человека даже и мысли не возникает о своей во грехе прожитой жизни, которая уже стеной стала между ним и Богом. Сколько еще надо трудиться, чтобы эту стену разбить, чтобы увидеть свет истины!..

Трудно обмануть истинно верующих. Смирение и страх Божий предостерегут, а Дух Святой, охраняющий их, откроет им правду и наставит на всякую истину. Да и знают они со слов Самого Спасителя Христа, что должно прийти соблазнам, и остерегаются их.

Из житий отцов-подвижников известно, что они узнавали беса, являвшегося им даже в образе Христа. Духовная же слепота едва ли не большинства современных людей, хоть и именующих себя христианами, увлекает их все умножающимися бесовскими соблазнами.

Уже теперь мы слышим и читаем в периодической печати о всяких явлениях-знамениях то на небе, то на земле: о светящихся летающих объектах, о «добреньких» инопланетянах, о «барабашках», которые вторгаются в жизнь наших современников, навязывая им определенные нормы жизни и поведения уже не в помыслах, но зримо, делом, творя мнимые чудеса, приучая соблазнившихся полному послушанию себе. Есть даже случаи самоубийств, совершенных по внушению этих «опекунов». И никого не смущает такой их наплыв, ни у кого не возникает мысль: а откуда же они, почему пришли и где были раньше? Но даже если бы кто-то все эти явления в той же печати назвал своим именем, сказал, что это разгулявшиеся, разыгравшиеся с омраченным, обезбоженным миром бесы, у читателей все равно не было бы уже способности осмыслить и понять, что же несут в себе эти явления и игры. А новые, открывшиеся в последнее время способности целительства духовным прозрением, ясновидением и прозорливостью у многих, очень многих людей всякого возраста, с разным образованием? От юноши, с грехом пополам осваивающего школьную программу, до преподавателя вуза, от тетушки-домохозяйки до дамы, образованной во всех отношениях.

Поразительно, что большинство из них, не обремененные никакими знаниями в области медицины, воспринимают открытие как дар неба.

Дар-то дар! Но от кого и зачем, что может принести он «врачу» и больному? «Врачу» он принесет бесовскую гордыню, а доверившемуся ему пациенту – нарушение всех душевных и духовных сил – одержимость.

Но это будет потом. А пока все хотят быть здоровыми любой ценой. И это снова – богоборчество.

Христианин истинный, а не по имени только и моде, непременно вспомнит в связи со всеми этими явлениями, как поступили святые апостолы, встретив девицу, имеющую духа прорицательного и доставляющую тем доход своим господам (Деян. 16, 16–18). Вспомнят верующие и отбегут от духа лестна, а остальные и сами погрузятся в губительный обман, и повлекут за собой многих.

Все это, дорогие мои, – знамение времени. Все это значит, что христианство, как дух, неприметным образом для суетящейся, служащей миру толпы удаляется из среды человеческой, оставляя мир на окончательное падение.

И у всех живущих на земле возникает в наше время предощущение грядущей катастрофы, но человечество, томимое тяжелым предчувствием, не хочет остановиться, задуматься, понять, что же с ним происходит. Диавольские силы поработили ум и сердце живущих грехом, который согнул и исказил человека настолько, что он перестал видеть Бога, он уже не может выпрямиться, чтобы ум его осиял свет Божественной истины и тьма исчезла.

Так вспомним же, дорогие мои, как одним мановением Спасителя, одним Его словом, словом Божественной любви выпрямилась согбенная, страдавшая от насилия диавола восемнадцать лет.

Припадем к Спасителю Христу с мольбой и любовью, отрясем узы греха, отбежим соблазнов и обольщений диавольских. Припадем к Спасителю – именно этим мы сможем противостать диаволу, и убежит он от нас.

Научимся же понимать и беречь добро души своей, будем сторожить входы в свою душу, научимся видеть себя, тогда мы обнаружим все дела, все козни диавола внутри и вокруг нас. Так помолимся, чтобы дал нам Господь бодрый ум, трезвую совесть, открыл духовное зрение. И главное, никогда не будем забывать об исконном враге, воюющем на род человеческий.

И, помня, что сила борителя крепка, а наша сила немощна, смиренно припадем несомненной верой к Тому, Чья сила сильнее всякой другой.

Господи, имя Тебе – Сила, подкрепи же нас всех, изнемогающих и падающих. Аминь.

Иоанн (Крестьянкин), архимандрит

Глава 3
Тайные недуги души

Зло в мире

Тема о зле в человеке

Зло существует во всем мире – страдания, жестокая борьба, смерть – все это царит в мире, но только в человеке мы находим устремление к злу, как таковому. Это устремление постепенно доходит до идеи зла, – и среди людей мы нередко находим потребность к совершению зла. Это, конечно, есть некая болезнь духа, но она настолько связана с самой природой человека, настолько она повсеместна и захватывает все эпохи в истории, все возрасты людей, что встает вопрос, почему человек жаждет творить зло, ищет того, чтобы расстраивать чужую жизнь, прибегает к насилию, к уничтожению других людей?

Вопрос этот болезненно ущемляет и наше религиозное сознание. Почему Бог, источник жизни и всякого блага, допускает страшное развитие зла, терпит те ужасы, которые от убийства Авеля Каином до наших дней наполняют смятением нашу душу? Где причина непостижимого развития именно у людей жажды зла, – чего мы не находим в до-человеческой природе? Борьба за существование, беспощадная и жестокая, идет, правда, в до-человеческой природе, но здесь она является только борьбой за само существование, а не определяется никаким инстинктом разрушения или жаждой зла. Только человек может испытывать наслаждение от самого разрушения, переживать странную потребность сеять страдания. Именно в этой наклонности ко злу, в потребности творить зло, человек резко и глубоко отличается от всего до-человеческого мира. При объяснении «загадки» человека мы не можем обойти этого вопроса – тем более, что пока мы не объясним для себя страсти разрушения у человека, мы еще не проникли в тайну человека. С другой стороны, наше религиозное сознание, которое видит в Боге не только Творца вселенной, но и Промыслителя, мучительно переживает то, что с развитием исторической жизни зло не только не ослабевает, но, наоборот, увеличивается, становясь все более утонченным и страшным…

Христианское истолкование зла

Единственное удовлетворительное решение темы о зле дает христианство. Вот основы христианского понимания зла:

а) Зло не существует, как некое особое бытие или сущность; есть злые существа (злые духи, злые люди), но нет зла самого по себе. Суть же зла состоит в разрыве с Богом; этот разрыв есть акт свободы (у Ангелов и у людей).

б) Зло впервые возникло (т. е. появились злые существа) в ангельском мире; один из высших Ангелов (Денница), обладая свободой и той силой, которую Господь дал Ангелам, захотел отделиться от Бога, т. е. начал бунт. За Денницей последовали еще другие ангелы, – так возникло «царство сатаны». До времени Господь попускает их существование.

в) Не имея плоти, т. е. будучи чисто духовными существами, злые ангелы: (сатана и его служители) не могли замутить все бытие, но когда Господь создал человека, имеющего плоть и одаренного, с другой стороны, свободой, перед злыми духами открылась возможность соблазнять людей – и уже через людей внести расстройство в природу. О поврежденности природы вследствие того, что прародители, согрешив, утеряли свое царственное положение и мир остался «без хозяина».

г) Господь запретил первым людям вкушать от древа познания добра и зла. Господь не закрыл пути познания вообще, а только закрыл пути «познания добра и зла»; поскольку зло могло состоять лишь в разрыве с Богом, Бог закрыл самый путь для этого. Мысль о разрыве с Богом и не возникла у самих людей, – их соблазнил сатана, предложивший не следовать указаниям Бога, т. е. разорвать с Ним. Свобода, дарованная людям, открывала возможность этого, – и в этом объективная причина, что люди ступили на путь зла