Часть 1.
Протоиерей Александр Степанов: Сегодня мы затронем тему, значение которой для жизни Церкви, для жизни каждого верующего человека невозможно переоценить. Сегодняшний наш разговор будет посвящён Таинству Евхаристии, главному Таинству Церкви, центру её мистического бытия.
К сожалению, в нашей современной жизни большинство верующих, наполняющих сегодня наши храмы, не проходили какой-то систематической подготовки, научения, как это было когда-то в Церкви, скажем, в дореволюционный период. И в семьях традиционно люди воспитывались в церковном русле.
Вот сейчас далеко не всеми людьми Таинство Евхаристии воспринимается как центр их собственной духовной жизни и Таинство, которое, собственно, созидает Церковь как тело Христово. На мой взгляд, сейчас среди церковных людей преобладает такой благоговейно-индивидуалистический подход, как к личному акту освящения в этом Таинстве.
Так вот, вследствие этого, конечно, возникает очень много проблем, связанных с практической жизнью верующего человека. А именно, как часто следует приступать к Таинству Святого Причастия, как часто следует участвовать тем самым в жизни Церкви, актуализуя это участие в этом Таинстве? Каким образом верующий человек должен подготовить себя, чтобы достойно причаститься? Ибо у апостола Павла мы читаем о том, что некоторые уже причащаются недостойно. Значит, такое тоже возможно.
Так вот, эта тема стала сейчас, может быть, особенно актуальной в силу того, что в разных приходах, в разных храмах, и особенно в монастырях подходы к Святому Причастию очень сильно разнятся. И большинство священников, которые сейчас практикуют, сталкиваются с тем, что когда их чада бывают в других храмах, совершая паломнические поездки, бывая в других городах или в монастырях, к ним предъявляют какие-то абсолютно неожиданные для них требования в порядке подготовки и возможности участия в Таинстве Евхаристии.
Видимо, именно этой причиной и была вызвана организация круглого стола о подготовке к Таинству Причащения, который прошел 27 декабря 2006 года в Москве, в Даниловом монастыре. В этом круглом столе участвовали наиболее авторитетные московские священники, такие как отец Владимир Воробьёв, отец Дмитрий Смирнов, отец , Николай Балашов, Владислав Свешников, Алексей Уминский, отец Всеволод Чаплин, игумен Пётр Мещеринов, ряд других. И всё это собрание происходило под председательством епископа Егорьевского Марка.
Святейший Патриарх направил специальное послание в адрес этого круглого стола, в котором, в частности, говорится о том, что во все времена спасительного пребывания Церкви Христовой на Земле главным является участие человека в Божественной Литургии. Поэтому вопрос, вынесенный в название дискуссии, несоизмеримо более важен, чем любой другой вопрос бытия Церкви. Дальше Святейший Патриарх Алексий говорит о том, что нам важно сейчас сформировать здравый подход к условиям подготовки к Причащению и с пастырской осмотрительностью, действуя любовью в духе церковной экономии, принимать желающих подойти ко Христу для его участия в спасительном Таинстве.
Итак, мы видим, что этот вопрос действительно получает общецерковное звучание, и сегодня мы, за нашим круглым столом, в котором принимает участие профессор Санкт Петербургской Духовной Академии протоиерей Георгий Митрофанов и священник храма святой равноапостольной Марии Магдалины в Павловске Владимир Хулап хотим поговорить на эту тему для того, чтобы и наши слушатели немножко прояснили для себя, как же относиться к подготовке к Святому Причащению.
Этот вопрос действительно очень часто звучит и в «Пастырских часах» на нашей радиостанции, поэтому сегодняшняя программа призвана дать некоторый ответ на подобные вопросы. Для начала я попрошу отца Владимира как специалиста по исторической литургике коротко рассказать о том, как причащались в древней Церкви, скажем, в период раннецерковный, доконстантиновский. Известно ли что-то о том, какова была подготовка людей к участию в этом Таинстве? И затем кратко обрисовать картину уже византийского периода – как стала меняться и формироваться та практика, которая уже несколько близка, наверное, нашей сегодняшней.
Священник Владимир Хулап : В древней Церкви вопрос о частоте Причащения вообще не стоял, потому что ответ на него был понятен и однозначен. Человек, приходя на Божественную литургию, обязательно причащался. В этом и был смысл Божественной Литургии, Причастия, единства всех членов общины со Христом и друг с другом.
Поэтому мы видим, что несмотря на тяжелейшие гонения, которые воздвигало языческое государство на христиан, с непонятным для язычников упорством христиане всё-таки собирались под угрозой смертной казни на свои запрещённые воскресные евхаристические собрания для того, чтобы причаститься Тела и Крови Христовой.
И, более того, из свидетельств II-III века мы видим, что даже дьяконы относили Святые Дары больным, т.е. тем, кто по причине болезни не смогли прийти на евхаристическое собрание, для того, чтобы и эти люди стали причастными Божественным Тайнам и тем самым выразили церковное единство и свою принадлежность к церковной общине.
Единственным поводом для того, чтобы не причащаться, был тяжелый грех, т.е. один из трёх смертных грехов древней Церкви: идолослужение, убийство или прелюбодеяние, который отлучал человека от общины, временно исключал его в качестве назидательного, исправительного действия от Причастия. И во время этого периода отлучения от Причастия человек должен был принести общественное открытое покаяние.
Что же касается какой-то подготовки к Причащению, то, как мы видим уже в древнехристианском памятнике «Дидахе», «Учении двенадцати апостолов», возникшем в конце первого века, первым требованием являлось примирение с ближними. То есть, основываясь на словах Христа о том, что, принося наш дар к алтарю, мы должны прежде примириться со своими братьями, «Дидахе» говорит о том же самом – о том, что приступать к Евхаристии должны только те, кто находится в состоянии мира со своими ближними.
Конечно, к Евхаристии приступали только крещёные люди, т.е. люди, прошедшие определённую катехизическую подготовку, которая в древней Церкви могла длиться до трёх лет и вершиной которой опять же было Таинство Евхаристии, которое новокрещённые принимали в Пасхальную ночь.
Мы видим из послания апостола Павла, что в самой ранней христианской общине никакого евхаристического поста не было. Более того, Евхаристия была тесно соединена с агапой, т.е. с трапезой насыщения. Вот в конце этой трапезы насыщения и происходило, собственно, Причастие Тела и Крови Христовой. Однако уже во II веке эта ситуация меняется, и Евхаристия становится самостоятельным богослужебным действием, но никакого особого евхаристического поста, кроме поста с 12-ти часов ночи, т.е. с полуночи, не существовало.
: То есть это всё-таки очень ранняя практика?
Священник Владимир Хулап : Да, уже и , и другие церковные авторы пишут о том, что вот этот обычай является общецерковным, обычаем, освящённым древностью: чтобы первой пищей, которую христиане вкушают днём, были Тело и Кровь Христовы.
Более того, если мы взглянем на традиции, например, Александрийской или Карфагенской Церкви, то желание причащаться было настолько велико, что верующие даже брали в воскресный день Тело Христово к себе домой, и причащались каждый день.
Поэтому у многих церковных авторов I-IV веков существует особое толкование прошения молитвы Господней «хлеб наш насущный даждь нам на сей день». По-гречески это прошение можно перевести как «хлеб наш сверхсущный», т.е. сверхсущественный, ежедневный евхаристический хлеб. Ежедневное евхаристическое причащение в ряде Церквей было совершенно нормальным и естественным.
IV век, конечно, принёс с собой изменения в практике, потому что Церковь приняла в своё лоно множество вчерашних язычников, для которых принадлежность к христианству очень часто представляла собой какое-то выражение лояльности к власти. Или, может быть, это принятие христианства способствовало продвижению и карьерному росту и так далее. И поэтому мы видим, что уже в проповедях отцов IV века и у святого и у западных авторов неоднократны сетования на то, что верующие на Литургию приходят, но не причащаются. И поэтому возникают определённые правила, которые грозят отлучением тем, кто в воскресенье не приходит в храм, и, соответственно, не причащается.
Известное девятое апостольское правило говорит о том, что те, кто приходит лишь на Литургию оглашенных, а затем не остаются до конца на Литургии и не причащаются, также подвергаются церковным прещениям.
Но, по большому счёту, все эти правила уже изменить ситуацию не смогли, и в Византии мы видим постепенное снижение частоты Причащения с соответствующим увеличением каких-то внешних требований для того, чтобы человек мог достойно приступить к этому Таинству. То есть возникает пост, возникают определённые молитвенные правила, возникает, может быть, какая-то более или менее институционально фиксированная, необходимая исповедь и так далее.
Протоиерей Александр Степанов : Мне кажется, важно подчеркнуть здесь, что действительно очень часто сейчас можно слышать аргумент, что частое Причащение, характерное для ранне-церковного периода было связано с тем, что уровень духовной жизни самих верующих был неизмеримо выше, чем сейчас.
: Что же касается отца Иоанна Кронштадтского, то здесь мы с самого начала сталкиваемся с очень показательными эпизодами. Его нарочитое стремление часто служить Литургию, а он стремился служить её каждый день и, в конце концов, добился того, что получил такую возможность, встречало искреннее непонимание со стороны сослужившего с ним духовенства.
Стремление отца Иоанна служить Литургию каждый день воспринималось его сослужителями как свидетельство либо гордыни, либо чуть ли не какой-то одержимости. Нужно сказать, что, к сожалению, жизненный путь отца Иоанна Кронштадтского сопровождался постоянным доносительством на него его сослужителей, и только вот мудрость и тактичность митрополита Антония Вадковского позволяла как-то эти упрёки отцу Иоанну оставлять под сукном. Но вот при предыдущих архиереях, и в особенности при митрополите Исидоре, да и при митрополите Палладии положение отца Иоанна было очень тяжелым в этом отношении. Итак, его желание часто служить Литургию воспринималось как нечто неблагочестивое.
Далее, его готовность принимать людей на Литургии и именно для того, чтобы они причастились. Он постоянно проповедовал на эту тему, и это также воспринималось как опасное новаторство, которое приведёт только к одному – к тому, что благоговейное отношение к Евхаристии будет у этих людей уничтожено.
Конечно, камнем преткновения было то обстоятельство, что, действительно, этот призыв пришедшим на Литургию «всем причаститься!», безусловно, вёл к тому, что отцу Иоанну приходилось менять практику исповеди. И тогда появляются наводившие просто ужас на многих его современников из числа духовенства общие исповеди, совсем не напоминающие нынешнее стояние в ожидании прочтения над тобой разрешительной молитвы, а нечто напоминающее раннехристианскую эпоху, когда люди вдруг после вдохновенно прочитанных молитв и проповедей отца Иоанна начинали в голос говорить о своих грехах. Это действительно даже чисто внешне, я думаю, и на многих из нас сейчас бы произвело очень двойственное впечатление.
Но эффект достигался одним – исполненные действительно глубокого покаянного порыва, люди, не просто осознав свои грехи, уходили в притвор и потом готовились ко Причащению, а устремлялись к Причащению именно здесь, сейчас, на этой самой Литургии, которая происходила.
Всё это вызывало очень большое непонимание. Действия отца Иоанна, хотя он был не одинок в своём стремлении сделать Евхаристию часто имеющим место в жизни христиан элементом духовного развития, именно его во многом харизматически окрашенные особенностями его личности формы евхаристического служения смогли потрясти основы закоснелого Синодального Православия с той точки зрения, что Евхаристия ворвалась в жизнь очень многих. Многие люди стали переживать Евхаристию как действительно вкушение того насущного, сверхсущного Хлеба, без которого жизнь становилась немыслимой.
Безусловно, нормальная работа Поместного Собора 1917-18 годов, возможность обсудить уже на его пленарных заседаниях проекты, подготовленные богослужебным отделом, поставили бы и вопросы евхаристической практики на более серьёзную основу. И вполне можно было бы ожидать, что Собор выразился бы по этому поводу более конкретно, чем это было, скажем, в отзывах епархиальных архиереев. Но этого не случилось. В материалах богослужебного отдела, которые сейчас находятся в архивах, к сожалению, пока ещё не опубликованных, мы всё-таки тоже не исключаем, что есть какие-то конкретные предложения по изменению существовавшей практики – по поводу постов, например, или богослужебного устава.
Протоиерей Александр Степанов : Наверное, об этом можно судить уже по тому, как развивалась жизнь Церкви в свободных условиях, в условиях эмиграции. Вот как там получило развитие, с одной стороны, то направление, которое было задано отцом Иоанном Кронштадтским, наверное, и людьми, близкими ему по духу, и с другой стороны, продолжателями синодальной традиции, которая как бы почти не почувствовала Собора 1917-18 годов.
Протоиерей Георгий Митрофанов : Вот здесь я бы как раз и противопоставил две тенденции – это Русская Зарубежная Церковь с её, так сказать, пиететами перед всеми синодальными формами, в том числе формами евхаристической жизни, и, конечно, Западно-Европейский Экзархат Вселенского Патриархата митрополита Евлогия, его духовенства. Но наряду с ними сторонниками частой Евхаристии стали христиане, остававшиеся в России. Условия гонений как раз очень остро поставили этот вопрос.
И мы должны констатировать, что, не имея возможности, может быть, так богословски обосновывать частую Евхаристию, как это делали представители, скажем, Свято-Сергиевского института в Париже, многие священнослужители здесь и миряне именно в условиях гонений сделали Евхаристию очень частым явлением в жизни.
Тем более, что вот тут возникает очень интересная особенность – пока храмы были во множестве открыты, пока каждый христианин был приписан к какому-то приходу, пока каждый христианин, во всяком случае, находившийся на государственной и военной службе, должен был обязательно приносить справку о Причащении и исповеди раз в год, пока всё это было, Евхаристия не представлялась чем-то таким значимым, уникальным.
А вот когда храмы стали закрываться, когда участие в Божественной Литургии, не важно, в катакомбной ли общине или в зарегистрированном храме, было чревато большими осложнениями, испытаниями, несчастьями, Евхаристия приобретает совершенно другой характер. И подобно тому, как гонимые христиане Римской империи причащались очень часто, с радостью и надеждой, тоже самое происходило и в условиях гонений на Русскую Православную Церковь в 1920-30-е годы.
Часть 2
Мы уже поговорили об исторических аспектах развития отношения церковного народа к Таинству Евхаристии и к тому, как исторически изменялись формы подготовки людей к этому Таинству.
Мы начали разговор о евхаристическом возрождении, которое имело место в России, в русской Церкви в начале ХХ века, которое было связано, прежде всего, с именем отца Иоанна Кронштадтского и с рядом других священников, которые также имели сходное с ним вдохновение в отношении Таинства Евхаристии. Мы говорили о том, что в годы гонений в 20-30-е годы многие священники и окормляемые ими верующие следовали именно этому пути частого причащения, выявления Евхаристии как созидающего Церковь Таинства. В общем, это, конечно, очень понятно для этих лет гонений.
Но в то же время, те люди, которые пришли в Церковь ещё в советское время, скажем, 70-80-е годы, очень хорошо помнят, что как раз старое духовенство, духовенство, по существу, уже послевоенное тем не менее, в основном, исповедовало такие синодальные установки. Вот я сам прекрасно помню, когда приходили в храм, спрашивали, давно ли причащался, отвечали: «Сравнительно недавно, вам, пожалуй, так часто и не нужно».
А в монастырях – скажем, мы часто ездили в Пюхтицкий монастырь с моими друзьями, там причаститься на Пасху было невозможно, это просто не делалось. В крайнем случае можно было в Великую субботу, ну, в Великий четверг, разумеется. Но если приезжали на Пасху в монастырь, на субботу-воскресенье, скажем, на два-три дня, то это можно было делать в Великую субботу. И вызывало крайнее удивление вообще такое стремление причаститься на Пасху или затем в Светлую седмицу. Конечно, дисциплина подготовки тоже была крайне строгой, с обязательным вычитыванием положенных канонов с говением по меньшей мере трёхдневным, вообще, и недельным часто.
Т.е. вот эта практика воспринималась именно как старая практика, унаследованная от наших родителей, предков. И в то время она казалась, естественной, хотя уже и просвещённые люди, которые имели какой-то доступ к литературе, приходившей, скажем, с Запада, читали статьи отца и проповеди владыки , где мы видели совсем другие установки и другую аргументацию того, как следует относиться к Таинству Святой Евхаристии.
Вот, отец Георгий, с чем связано то, что линия евхаристического возрождения, наметившаяся и уже начавшая развиваться в начале века и в 20-30-е годы в условиях гонений продолжившаяся, как-то свернулась в послевоенное время?
Отчасти на этот вопрос уже ответили. Действительно, нужно иметь в виду, что ушедшие в эмиграцию представители духовенства, развивавшие там традиции синодальной Церкви, тоже пошли разными путями, как мы уже говорили. Что же касается тех, кто оставался здесь… В основном, духовенство, осуществлявшее свою пастырскую деятельность в 20-30-е годы, погибло. И очень немногочисленные священники, получившие образование до революции и служившие ещё до революции, начинавшие служить до революции, собственно, были теми немногими, авторитет которых имел большое значение для новых священников, которые стали появляться у нас уже после войны.
Я хотел бы подчеркнуть следующий момент. Разрыв традиции не только пастырского служения, но и разрыв традиции пастырского образования, разрыв, который продолжался на протяжении двух десятков лет, привёл к тому, что даже заканчивавшие духовные школы в послевоенный период священники большое значение придавали тому научению, которое получали от тех немногочисленных старых священников, которые остались живы.
В частности, надо вспомнить протоиерея Медведского в Никольском соборе. Он сыграл, например, очень большую роль в формировании мировоззрения нынешнего нашего старейшего священника протоиерея Василия Ермакова, который, закончив духовную школу, пришел в Никольский собор и справедливо видел в настоятеле олицетворение вот того самого ещё дореволюционного Православия, которое не могло не вызывать пиетета у всех, кто начинал своё служение тогда, в начале 50-х годов.
Так вот, я бы хотел подчеркнуть, что те немногие старые священники, которые оставались в нашей Церкви, принадлежали к тому большинству дореволюционного духовенства, которое ещё не включилось в евхаристическое движение. К тому большинству, которое продолжало следовать традициям вот этого евхаристического годовиковского Православия. Причём, этот их взгляд на то, что Причастие не должно быть часто, что Причастию должна предшествовать обязательно постовая подготовка, в советских условиях усугублялся ещё и тем, что в качестве пасомых они получили в своё распоряжение людей совершенно расцерковлённых, совершенно невежественных в каких бы то ни было элементарных представлениях о православном вероучении.
И нередко в храмы приходили вообще люди, хотя, может быть, и крещённые, но воспринимавшие Евхаристию, как некое экзотическое, может быть, даже очень важное, но магически понимаемое действие, к которому можно приобщиться без какого бы то ни было понимания, без какой бы то ни было подготовки к нему.
И вот как раз, конечно, в период конца 40-х, 50-х, 60-х годов необходимость поставить своеобразный барьер между Евхаристией и возвращающимися, не скажу даже в Церковь, скорее, возвращающимися в храмы и приходящими в них эпизодически советскими людьми, обуславливала то, что тенденция редких причащений получила дополнительную мотивировку.
В данном случае, действительно, кто только не приходил не только в пасхальную ночь, но и, так сказать, в обыкновенные дни, скажем, в Никольский собор, который был дежурным храмом, в котором каждый день совершались Литургии, даже две Литургии, для того, чтобы причаститься. Действительно, нужно было воздвигать этот барьер. И вот, размышляя о моём духовнике отце Василии Ермакове, действительно горящем пастыре, который после четвертьвекового служения в Никольском соборе не утерял этой нарочитой потребности участвовать в Евхаристии, служить Литургию, причащаться самому. Именно у него тогда и выковалось то представление, что нужно всячески готовить людей к Причастию.
А готовясь к Причастию, вот те люди, советские люди, которые приходили в Никольский собор, не могут причащаться очень часто, ибо вся их жизнь построена таким образом, что они не постятся регулярно. Поэтому необходимо попоститься три дня, когда бы человек ни причащался. А ещё лучше, даже, может быть, неделю. Но уж три дня обязательно. Представление о том, что даже ходящий в церковь советский человек соблюдает посты в среду и пятницу, основные четыре поста, было действительно ничем не обосновано. Конечно, не соблюдали, в том числе, многие церковные люди такие посты. Поэтому возникает вот это жесткое требование обязательного трёхдневного поста перед Причастием, когда бы Причастие ни происходило.
Далее необходимость в обязательном порядке прочесть не только последование ко Причащению, но и три канона. Отец Василий всегда этого требовал. Если накануне христианин был на богослужении, значит, на утрене он уже прослушал каноны, полагающиеся к этому дню. И, тем не менее, в дополнение к этим канонам почему-то нужно прочесть, помимо последования ко Причащению, ещё три канона.
Я должен признать, что для меня жизненный путь отца Василия и как для его духовного чада, и как для историка очень показателен. Нужно сказать, что для меня самого такой подход отца Василия казался, в общем-то, единственно правильным. Отец Василий – очень выразительный, яркий священник, олицетворяющий собой целое поколение, целую тенденцию в нашем духовенстве. Причём, хочу подчеркнуть, что отец Василий всегда был человеком смелым, активным.
Ведь некоторые стремились пореже причащать, чтобы не создать себе проблем. Он всегда готов был идти на большие неприятности, лишь бы исполнять свой пастырский долг. Поэтому и крестил на дому, и причащал больных на дому даже тогда, когда за это можно было поплатиться очень тяжело. Но здесь у него была совершенно другая позиция. Он был убеждён, что причащаться на Пасху можно только в самом крайнем случае. Причащаться лучше либо в Великий четверг, либо в Великую субботу. Точно также ему казалось, хотя я уже дерзал с ним неоднократно на эту тему вести дискуссию, что на Светлой седмице причащаться тоже возможно только в исключительных случаях.
Я здесь не могу не вспомнить вот какого рода беседу. Это была беседа уже не с отцом Василием, а с молодым священником, скорее, моим ровесником, который следовал вот этой традиции, связанной не только с отцом Василием, но со многими другими священниками старого поколения. Речь зашла о том, чтобы причастить человека на Светлой седмице. Пришел человек причаститься, а ему было отказано. Началась дискуссия наша после службы. Этот священник стал мне говорить о том, что как же это можно человека причащать на Светлой седмице, если он (священник такой, очень такой человек эмоциональный, импульсивный), если он наелся мяса? Ел целыми днями мясо и пришел причащаться! Ну, зная его в достаточной степени хороший аппетит, я сказал этому священнику: «Так, а что же, Вы тоже целую неделю мясо едите и Литургию служите?» «Но я же священник!» – последовал аргумент.
Вот опять-таки, он возвращается к синодальному представлению, что только священникам нужно и можно причащаться, не соблюдая положенных постов, вот, раз нет поста на Светлой седмице, мирянам причащаться нельзя, а священникам можно. Ну, а далее в нашей дискуссии с его стороны последовал следующий вывод: на Светлой седмице нужно причащать только младенцев и больных. Ну, а я уже в пылу полемики ему ответил: «Вот наша Церковь постепенно и превратится в Церковь младенцев и больных при таком подходе к Евхаристии».
Вот здесь, вот в этой, по-своему трагикомической детали нашей церковной жизни, детали, которая показывает подчас непонимание священниками Евхаристии, у нас проявляется далеко не случайная тенденция. Действительно, советский период создал объективные условия, которые должны были реанимировать именно синодальный подход к Причастию: причащаться пореже, с обязательной подготовкой, под контролем священника, при понимании того, что основная жизнь человека, когда он выходит за пределы храма, складывается совершенно нецерковно: он не постится, он не молится регулярно, редко посещает службы. Поэтому уж если дошел до храма, должен подготовиться как следует в этот момент. И, нужно сказать, что в таком понимании Евхаристии воспитываются и многие священнослужители молодого поколения.
Тут следует подчеркнуть ещё одну очень важную деталь. Хотя у нас сейчас появилось большое количество духовных школ, но по-прежнему более двух третей духовенства не получило никакого богословского образования и вошло в церковную жизнь. Они были воспитаны священниками советского времени, которые к Евхаристии, в основном, относятся вот так, как мы только что говорили. И именно этот авторитет их наставников побуждает таких священников продолжать эту практику и в современных условиях.
Безусловно, в 90-х годах большое количество молодых священников, пришедшие в Церковь, изменило климат. Но я бы хотел подчеркнуть неожиданно меня начавшую беспокоить особенность. Немало молодых священников впадают в крайности двоякого рода. Одни продолжают, доводя до предела, тенденцию синодального Православия, максимально затрудняя путь к Евхаристии. А другие делают Евхаристию чем-то вроде обязательного воскресного ланча, подчёркивая при этом вроде бы свою, так сказать, приверженность высоким традициям евхаристического возрождения, но, на самом деле, исходя из нехарактерного для старых священников неблагоговейного отношения к Евхаристии. Нередко сейчас открыть доступ к Евхаристии священники предлагают не от желания главную святыню Церкви привнести людям, а просто от недопонимания святости Евхаристии.
Поэтому сейчас перед нами, как мне кажется, возникает двоякая опасность: с одной стороны синодального, годовиковского Причащения, которое, в общем, многим людям, я бы так сказал, просто отравляет духовную жизнь. А с другой стороны, превращение Евхаристии в нечто второстепенное, при том, что приступать к этому Таинству будут регулярно, но без понимания всей значимости Евхаристии. Таким образом, с двух позиций евхаристическая природа Церкви может быть, по сути дела, спрофанирована. И вот это большая опасность.
Протоиерей Александр Степанов: Мне кажется, что, действительно, первая опасность, о которой Вы говорили – следование синодальной традиции, безусловное следование, оно, как Вы абсолютно верно заметили, связано с этими новыми опасностями, которые явились уже в советский период, когда основная масса людей, приходящих в Церковь, абсолютно неподготовлена, абсолютно духовно необразованна, неграмотна и не понимает, по существу, того, что происходит в церкви. Здесь этот барьер совершенно необходим.
С другой стороны, совершенно очевидно, что сейчас формируется и некоторая новая просвещённая церковная общественность. Кроме того, формируются и приходы, церковные общины, где люди не просто собираются по территориальному или какому-то признаку, не зная друг друга, где священник знает очень малое число своих прихожан. Сейчас формируются такие общины, где священник знает по именам практически всех стоящих у него в храме на Божественной Литургии, знает жизнь более или менее каждого из этих людей, его духовный уровень, его духовные запросы. И люди внутри общины также знают друг друга.
И вот именно эта ситуация общинной жизни и некоторой просвещённости тех людей, которые собираются в таких общинах, является, как мне кажется, настоящей, подлинной предпосылкой евхаристического возрождения. Потому что, действительно, без этих условий мы стоим перед опасностью профанации Таинства Святого Причащения. Поэтому, действительно, вопрос очень тонкий и требует вот такого индивидуального подхода, индивидуального не только в смысле подхода к каждому конкретному человеку, с которым надо поговорить, но и той ситуации, которая существует на том или ином приходе, в том или ином евхаристическом собрании.
Протоиерей Георгий Митрофанов: Вы знаете, отец Александр, я бы сейчас поставил перед Вами, перед нашими слушателями вопрос, на который у меня лично нет ответа. Беседуя однажды с одним священником, который во многом мне, наверное, чужд, но которого я не могу не уважать (мы по-разному в чём-то подходим к евхаристической жизни, вообще к проблемам церковной жизни), я услышал такие слова, на которые я не нашел, так сказать, какого-то однозначного ответа.
Он мне стал говорить о том, что, действительно, путь человека к Евхаристии очень сложен, очень индивидуален. И, в частности, рассказал, как вот буквально недавно он, исповедуя человека, пришедшего в церковь чуть ли не впервые, счёл необходимым причастить, хотя человек, в общем-то, пришел в храм, не думая о том, что такое Причастие, как бы не размышляя над этим и, естественно, позавтракал. Но священник ощутил в его душе какую-то драму, уврачевать которую могла только благодать Евхаристии. И тут же повёл его причащать после, по сути дела, первой исповеди в его жизни.
Я думаю, что, наверное, может быть, отец Иоанн Кронштадтский мог дерзнуть на подобного рода решение. Но превращать подобного рода ситуации в норму, когда священник может, отстранившись от всех традиционных принципов, делать доступ к Евхаристии свободным для человека, впервые переступившего порог храма, впервые осмысленно решившего подойти к церковной жизни, это уже чрезмерное дерзновение, хотя, безусловно, священник принял такое решение не по равнодушию, наоборот, по неравнодушию к этому человеку, может, по вере глубокой в силу Евхаристии.
Но возникает здесь вопрос, а как не перейти какую-то очень важную грань? И можно ли священнику полагаться на самого себя в этом, действительно, очень индивидуальном, очень интимном акте общения человека с Богом через Евхаристию, акта, в котором священник, в общем-то, принимает очень важное участие? Я не нашел, что сказать этому священнику, кроме того, что я бы, наверное, никогда так не дерзнул поступить. Не знаю, что должно было бы случиться, что подвигло бы меня к такому шагу.
И вот я боюсь, что вот подобного рода харизматизм здесь может играть определённого рода зловещую роль, потому что ведь, действительно, людей несчастных очень много. Мы, священники, часто чувствуем себя неспособными врачевать их раны душевные. А вот есть Евхаристия, а вот давайте-ка к Евхаристии всех направим, а Господь всё сам уврачует.
Протоиерей Александр Степанов: Да. Мне кажется, что священник не может руководствоваться до такой степени своими эмоциональными впечатлениями. В данном случае, действительно, есть эмоциональный момент, который переживает священник, принимающий исповедь, а это действительно бывают иногда чрезвычайно драматичные ситуации. Скажем, в тюрьме мне доводилось слышать очень потрясавшие меня исповеди людей. Я думаю, что ни в коем случае не должен руководствоваться в своей пастырской деятельности теми эмоциями, которые возникают в результате индивидуальной беседы.
Всё-таки, я абсолютно убеждён, что Таинство Евхаристии должно приниматься человеком абсолютно сознательно. Т.е. он должен понимать,что он принимает. Случай, который Вы не описали, к сожалению, фактически проявляет, в конечном счёте, магическое отношение этого священника к Таинству. Что он не может уврачевать, что он ничего не может, его молитва слаба, но есть Евхаристия, которая есть Тело и Кровь Христовы, Которые всё уврачуют. Это тоже, как мне кажется, такой магический подход.
Протоиерей Георгий Митрофанов: Я бы это так сформулировал: здесь переоценка Евхаристии становится её недооценкой.
Протоиерей Александр Степанов: Да, совершенно верно. И надо всегда помнить, что в Церкви ничто не действует механически. Вот почему я так настаиваю на том, что человек должен максимально понимать. Не только чувствовать, не только стремиться и благоговеть, но ещё и понимать, что перед ним.
Именно потому, что Таинство действует не само по себе, не только по нашей эмоции, мы олжны воспринять всем нашим существом и умом, в частности. И только вот такое полное принятие этого может действительно как-то нас по-настоящему освящать и давать нам силы. Здесь, мне кажется, следует как раз держаться безусловно существующих норм, которые Церковь устанавливает.
Cвященник Владимир Хулап: Но одновременно, мне кажется, что здесь каждый священник призван к какому-то дифференцированному подходу по отношению к группам верующих.
Одно дело, те люди, которые впервые пришли в храм. Это их первая исповедь, и, соответственно, как мне кажется, от первого прихода в храм до первого Причастия должен пройти какой-то определённый путь, духовный путь. Если мы взглянем на историю Церкви, Причастие, как завершение Таинства вхождения в Церковь, всегда требовало подготовки. Поэтому к таким людям должны предъявляться какие-то определённые пастырские требования. И мы должны руководствоваться каким-то пастырским видением вот этой динамики вхождения в Церковь, завершением которого должна быть Евхаристия.
С другой стороны, есть неофиты, люди, которые только воцерковились и находятся на пути возрастания в церковном организме.
И, наконец, есть люди, которые в Церкви уже много лет, которые являются членами конкретной общины, которые живут по заповедям, которые активно живут церковной жизнью и, соответственно, вот к этим людям, мне кажется, должен быть какой-то уже собственный подход, чтобы мы не накладывали на них какие-то бремена неудобоносимые, например, если человек сознательно желает причащаться чаще, может быть, причащаться даже каждое воскресенье.
Если мы будем призывать его к тому, чтобы он неделю постился перед этим, мы обрекаем человека на вечный пост, получается. И опять же возникает такая ситуация двойных стандартов, потому что мы, священники, мы исполняем посты, которые предписаны всем членам Церкви. Никакого дополнительного евхаристического поста, кроме поста с 12 часов ночи священство не соблюдает. Поэтому мне кажется, что тем мирянам, которые осознанно, сознательно ведут более активную евхаристическую жизнь, в этом отношении возможно какое-то послабление, опять же, по согласованию с духовником или с тем священником, у которого человек исповедуется.
Может быть, то же самое возможно и в отношении исповеди. Потому что здесь тоже очень велика опасность привыкания к исповеди как к такому билету, если хотите, или квитанции ко Причастию. Т.е. человек приходит на исповедь, чтобы причаститься. И если человек исповедуется или вынужден исповедоваться каждое воскресенье, всё равно это предполагает какой-то определённый духовный уровень, высокий духовный уровень, чтобы покаяние не свелось к какой-то формальности.
Протоиерей Александр Степанов: Ну что же, я думаю, мы должны подвести некоторый итог нашей сегодняшней беседы, который, наверное, не может быть, как вот сейчас уже ясно, сформулирован как какие-то однозначные общеприменимые абсолютно ко всем людям во всех ситуациях требования. Я думаю, что вот это пожелание Святейшего Патриарха сформировать здравый подход к условиям подготовки ко Причащению и будет подразумевать, вероятно, разные ситуации, разные аспекты. И всегда на долю пастыря остаётся достаточно большое пространство творчества, молитвенного, духовного усилия, чтобы помочь каждому пасомому максимально быть членом Церкви, участвуя в Таинстве со всей возможной для него полнотой.
Во всяком случае, мы сейчас констатировали, что сложившаяся практика редкого Причащения во многом отступает на сегодняшний день в силу формирования новой церковной общественности, более просвещённой, в силу, видимо, какой-то промыслительной потребности для сегодняшней возрождающейся Церкви усилить евхаристическую жизнь, которая всегда являлась центром, стержнем жизни Церкви.
В связи с появлением таких новых явлений в Церкви, как общинная жизнь, широкая просвещённая общественность, входит в повседневную практику частое Причащение, часто еженедельное, или, по крайней мере, скажем, раз в месяц. Уже редко, очень редко священники рекомендуют причащаться реже, чем раз в месяц.
И в связи с этим возникают и изменения в практике подготовки ко Святому Причащению, которая, по мнению большинства священников в минимальном случае содержит вот то последование ко Святому Причащению, которое обычно рекомендуется в молитвословах, каноннике, других молитвенных сборниках.
Ну и далее уже, я думаю, дело пастыря, добавлять ли к этому ещё каноны, не добавлять, зависит опять-таки от того, как часто человек приступает к Таинству, насколько он способен, насколько ему потребно такое более длительное подготовление. Я думаю, на разных этапах духовной жизни человека это тоже может очень сильно меняться.
Относительно говения дополнительного помимо общецерковных постов среды и пятницы тоже, я думаю, сейчас доминирующим является мнение, что если человек причащается еженедельно или раз в две недели, никакого дополнительного говения обычно не рекомендуется. Если человек соблюдает среду и пятницу и общецерковные посты, то тогда при наличии частого Причащения на него неразумно накладывать какие-то бремена. Если он исполняет, скажем, все эти посты и причащается тем не менее, один раз в год, пускай попостится тогда три дня перед этим актом.
Ну, и относительно жесткой связи исповеди и Причастия, я думаю, что в условиях церковной общины, где пастырь знает хорошо своих пасомых, тоже возможны какие-то частные решения вопроса о необходимости исповеди перед каждым Причастием. Мы проводили круглый стол, где касались связи исповеди и Причастия. И там тоже сходные суждения высказывались. В каких-то ситуациях компромиссом, по мнению отдельных священников, является именно общая исповедь, довольно формальная, но которая тем не менее внешне сохраняет традицию обязательного исповедания перед Причастием.
На этом, я думаю, мы должны закончить. Я благодарю наших участников: профессора Санкт-Петербургской Духовной Академии, церковного историка, члена комиссии по канонизации святых нашей Церкви протоиерея Георгия Митрофанова и священника церкви Святой равноапостольной Марии Магдалины в Павловске Владимира Хулапа. Спасибо вам, дорогие сослужители, за то время, которое вы потратили, за те интересные суждения, которые были высказаны. А нашим слушателям я хотел бы пожелать всей полноты церковной жизни и, безусловно, чтобы Таинство Евхаристии было центральным её элементом. Всего вам доброго. Программу вёл протоиерей Александр Степанов.
В Интернате №2 города Ижевска произошел бунт подростков. Дети, под давлением старшего товарища, вскрыли себе вены. Основной мотив - вынудить директора интерната покинуть свой пост.
Мы попросили дать комментарий о случившейся трагедии протоиерея Александра Степанова, настоятеля храма Анастасии Узорешительницы и святых благоверных князей Федора, Давида и Константина Ярославских в Санкт-Петербурге.
Отец Александр многие годы окормляет детскую колонию для несовершеннолетних в городе Колпино Ленинградской области, также участвует в деятельности центра святителя Василия Великого, где реабилитируются подростки с условными сроками. О проблемах трудных подростков батюшка знает не понаслышке.
Е. Ф. Отец Александр, прокомментируйте, пожалуйста, инцидент, произошедший в Ижевском интернате №2.
О. А. Комментировать произошедшее в Ижевске сложно, потому что информация противоречива. Либо у парня маниакальные склонности, либо у него такие лидерские данные, что он смог увлечь за собой стольких детей. Либо таково положение в интернате, чему я удивляться не могу. Если говорить о положении в тюрьмах и детских колониях, то такие происшествия не редкость.
Е. Ф. То есть в своей практике подобные случаи Вы встречали?
О. А. Конечно. Такие бунты не всегда связаны с действиями руководства. Это, может быть, с большей вероятностью, от бездействия руководства. Просто начальство дает ситуации развиваться так, как она развивается.
Е. Ф. Дети в колониях уже живут «по понятиям»?
О. А. Еще в большей степени, чем взрослые.
Е. Ф. Насколько сильно у таких детей влияние старшего товарища?
О. А. Очень сильно. С одной стороны, они находятся под влиянием авторитета, с другой - под страхом физический и психической расправы. Это в колонии. Я не говорю, что именно так обстоят дела в детских домах и интернатах, но думаю, что в смягченной форме примерно то же самое и происходит.
Е. Ф. Советский детский дом, советская детская колония сильно отличается от этих заведений сегодняшнего образца? Куда движется ситуация? Ухудшается, улучшается?
О. А. То, что мы имеем сегодня - прямое следствие советской системы. Если говорить о колонии, то это такая система, когда одни преступники управляют другими. Это не дореволюционная практика, это не практика каких-то зарубежных стран. Это исключительно советская система. Никто не хочет тратить лишние средства на содержание дополнительных сотрудников. И вообще марать руки об эту публику. Поэтому из среды самих заключенных назначают старших, бригадиров и командиров. Они имеют полную власть и устраивают жизнь так, как хотят. Начальству важно, чтобы не доходило до эксцессов, подобных ижевскому. А если все более или менее тихо, кого-то бьют, кого-то унижают, над кем-то издеваются систематически и много лет - то это абсолютно не важно. Между тем, человек выходит из колонии просто психически и физически больным. Изломанным, морально изуродованным. Если произошло убийство, это, конечно, большое ЧП. Но если до этого не дошло, или человеку нанесены даже тяжелые повреждения, то такую ситуацию скрывают, замалчивают. Упал, мол, ударился головой.
Е. Ф. А в ситуации с ижевским детским домом, что-то изменится, или сейчас просто все поговорят об этом и дело забудетс
я?
О. А. Не знаю. Я посмотрел новости в Интернете, и у меня сложилось впечатление, что основной вектор публикаций направлен на старшего подростка: он виноват. Он спровоцировал детей, кому-то сам нанес раны, был в состоянии алкогольного опьянения. То есть весь возможный комплекс его вины представлен. Но может быть, это абсолютно не так.
Е. Ф. Но ведь он, действительно, совершил античеловечный поступок?
О. А. Да, но он не всем детям сам вены перерезал. Кого-то он, может быть, в истерическом состоянии и поранил, но остальные-то, вероятно, это делали по собственной воле?! Другое дело, если он убедил детей вскрыть себе вены.
Е. Ф. Или угрожал…
о. А. Или угрожал. Трудно сказать, но пока что из публикаций видно, что виновен парень. Я думаю, что здесь и большая вина самой администрации учреждения. Так или иначе, но с ним-то она точно не смогла совладать. Видимо, дети считали, что какие-то действия администрации были несправедливы в отношении него или в отношении их всех. Здесь нужен подробный анализ того, что происходило.
Е. Ф. На ваш взгляд, этот инцидент будет каким-то образом лоббировать принятие Ювенальной юстиции в нашей стране?
О. А. Я думаю, да, это, конечно, аргумент в пользу того, что надо вводить Ювенальную юстицию. Другое дело, будет ли этот проект эффективен и адекватен. Понятно, что в него будет вложено огромное количество денег, но и эта система может оказаться неэффективной. Хотя, ижевский случай стимулирует нас к тому, что бы хоть что-то делать в этом направлении, предпринимать меры.
Е. Ф. Какие церковные центры и организации ведут работу с трудными подростками?
О. А. У нас в Петербурге есть несколько хороших церковных организаций, но наиболее интересная работа ведется, на мой взгляд, в «Центре социальной адаптации святителя Василия Великого». Это - мощная организация, которая работает с условно осужденными, находящимися под следствием и находящими в местах лишения свободы юношами в возрасте от 14 до 18 лет. Работа с первыми двумя категориями проходит на нашей территории. Программа социальной реабилитации рассчитана на 100 дней с обязательным проживанием воспитанников в Центре под круглосуточным контролем социальных педагогов. С подростками работают специалисты по социальной работе, психологи, тренеры по экстримальным видам спорта (это увлекает подростков), есть театральная студия. Все вместе создает такой поток жизни, который вовлекает подростков в круг новых интересов, и на этом фоне можно мотивировать их на учебу и работу. На 21-й день каждый воспитанник должен поступить учиться или работать. Одновременно ведется работа с семьей, где и зародились все проблемы подростка. Конечно, с ребятами занимаются профессионалы. Есть и добровольцы, причем некоторые - из прежних воспитанников Центра, но лишь на добровольческой основе эту работу не выполнить. Здесь нужны усилия довольно большого профессионального коллектива. В колонии работа Центра началась недавно, и сегодня она охватывает только небольшой фрагмент жизни заключенных - карантин, но мы планируем в ближайшее время расширить зону своего присутствия, создать реабилитационное отделение внутри колонии, службу социального сопровождения, продолжающую работу с подростком и после освобождения. Работа психологов с родителями заключенных уже началась. То, что мы делали многие годы сводилось к тому, чтобы хоть сколько-то облегчить положение конкретного парня, который приходит в церковь. Эту работу выполняли и выполняют волонтеры из моего прихода. Уже больше 10 лет с подростками проводят беседы, успешно работает изостудия. Мы регулярно служим Литургию, крестим, исповедуем. Батюшка может посочувствовать, укрепить. Рассказать, как молиться. Но все это - несколько часов в неделю. Основная часть жизни заключенных проходит вне нашего участия. Задача Центра заключается в том, что поставить под контроль весь воспитательный процесс, как это происходит у нас в стационаре на воле.
Е. Ф. Как ребята к священнику относятся?
О. А. Хорошо. А почему им плохо относится? Приходит батюшка раз в месяц, молится с ними и за них, проповедь говорит, беседует, конфет приносит. Любой человек ценит хорошее к себе отношение.
Е. Ф. На службы ходят?
О. А. Несколько десятков человек приходят регулярно.
Е. Ф. Как понять, что мой ребенок - и есть трудный подросток? Только ли крайние проявления, такие как наркомания, преступления являются сигналом?
О. А. Если вы находите общий язык, если он более или менее вписывается в общепринятые рамки поведения, это - норма. Трудности бывают всегда. Если он заявляет, что не будет жить дома и уходит, хлопнув дверью, и его нет неделю, это уже за приделами нормы. Трудные дети появляются там, где ими не занимаются их родители. Не находя этого дома, ищут альтернативу вне дома, ищут другую форму самореализации. Это реально несчастные в собственном доме дети.
Е. Ф. Некоторые родители не могут найти общий язык с детьми. Что делать, если ситуация заходит в тупик?
О. А. Хорошо, если есть, к кому обратиться и обе стороны готовы выслушать какое-то третейское мнение. Это может быть священник, призванный родителями как-то рассудить, сказать, как правильно поступать. Это может быть психолог, если это неверующие люди. Может быть, какой-то центр по работе с трудными детьми. Но реабилитационный или консультационный центр в наших условиях - открытое учреждение. Никого насильно поместить в реабилитационный центр нельзя. Только решением суда человек может быть ограничен в свободе. Так что, ребенок должен сам осознать свою проблему и согласиться на контакт. Важно вовремя осознать проблему, пока еще есть контакт с ребенком и он готов вместе искать выход.
Е. Ф. Чаще всего - это дети из неблагополучных семей?
О. А. Такие дети часто бывают просто в неполных семьях. А есть трудные дети и из вполне благополучных семей с очень немалым достатком. Такие встречаются и в колпинской колонии, а особенно часто среди условно осужденных.
Е. Ф. Как вы это объясняете?
О. А. Отсутствием любви и внимания. Родители заняты собой. В то же время есть люди, живущие очень скромно, тем не менее, проблем с детьми такого рода не имеют.
Е. Ф. Что бы Вы посоветовали родителям и верующим, и не верующим, как в наш век сохранить ребенка?
О. А. Когда это полная семья - уделять больше внимания, насколько это возможно. Если семья неполная, это тяжелее. С одной стороны, надо зарабатывать на жизнь, с другой стороны, надо заниматься детьми. На все времени нет. Тогда надо искать какие-то детские организации. Если говорить о моем опыте, то это - «Витязи» («Санкт-Петербургский округ Витязей» Детская общественная организация - прим. Е.Ф.), где создается здоровая детская, подростковая среда, где дети увлечены общим делом. Часто родителям кажется, что если они отдали детей в музыкальную или художественную школу или учат языки, т.е. будут заняты все свободное время, проблемы решены. Это не так. Помимо серьезной профессиональной занятости (что само по себе очень хорошо) надо озаботиться кругом общения детей, в котором их удерживают безусловно интересные для них дела - лагеря, походы, игры и т.п. Все это проходит под контролем и руководством молодежи, выросшей в этой же организации. Их руководство не только не отторгается детьми, но с радостью принимается. Система уже не новая, но работает хорошо. Среди «Витязей» было много мальчиков из неполных семей, но выросли они абсолютно нормальными людьми. Сейчас много таких организаций скаутского типа. Мне кажется, они могут помочь решить многие проблемы воспитания, если вовремя определить туда ребенка.
Беседовала Елена Фокина
Отмечая День православной книги, мы вновь говорим о роли литературы в жизни человека. Что такое книга? Учитель, как мы не раз читали в школьных учебниках? Друг? Советчик? Что делает книгу православной? Об этом рассуждает митрополит Калужский и Боровский Климент, председатель Издательского совета Русской Православной Церкви. PDF-версия.
Молитва на кончиках пальцев
Русская Православная Церковь сегодня уделяет много внимания людям с ограниченными возможностями — медицинское обслуживание, социальная адаптация, создание безбарьерной среды в храмах. Действует более 400 церковных проектов помощи инвалидам. Не остаются без внимания и поддержки в том числе незрячие и слабовидящие люди, благодаря чему они приходят в храмы и становятся полноправными членами приходов. PDF-версия.
Теме восстановления храмов, значительная часть которых относится к объектам культурного наследия (ОКН), уделяется все больше внимания. По благословению Святейшего Патриарха уже в 100 епархиях учреждена должность древлехранителя, вопрос возрождения поруганных святынь находится под пристальным вниманием Патриаршего совета по культуре, государство выделяет средства на их восстановление. На православных телеканалах и в печатных СМИ появились новые рубрики, посвященные этой теме. Да и просто неравнодушные люди собирают средства в соцсетях и занимаются краеведческой работой. Как этот вопрос решается на примере отдельной епархии, с какими проблемами приходится сталкиваться епархиальному древлехранителю и на чью помощь он может рассчитывать, «Журналу Московской Патриархии» рассказал руководитель архитектурно-строительного отдела, древлехранитель Смоленской епархии Александр Дубровский. PDF-версия.
Союзы любви
Ответом Церкви на вызов, брошенный ей безбожным государством сразу после большевистского переворота, стали духовные союзы. Первоначально созданные для защиты православных святынь от поругания, позднее они занялись просветительской и миссионерской деятельностью. Но братским союзам в новой стране было не место. К 1932 году советская власть жестоко расправилась с мирянами и священниками, пытавшимися совместно действовать за пределами приходов. PDF-версия.
Под покровом святого князя Владимира
Небольшой деревянный храм во имя святого равноапостольного князя Владимира по улице Маршала Чуйкова в воскресные и праздничные дни переполнен. Ничего удивительного: в 100-тысячном столичном районе Кузьминки ныне это единственная действующая православная церковь. Случаются и будние дни, когда тут негде яблоку упасть: дом молитвы заполняется молодыми людьми в униформе. Они прилежно выстаивают всю Божественную литургию и строгим порядком приступают к Святой Чаше. И в этом тоже нет ничего странного: Князь-Владимирский храм — это еще и домовая церковь Президентского кадетского училища Росгвардии имени М. А. Шолохова. Так называемые кадетские Литургии здесь совершаются регулярно, по заранее согласованному с администрацией учебного заведения расписанию. В интервью корреспонденту «Журнала Московской Пат-риархии» духовник училища настоятель Князь-Владимирского храма священник Марк Кравченко рассказывает как в этом храме верстаются казаки (церемония посвящения в казака, предполагающая принятие в храме присяги Отчизне и Православной вере) и почему кадетам неинтересно общаться с бывшими одноклассниками. PDF-версия
«Нас было 5 человек - директор Центра социальной адаптации святителя Василия Великого Юлиана Никитина, руководитель Фонда «Диакония» Елена Родалевская, представители Детского кризисного центра при Чесменском храме и я. Мы сели в поезд и поехали - все было, как обычно. «Невский экспресс» - сидячий поезд, хотя некоторые вагоны по европейскому образцу разделены на купе. Мы ехали как раз в таком. В 21.30 экспресс резко затормозил. Я сидел лицом по ходу поезда и чуть не вылетел из сиденья, но успел схватиться за подлокотники. Ну, остановились и остановились... Мы даже шутили, что лось на пути вышел. Первое впечатление, что ничего особенного, хотя вроде кто-то видел вспышку в окне. И только потом стало ясно, что вспышка была от того, что сошедшие с рельс вагоны срубили столбы и оборвали провода», - сказал в интервью интернет-изданию "Татьянин день" председатель Отдела по благотворительности Санкт-Петербургской епархии протоиерей Александр Степанов, оказавшийся пассажиром взорванного террористами скоростного пассажирского поезда «Невский экспресс».
«Через некоторое время начались разговоры о том, - продолжил священник, - случилось что-то серьезное. Мы все звонили домой, говорили о задержке, хотя связь была плохая. Минут через 15-20 из третьего вагона, который сошел с рельс, пошли люди. К нам в купе зашла немолодая женщина и мужчина средних лет, возбужденные, с вытаращенными глазами, начали рассказывать, что вагон трясся по шпалам. Было видно, что они сильно потрясены, но о травмах и жертвах не говорили. Мы посидели еще минут пять, и я пошел смотреть, что делается. Дверь нашего вагона была открыта, я посмотрел назад. Там темнотища и только редкие огоньки мелькают. Я позвал одного из наших мужчин с собой узнать, не нужна ли помощь. Когда мы дошли до покосившегося вагона, впечатление было сильным. Тут навстречу бежит проводник, я спрашиваю: «Помощь нужна?» - «Да-да, идите скорее, там всем работы хватит»».
«Мы побежали и довольно далеко, метров через 500, увидели вагон, лежащий на путях на боку, а на дороге - обломки вагона, оставшегося в сцепке. Вокруг люди - кто ползает, кто ходит... Темнота непроглядная. Меня потрясло, что крыша вагона была собрана гармошкой, как будто он на крыше по шпалам ехал. Еще метров через 200 - 300 лежал самый ужасный последний вагон. Он не был перевернут, но стоял без колес. Колеса, пружины, сорванные провода были разбросаны вокруг. Мы об них спотыкались, я несколько раз упал. Потом в Интернете писали, что вагоны улетели, но это не так. Их сбросили уже потом, в ходе ремонтных работ. Оторвавшиеся вагоны стояли на путях, но без колес. Потом я увидел лежащего человека, бросился к нему, хотел помочь, а он оказался мертвым с внутренностями наружу. Дальше на путях лежало еще три или четыре трупа. И это в полной темноте, лес вокруг», - вспоминает священник.
«Потом глаза привыкли, мы подсвечивали дорогу мобильником. Рядом была электрическая подстанция и стал доходить свет от столба с фонарем. У последнего вагона стояли люди, как я потом понял, это уцелевшие пассажиры. Большинство - с ушибами, лица разбиты. И полная неразбериха. На земле лежало шесть-семь раненых, женщина со сломанной ногой стонала. Молодая пара - у девушки, похоже, был перелом позвоночника, а у парня раздроблены ноги, они лежали рядом. Девчонка с открытыми переломами ног. Кровь вокруг, темно, все мобильниками светят. Торцы вагонов разворочало, и двое мужчин оказались сплющены в тамбуре, в который вышли покурить. Кости разбиты, они орут невероятно, их пытались достать. Нашли где-то лом и топор. Все два часа, что я там был, упорные люди старались им помочь, но их нельзя было двигать. Одного сумели вытащить, а второй, вероятно, умер», - сказал он.
«Все вспоминается какими-то проблесками. Я провел там два часа, все время что-то носил, собирал, рвал тряпки, помогал бинтовать, выносить, хотя транспортировали в основном мужики посильнее. Но происходившее я помню очень фрагментарно. Вагон некоторое время летел по шпалам без колес, все внутри было разворочено - кресла, железные ящики, поручни, корзинки для газет - все это с острыми железными углами и оно крутилось, как в мельнице, как в барабане. И вот этими обломками людей переломало, порезало. Пол был покрыт толстым слоем всего этого добра и в нем лежали люди. Выносили их оттуда долго. Споры, крики, куда выносить - на улице холодно, в вагоне теплее и не на земле. Но внутри они завалены. У кого-то сильные кровотечения, в вагоне жгут не наложишь. Если травмы, то выносить надо на жестком. Отломали два куска обшивки или какой-то перегородки и использовали их, как носилки. Это было очень неудобно, потому что доска узкая: восемь человек несли, а четверо держали того, кого несли, чтобы он не сползал. Мы еще костры разводили, даже не столько, чтобы греться, сколько ради освещения: брали из вагонов вещи, книги, и все это палили. Те, кто мог ползать из пострадавших, подползали и грелись. Они почти все были без обуви и полуголые, я не понимаю, почему. Мы им тряпками ноги заматывали», - вспоминает отец Александр.
«Не было никого, кто знал, что делать, кто взялся бы руководить, - продолжил он. - Если бы сразу был свет и какой-то командир, можно было бы и больше людей спасти. А в такой общей бестолковке трудно что-то сообразить. Я видел сообщения в Интернете и по телевизору, что только пассажиры занимались оказанием помощи, а экипаж - нет. Это неправда, проводники среди нас были. Они принесли воду, несколько фонарей и матрасы, которых было меньше, чем нужно, поэтому люди лежали на чем ни попадя. Жгуты делали из простыней, пытались бинтовать. Потом наладили вынос людей из вагона. Выяснилось, что с другой стороны полотна вокруг трансформаторной будки была бетонированная площадка и на нее можно было класть людей. Там на них хотя бы уже не наступали, и матрасы можно было в ряд выложить. Тем временем около половины одиннадцатого, может чуть раньше, подъехала милиция - три парня с рациями, но они тоже были в полной растерянности. Больше долго никого не было. Раненым всем холодно, они просили, чтобы их накрыли, но одеял было мало. Накрывали занавесками, ковриками из коридора. Навалишь всего, а человек и так еле дышит. В какой-то момент появился решительный парень - то ли врач, то ли студент-медик старших курсов, он полез в сам вагон и там действовал, жгуты накладывал».
«Раненые терпеливо и обреченно лежали, истекали кровью. Проводник из последнего вагона, с разбитым лицом, но целый, в одной рубашке ходил: был в таком состоянии, что не мог ничего делать. Мы ему говорили, чтобы он шел погреться в уцелевшие вагоны, но он повторял «нет, нет, я старший, я должен». Конечно, у меня были мысли, что надо молиться. Но в этой ситуации, когда человек истекает кровью и ему надо срочно помогать, действуешь по необходимости. А необходимость была порой простой - взять за руку и погреть. Потому что можно себе представить, в каком растерянном и покинутом состоянии лежит человек. Я старался поддержать, помочь, но надо было очень конкретно действовать - не допускать, чтобы клали на бетон или гравий, искать, что подстелить. В основном это были практические действия. Я, конечно, никогда не видел в таком количестве раны, кровь, жуткие увечья. Ужасно было видеть, когда у людей практически оторваны конечности. Однако в таком напряженном состоянии, это даже не то, чтобы не шокирует, но это не сбивает настолько, чтобы впасть в ступор. Сами раненные вели себя очень мужественно, пустого нытья не было, только стонали, когда их тревожили», - вспоминает священник.
«Поразило, что из уцелевших вагонов пришли помогать немногие, процентов двадцать. Не могу сказать, что в них была потребность, потому что и так неразберихи хватало. Но ведь примерно через час после случившегося все уже знали, что именно произошло, так как проводники бегали, как сумасшедшие, и окровавленные люди ходили, но идеи придти помочь у большинства не возникло. Потом приехали пожарники и МЧС. Они принесли нормальные брезентовые носилки. Где-то в половине двенадцатого подошли наши женщины. Лена Родалевская - врач, она быстро сориентировалась и стала объяснять, что и как лучше делать. Таких людей очень не хватало. Начали подъезжать скорые с местной подстанции. Пришли три женщины в камуфляже, видимо, фельдшерицы, у них были бинты, они стали шины накладывать, делать обезболивающие уколы. У нас ведь не было совсем ничего, только один бесполезный пузырек йода. Потом МЧС поставили дизели со светильниками, народ еще стал прибывать. Дальше подъехал караван скорых, подогнали поезд для нас и аварийный поезд из Москвы. В нас уже необходимости не было», - сказал он.
«В Питер поехали те, кто получил незначительные травмы и все пассажиры из тех вагонов, которые не пострадали. В 3.10 нас привезли на Московский вокзал. Водой поили в поезде. К вокзалу подогнали кучу автобусов, развозили всех желающих по домам, но многих встречали родственники на машинах. В субботу после всенощной я отслужил панихиду по погибшим и молебен о здравии выживших. Наши женщины пережили это стойко, но где-то через сутки стало значительно тяжелее... Договорились в понедельник еще раз собраться и отслужить благодарственный молебен за то, что мы уцелели», - заключил протоиерей Александр Степанов.
Делегация благотворительных организаций Санкт-Петербурга принимала участие в конференции по обмену опытом, организованной в Москве ОВЦС и агентством ООН в России. После неё петербуржцы поехали домой 27 ноября на «Невском экспрессе». В 21.30 поезд резко затормозил...
Нас было пять человек - директор Центра социальной адаптации святителя Василия Великого Юлиана Никитина, руководитель Фонда «Диакония» Елена Родалевская, представители Детского кризисного центра при Чесменском храме и я.
Мы сели в поезд и поехали - все было как обычно. «Невский экспресс» - сидячий поезд, хотя некоторые вагоны по европейскому образцу разделены на купе. Мы ехали как раз в таком. В 21.30 экспресс резко затормозил. Я сидел лицом по ходу поезда и чуть не вылетел из сиденья, но успел схватиться за подлокотники. Ну, остановились и остановились... Мы даже шутили, что лось на пути вышел. Первое впечатление, что ничего особенного, хотя вроде кто-то видел вспышку в окне. И только потом стало ясно, что вспышка была от того, что сошедшие с рельс вагоны срубили столбы и оборвали провода.
Через некоторое время начались разговоры о том, случилось что-то серьезное. Мы все звонили домой, говорили о задержке, хотя связь была плохая. Минут через 15-20 из третьего вагона, который сошел с рельс, пошли люди. К нам в купе зашла немолодая женщина и мужчина средних лет, возбужденные, с вытаращенными глазами, начали рассказывать, что вагон трясся по шпалам. Было видно, что они сильно потрясены, но о травмах и жертвах не говорили. Мы посидели еще минут пять, и я пошел смотреть, что делается.
Дверь нашего вагона была открыта, я посмотрел назад. Там темнотища и только редкие огоньки мелькают. Я позвал одного из наших мужчин с собой узнать, не нужна ли помощь. Когда мы дошли до покосившегося вагона, впечатление было сильным. Тут навстречу бежит проводник, я спрашиваю: «Помощь нужна?» - «Да-да, идите скорее, там всем работы хватит».
Мы побежали и довольно далеко, метров через пятьсот, увидели вагон, лежащий на путях на боку, а на дороге - обломки вагона, оставшегося в сцепке. Вокруг люди - кто ползает, кто ходит... Темнота непроглядная. Меня потрясло, что крыша вагона была собрана гармошкой, как будто он на крыше по шпалам ехал. Еще метров через 200-300 лежал самый ужасный последний вагон. Он не был перевернут, но стоял без колес. Колеса, пружины, сорванные провода были разбросаны вокруг. Мы об них спотыкались, я несколько раз упал. Потом в Интернете писали, что вагоны улетели, но это не так. Их сбросили уже потом, в ходе ремонтных работ. Оторвавшиеся вагоны стояли на путях, но без колес. Потом я увидел лежащего человека, бросился к нему, хотел помочь, а он оказался мертвым с внутренностями наружу. Дальше на путях лежало еще три или четыре трупа. И это в полной темноте, лес вокруг.
Потом глаза привыкли, мы подсвечивали дорогу мобильником. Рядом была электрическая подстанция, и стал доходить свет от столба с фонарем. У последнего вагона стояли люди, как я потом понял, это уцелевшие пассажиры. Большинство - с ушибами, лица разбиты. И полная неразбериха. На земле лежало шесть-семь раненых, женщина со сломанной ногой стонала. Молодая пара - у девушки, похоже, был перелом позвоночника, а у парня раздроблены ноги, они лежали рядом. Девчонка с открытыми переломами ног. Кровь вокруг, темно, все мобильниками светят. Торцы вагонов разворочало, и двое мужчин оказались сплющены в тамбуре, в который вышли покурить. Кости разбиты, они орут невероятно, их пытались достать. Нашли где-то лом и топор. Все два часа, что я там был, упорные люди старались им помочь, но их нельзя было двигать. Одного сумели вытащить, а второй, вероятно, умер.
Все вспоминается какими-то проблесками. Я провел там два часа, все время что-то носил, собирал, рвал тряпки, помогал бинтовать, выносить, хотя транспортировали в основном мужики посильнее. Но происходившее я помню очень фрагментарно.
Вагон некоторое время летел по шпалам без колес, все внутри было разворочено - кресла, железные ящики, поручни, корзинки для газет - все это с острыми железными углами и оно крутилось, как в мельнице, как в барабане. И вот этими обломками людей переломало, порезало. Пол был покрыт толстым слоем всего этого добра и в нем лежали люди. Выносили их оттуда долго. Споры, крики, куда выносить - на улице холодно, в вагоне теплее и не на земле. Но внутри они завалены. У кого-то сильные кровотечения, в вагоне жгут не наложишь. Если травмы, то выносить надо на жестком. Отломали два куска обшивки или какой-то перегородки и использовали их, как носилки. Это было очень неудобно, потому что доска узкая: восемь человек несли, а четверо держали того, кого несли, чтобы он не сползал. Мы еще костры разводили, даже не столько для того чтобы греться, сколько ради освещения: брали из вагонов вещи, книги, и все это палили. Те, кто мог ползать из пострадавших, подползали и грелись. Они почти все были без обуви и полуголые, я не понимаю, почему. Мы им тряпками ноги заматывали.
Не было никого, кто знал, что делать, кто взялся бы руководить. Если бы сразу был свет и какой-то командир, можно было бы и больше людей спасти. А в такой общей бестолковке трудно что-то сообразить. Я видел сообщения в Интернете и по телевизору, что только пассажиры занимались оказанием помощи, а экипаж - нет. Это неправда, проводники среди нас были. Они принесли воду, несколько фонарей и матрасы, которых было меньше, чем нужно, поэтому люди лежали на чем ни попадя. Жгуты делали из простыней, пытались бинтовать. Потом наладили вынос людей из вагона. Выяснилось, что с другой стороны полотна вокруг трансформаторной будки была бетонированная площадка и на нее можно было класть людей. Там на них хотя бы уже не наступали, и матрасы можно было в ряд выложить.
Тем временем около половины одиннадцатого, может чуть раньше, подъехала милиция - три парня с рациями, но они тоже были в полной растерянности. Больше долго никого не было. Раненым всем холодно, они просили, чтобы их накрыли, но одеял было мало. Накрывали занавесками, ковриками из коридора. Навалишь всего, а человек и так еле дышит. В какой-то момент появился решительный парень - то ли врач, то ли студент-медик старших курсов, он полез в сам вагон и там действовал, жгуты накладывал.
Раненые терпеливо и обреченно лежали, истекали кровью. Проводник из последнего вагона, с разбитым лицом, но целый, в одной рубашке ходил: был в таком состоянии, что не мог ничего делать. Мы ему говорили, чтобы он шел погреться в уцелевшие вагоны, но он повторял «нет, нет, я старший, я должен».
Конечно, у меня были мысли, что надо молиться. Но в этой ситуации, когда человек истекает кровью и ему надо срочно помогать, действуешь по необходимости. А необходимость была порой простой - взять за руку и погреть. Потому что можно себе представить, в каком растерянном и покинутом состоянии лежит человек. Я старался поддержать, помочь, но надо было очень конкретно действовать - не допускать, чтобы клали на бетон или гравий, искать, что подстелить. В основном это были практические действия. Я, конечно, никогда не видел в таком количестве раны, кровь, жуткие увечья. Ужасно было видеть, когда у людей практически оторваны конечности. Однако в таком напряженном состоянии это даже не то что бы не шокирует, но это не сбивает настолько, чтобы впасть в ступор. Сами раненые вели себя очень мужественно, пустого нытья не было, только стонали, когда их тревожили.
Поразило, что из уцелевших вагонов пришли помогать немногие, процентов двадцать. Не могу сказать, что в них была потребность, потому что и так неразберихи хватало. Но ведь примерно через час после случившегося все уже знали, что именно произошло, так как проводники бегали, как сумасшедшие, и окровавленные люди ходили, но идеи придти помочь у большинства не возникло.
Потом приехали пожарники и МЧС. Они принесли нормальные брезентовые носилки. Где-то в половине двенадцатого подошли наши женщины. Лена Родалевская - врач, она быстро сориентировалась и стала объяснять, что и как лучше делать. Таких людей очень не хватало. Начали подъезжать скорые с местной подстанции. Пришли три женщины в камуфляже, видимо, фельдшерицы, у них были бинты, они стали шины накладывать, делать обезболивающие уколы. У нас ведь не было совсем ничего, только один бесполезный пузырек йода. Потом МЧС поставили дизели со светильниками, народ еще стал прибывать. Дальше подъехал караван скорых, подогнали поезд для нас и аварийный поезд из Москвы. В нас уже необходимости не было.
В Питер поехали те, кто получил незначительные травмы и все пассажиры из тех вагонов, которые не пострадали. В 3.10 нас привезли на Московский вокзал. Водой поили в поезде. К вокзалу подогнали кучу автобусов, развозили всех желающих по домам, но многих встречали родственники на машинах.
В субботу после всенощной я отслужил панихиду по погибшим и молебен о здравии выживших. Наши женщины пережили это стойко, но где-то через сутки стало значительно тяжелее... Договорились в понедельник еще раз собраться и отслужить благодарственный молебен за то, что мы уцелели.
