Наше путешествие по Плюсскому благочинию продолжается, и разговор о приходской жизни и проблемах духа мы вели, в основном, в машине иеромонаха Вениамина (Крашенниникова). У отца Вениамина три прихода, еще недавно было четыре. За рулем «пятерки» отец Вениамин часто, приходы находятся на немалом расстояния друг от друга, пешком не дойдешь, а транспорт в районе редок, да и денег на поездки не наберешься. Машина оказывается необходимым помощником в службе батюшки. Дорога абсолютно пустынна, деревеньки тихие, с храмиками, иногда деревянными, и кажется Псковщина бескрайней, какова же тогда огромность России! Отец Вениамин говорит: «Иногда дым идет, по требам ездишь, за два года сто тысяч километров». Вот мы по этим дорогам и едем туда – сюда, от одного прихода к другому. И спрашиваем отца Вениамина.
На фото: отец Вениамин (Крашенниников) и отец Димитрий Ульянов (справа)
У Вас, отец Вениамин, на этих дорогах вся жизнь: служба и дорога, служба и дорога?
Да.
Как же Вы до Церкви добрались?
Родился в 1961 году, родители проезжали и короткое время жили в Марийской ССР, я там и родился. Потом мы жили везде: детство прошло в Вятке Кировской области. И всегда искал себя, было внутреннее ощущение какой-то неправды. И страсти, конечно, были и выявились, и все было на себе испытано. В армии служил в спецбатальоне, войска МВД. Потом работал в совхозе, баранку крутил, затем уехал в Питер. Там тоже баранку крутил, потом поступил в Мухинское (Высшее художественное училище – прим.) на факультет художественной обработки металлов и четыре года учился рисовать. Закончил, преподавал, в выставках участвовал, но недолго вся эта жизнь продолжалась, потому что душа все равно кричала. На моей последней картине – триптих «Скоморошество», один скоморох вдруг стал белым. На этом вся моя художественная работа закончилась. Я крестился в 33 года, сразу после Рождества Христова, был в совершенном тупике, Промыслом Божиим попал к нашему старцу отцу Николаю Гурьянову, и он мне сказал: «Будешь монахом, Вениамином». Я еще был в своих погремушках и тумане, но внутренне уже готов к переменам и искал выхода. Потом я семь лет к нему ездил, и крутил баранку у отца Романа (Загребнева), был пономарем, а с отцом Николаем часто приходилось разговаривать, просил его помощи, его молитвы. Милостью Божией попал за неделю до смерти отца Николая к нему, он уже как на кресте висел, все его внутреннее состояние было видно, попросил: «Батюшка, возьмите меня, не отставьте». Он сделал знак, благословил, руку на голову мне положил, как-то хорошо стало сразу. На похоронах мы не были, освящали в это время храм в Новоселье Покрова Божией Матери, и я там целый год служил. Потом Владыка предложил мне выбрать: Ляды или Новоселье. Я выбрал Ляды.
Отец Вениамин, когда начинаешь смотреть в себя, то ужасаешься тем безднам, которые там внутри, хотя внешне ты вполне можешь быть приличным человеком, не совершаешь преступлений, не нарушаешь заповедей. Но сердце и ум остаются в безднах, и когда человек идет к Богу, он это начинает видеть особенно четко, понимать в себе, замечать эту двойственность. А как проходит духовная жизнь у человека, который стал священником, является духовником Творожковской обители?
Обо мне не будем говорить. А на ваш вопрос буду отвечатьЕвангельскими словами, потому что Господь нам все открыл о человеке, а человек всегда одно и то же, любой человек любого века. И Господь говорил о внутреннем повреждении человека, и о сердце человека. Когда Господь врачует, и человек начинает видеть себя – это самое главное. Самое главное осознать свою внутреннюю поврежденность, отсюда и вся высота. Да и Святые говорят, тот же Сысой Великий, воскрешавший мертвых, говорил, «я просил бы у Бога еще покаяния». И Святые, идущие праведным путем, чем больше проживали жизнь, тем больше просвящались в познании полной своей никчемности, поврежденности, своей несостоятельности. Отсюда и начинается действие благодати Божией. Господь же говорил: «Кротким, смиренным дается благодать, а гордым Господь противится». Вот отсюда вся высота.
Уточните, пожалуйста, батюшка.
Чем больше человек узнает сам о себе правды, тем он больше войдет в смирение, возвысится над своим грехом.
И коснется его благодать Божия?
Конечно. Она его освящает. Самому человеку не исправиться, бесполезно. Фарисеи попробовали, и впали в еще большую гордость.
Гордость такой тонкий грех, тонкая ловушка, его никто и не замечает в себе.
Да. Святые же говорят, что гордость есть совокупность всех грехов. Гордость поглощает все остальные грехи, поедая их, чтобы самой возрасти. Я не буду есть, чтобы показаться постником, я не буду спать, чтобы показаться подвижником, я не буду говорить, чтобы показаться молчальником - отсюда и внутреннее состояние смерти человеческой. А Святые говорили «я есмь червь из червей». И они это говорили искренне, из глубины своего существа.
Человеку в миру, отец Вениамин, очень трудно оценить себя, так он занят попечениями мира, и взор свой внутренний не может обратить в себя, нам это и в голову не приходит. Может, поэтому так мало православных, поэтому «малое стадо». И Господь говорил «не бойся, малое стадо, ибо Я победил мир». Православных никогда много не будет?
Это секрет Бога. И я не могу ответить, почему «малое стадо»? Это не человеческая область. Могу сказать, что избранные сейчас - это не кого Бог избрал, а кто избрал Бога - избранные.
Один из Ваших приходов – маленькая деревенька Лосицы, как Вы там оказались? С чего началась Ваша жизнь приходского священника?
Мы туда приехали с отцом Романом (Загребневым) на Митрофана Воронежского, в храме Святителя Митрофана Воронежского не было тогда священника. А я еще не был священником, но увидел это место и подумал, как бы мне сюда попасть. И все разрешилось. Когда я был рукоположен лет пять назад, меня направили сюда. Через этот приход многие священники нашей Епархии прошли, и отец Валентин Мордасов здесь служил.
Что же за святой Митрофан Воронежский, что он так собирает священников у себя?
Морской святой в лесу. Тот, кто строил храм Святителю Митрофану, был морским человеком, и храм этому Святому единственный в Епархии, и вообще это редкий храм в честь Святителя Митрофана Воронежского. Как - то мы раз поехали в Плюссу за колоколами, и нам там икону Святителя Митрофана подарили. Вот такое чудо. У нас и мощи есть Святителя, мы в Воронеже в Епархии их у Митрополита Мефодия попросили. Он нам сам частицу мощей святых положил. Причащающихся у нас из деревни нет, только свои дети их Общины новомученика Вениамина, Митрополита Петроградского и Гдовского. А все эти деревни стругокрасненские и плюсские раньше относились к Гдовскому уезду. До меня на приходе была только семья директора музея в Лосицах писательницы Маргариты Ямщиковой (Ал. Алтаев), а сейчас и наши дети из общины причащаются. Три раза храм грабили. Сама деревня мертвая, да и сейчас она живее не стала. К больным идешь, хотя у многих и потребности нет. Многие сейчас умирают от рака, приходишь поговорить, утешить, чтобы причастились, кто – то отказывается, кто –то говорит: «Я – неверующая». В Лосицах человек 20 всего жителей. Кто – то стоит еще, а остальные лежат. Их ходишь, причащаешь после службы. У нас бабушке одной почти 95, ее из Санкт – Петербурга привезли, и здесь в общине за ней ухаживают. Мы ее причащаем каждое воскресенье.
Теперь мы служим по благословению Владыки и воскресение, и праздники. Притвор к храму строим.
Как раньше было мудро, если ты один – дорога тебе в монастырь, чтобы было, кому на старости лет за тобой ухаживать, чтобы не остался ты в миру, никому не нужный и не умер от голода.
Да, и для монашествующих была польза в уходе за больным. И больному жить при монастыре было гораздо легче и духовно, и физически.
Значит, Вы делите свое время Богослужений на три прихода?
Делю. Пятницу – субботу я служу в Лядах, субботу – воскресенье в Лосицах, а на неделе служу в Творожковском монастыре.
На что существует приход в деревне, где почти никто не ходит в храм?
На пожертвования добрых людей.
Удивительно, приход сейчас держится не на пожертвованиях прихожан, а на благодетелях?
Да. Мне помогают мои питерские друзья, знакомые. А нужно было делать ремонт, учился штукатурным работам, потолки штукатурил, не сразу все получалось, и надо было еще иметь терпение, выдержать силу удара на тебя.
Даже обычный ремонт в храме может оказаться духовной сложностью?
Конечно. Община у нас в Лосицах есть, о ней вы, наверное, слышали. Дети приехали в Заянье из Ленинграда к отцу Роману, и отец Роман поехал благословится на ее окормление у отца Николая, и я с ним. Отец Николай благословляет отца Романа, ко мне поворачивается - и меня. А я еще не священник, но отец Николай говорит: «Можно, можно». Сердцем чувствовал, что батюшка благословлял меня на этих детей. И когда меня благословили на приход в Лосицах, дети за мной потом приехали из Питера.
Какая она жизнь, здесь в глухом краю, в деревне, с детьми, какая она?
Сложная. Через детей открывается все наше общество. Они обнаженные, как без кожи, все откровенно, все наружу. И видно, насколько глубока степень поражения нашего общества
Батюшка, вот ездят у нас по проторенным дорогам: в Изборск, в Печеры, в Святые горы, в Порхов, в Никандрову пустынь, а кто же в такую глушь поедет? Никто? Что же за люди здесь живут? Что за лядский народ тут?
Меня сюда Боженька послал, в Ляды. Храм здесь был в детском саду, в яслях, так что все по-библейски. Возрождение нашей церкви в Лядах начиналось с яслей, милостив Господь. Там был когда – то в Лядах храм Преображения Господня, но там танцы, клуб, и решили мы построить новый храм на новом месте, администрация местная нас поддержала, не мешала, даже помогала. Помогали, кто чем мог. И Господь нас испытывал: насколько нам это нужно. Милостью Божией храм уже стоит, в конце декабря будем освящать. Даст Бог, к Рождеству будем служить.
А Преображенский храм остался клубом для молодежи?
Да. И там до сих пор танцуют. В поселке много несчастных случаев, детские трагедии: кто - то утонул, кто - то разбился, ведь там с храмом рядом и кладбище старое. И не понимают люди, что нельзя в храме танцевать. Но народ увидел, как сейчас храм поднялся новый, обрадовался, хотя и не верил, что мы его построим. Начали мы его строить в мае: храм Вознесения Господня.
Много ли прихожан в Лядах?
Для священника приход очень перспективный. Там есть школа, есть дети, которые съезжаются с окрестных деревень, можно с ними говорить. И населения полторы тысячи. На службе человек двенадцать есть. Надеемся, что в новом храме будет больше. Мы и крестим, и отпеваем, но отпеваем, правда, пока больше, чем крестим, очень редко венчаем.
Иконостас готов?
Нет. Много чего надо. Как только начинаются эти мысли – метания, так сразу говоришь: Господи, благослови! Господи, помоги! Тут же появляется человек, который предлагает свою помощь. Все совершается чудным образом.
По молитве?
Да. По просьбе нашей Господь нам дает.
Он не может отказать?
Никогда. Как солнце не может не светить и не греть, так и Господь не может не дать.
А нам что дать Господу?
Давать нечего: «Жертва хвалы прославит Меня», - говорит Господь. Жертва хвалы. А что ему давать, если «все Мое». И тело наше, и ум наш, и красота – все Его. Чего мы можем ему дать? Увидите милость Божию и восхвалите Его.
А разве Таинство Евхаристии, когда мы причащаемся, не есть наше благодарение Господу за все?
«Кто не ест тело Мое, кто не пиет крови Моей, части Моей не имеет». Господь говорит, если хотите жить, принимайте Меня в себя, и Я оживлю вас. Без Меня никакой части не имеете, какие бы вы ни были прекрасными и умными. Все достоинства человека без Бога могут послужить к его гибели.
Как же в Творожковском монастыре оказались, отец Вениамин, Владыка благословил?
Благословил окормлять. Были там молебны, службы не было. Начал ездить, служить. Езжу из Лосиц, где мой первый приход.
Женский монастырь – это специфическое служение, батюшка, какие обостряются духовные проблемы?
Одна проблема, Господь сказал, женщина – слабый сосуд.
Она сама себе кажется сильной, а, на самом деле, это и есть немощь?
Ее конек в слабости. Если она вернется к этому, поймет сущность благословения Божьего, Самого Творца, все будет нормально. Вся высота женщины в немощи, когда же она занимает другие опоры, то теряется ее высота, и она повреждается - что есть следствие неисполнения Закона Божьего. Что установил Творец, то должно исполняться. В противном случае, начинается духовная болезнь. И от мужчин Он тоже требовал: «Научитесь от Меня, ибо еси кроток и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим» - вот и вся высота человека. Как только смиришься, чувства сразу направятся к Богу, а женщине дано больше чувствовать, сердцем постигать Бога, а не разумом, как мужчине. И тогда Господь дает благодать, разумение, чистоту сердечную.
Спаси Господи.
Информационная служба Псковской епархии предоставляет почтовый адрес Лосицкого прихода церкви Святителя Митрофана Воронежского. Возможно, кто –то из земляков, или благотворителей сможет помочь приходам отца Вениамина: Псковская область, Плюсский район, д. Лосицы, храм. св. Митрофана Воронежского, священнику Вениамину Крашенниникову. Телефон 8-233- 27 837
Продолжение следует.
Насколько было известно, батюшка хотя и болел не раз, но сравнительно мало и редко. В нужных случаях обращался к врачам. Апостол Павел своему ученику Тимофею и то давал в болезни совет: ради стомаха и частых твоих недугов пей мало вина с водою… Но не всегда отец Иоанн слушался предписаний врачей. Например, однажды доктора предписали ему в посту есть мясо: иначе грозят плохие последствия. Он отказывался. Доктора настаивали. Тогда батюшка заявил, что спросит телеграфом благословения матери. Эта духовная орлица ответила телеграммой: «Лучше умереть, а постов не нарушить!» Конечно, отец Иоанн беспрекословно послушался мать. Я думаю, что такой повелительный приказ могла дать одна из тысячи, а может быть, из миллионов матерей! И неудивительно, что от неё родился человек подобной силы духа. История великих святых свидетельствует нам, что у них были и великие матери: святые Василий, Григорий, Златоуст, Августин родились от славных матерей, преподобный Сергий Радонежский, святой Тихон Задонский, святой Серафим Саровский воспитаны были сильными и святыми по духу матерями. Филарет Московский, Феофан Затворник родились от благочестивых родителей. И вообще если мы просмотрим все Четьи-Минеи (я этим однажды занимался), то увидим, что или оба родителя святых были богоугодны, или кто-либо один из них, большей частью – мать, а иногда бабушка. И лишь в очень исключительных случаях святые дети имели дурных родителей; для Бога всё возможно!
Недаром сказано в Слове Божием, что за благочестие родителей Господь благословляет их потомков до двадцатого рода! А наказывает за грехи их – до третьего и четвёртого колена (Исх. 20).
Но меня всегда удивляло в отце Иоанне другое: поразительная сила в несении невероятных трудов по пастырству. Ведь только подумать: с трёх часов утра и до одиннадцати-двенадцати ночи он был занят. Занят с людьми. Мы сами, по своему опыту, знаем, как нелегко переносить людей вообще. Человек – существо тяжёлое! Ибо греховное, изломанное, испорченное. Если уж Сам Господь однажды воскликнул: «… доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?» – то тем более трудно нам. И мы любим хоть на некоторое время уединиться от людей, «отдохнуть» от них. Поэтому строят отдельные дома, отдельные комнаты, затворяют двери; работают в конторах, а спешат уехать домой, да и дома просят ещё «не беспокоить» их.
А отец Иоанн не имел ни уединения, ни отдыха чуть не круглые сутки! Да и с кем бывал? С больными, с несчастными, со страдающими… Это особенно трудно.
В Париже мне пришлось посещать иногда дома для сумасшедших, вмещавшие до пяти тысяч больных. В одном из них главный доктор, верующий католик, сказал мне в кабинете
– Прошу вас: молитесь обо мне! С этими несчастными, мне кажется, я и сам начинаю сходить с ума!
Подумать лишь, какого напряжения вообще, и в особенности – молитвы, требовали люди от отца Иоанна: ведь почти все ждали чуда! Легко сказать! И в Евангелии сказано, что после исцеления кровоточивой Христос почувствовал «силу, исшедшую» из Него». Вероятно, и в других чудотворцах происходит нечто подобное. Какая же нужна была громадная сила, чтобы переносить всё это каждый день, месяцы, годы, почти до восьмидесяти лет! Вот что поражает больше всего в отце Иоанне.
Но Божественная благодать поддерживала его в таком беспрерывном подвиге. Служение ежедневных Литургий, непрестанная сердечная молитва, призывание Божией силы во время молебнов – это укрепляло и, вероятно, обновляло его природную силу.
Кроме того, думаю, радовало его и то, что он постоянно пребывал в среде верующих, то есть среди лучших людей!
Зато какую же борьбу вёл против него «ангел сатанин»! В Дневнике он постоянно пишет об этом! И неудивительно, что батюшка по временам уезжал на отдых: то на родину, то к друзьям… Даже и апостолы после проповеди нуждались в этом, и Сам Христос отводил их в уединённое от народа место.
Да и самая молитва его требовала огромной траты сил. Нам, обычным людям, служить легко; но так молиться, как он молился, – нужна сила! Или говорить проповеди: мы ровненько объясняем слушателям, точно урок в классе, а у него всякое слово горело. Однажды в Сербии старый и разумный богомолец спросил меня (по-сербски):
– Отче владыко! Что это значит? Один скажет «Бог», и «нема ништа» (нет ничего); а другой скажет тоже «Бог», и «огонь запалисе» (огонь загорится)?
Вот и у отца Иоанна всё всегда было с «огнём». И именно от этого были сильны и его молитвы, и действенны проповеди. Последние по содержанию своему и с ораторской точки зрения не представляли ничего чрезвычайного. Будучи преподавателем в Санкт-Петербургской академии, я однажды задал для доклада курсу тему: определить по проповеди проповедника. А автора я скрывал, конечно. На этот раз три докладчика дали, по проповеди, такой отзыв:
Другой сказал:
– Обыкновенный проповедник. Обыкновенная проповедь.
И лишь третий сказал:
– А ведь это – великий отец Иоанн Кронштадтский! – к общему удивлению всей аудитории, сказал я.
Тогда поднялся вопрос, почему же проповеди его так просты и обычны? Ответ был понятен: сила его слов была не в оригинальности мыслей и не в ораторском их изложении, а в силе его духа: у него слова дышали пламенем… Именно как сказал серб: один скажет «Бог»- и «нема ништа»; а другой скажет то же самое слово «Бог» – и «огонь запалисе».
Апостол Павел тоже писал, наша сила не в убеждающих словах, а в явлении духа и силы!
И отец Иоанн тратил колоссальные силы в своём служении Богу и людям. Но при всём том дожил почти до восьмидесяти лет. По словам царя Давида, – «аще в силах», то есть при особой силе, – восемьдесят лет может прожить человек. Всему приходит конец.
Незадолго перед смертью и он заболел. Перед этим мне удалось ещё дважды быть с ним. Один раз, будучи уже иеромонахом, я был приглашён сослужить ему на Литургии. Он предстоятельствовал. Я стоял пред престолом с левой стороны. И как только он возгласил с обычною ему силою: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа», меня, точно молния, пронзило ясное сознание, выразившееся в уме в таких словах: «Боже! Какой он духовный гигант!» И созерцая это с очевидностью, я, в размышлении, закрыл уста свои служебником. «Какой гигант». Вдруг он протягивает ко мне левую руку, отодвигает книгу от уст, говорит властно:
– Не думай! Молись!
Вероятно, он прозрел мои тайные мысли о нём.
Последнее моё посещение было приблизительно за полгода до кончины его. Мы с сотоварищем по академии, иеромонахом Ш-м, посетили отца Иоанна по причине болезни моего друга. Батюшка вышел к нам уже слабеньким. Пригласивши сесть, он устало спросил нас:
– И чего вам от меня, старика, нужно?
– Батюшка, – вольно ответил я, прости меня за это, Господи! – если бы вы были простой старик, то к вам Россия не ходила бы.
– Ну, ну, – махнул он рукою, не желая спорить.
– Скажите нам что-нибудь во спасение души.
Тогда он взял в руки крест, висевший на груди моего товарища, и, смотря на него, стал молиться. Потом начал многократно и долго целовать его; прижимал его к своему лбу, опять целовал. Затем то же самое он делал с моим крестом… Всё это творилось молча, несколько минут. Потом он сказал:
– Монахи, монахи! Не оглядывайтесь назад! Помните жену Логову!
– Батюшка! Скажите, откуда у вас такая горячая вера?
– Вера? – переспросил он и на минуту задумался. Потом с твёрдой ясностью ответил: – Я жил в Церкви!
– А что это такое – жили в Церкви? – спросил я.
– Ну, – с некоторым удивлением от моего вопроса продолжал он, – что значит жить в Церкви? Я всегда пребывал в церковной жизни… Служил Литургию… Любил читать в храме богослужебные книги, минеи. Не Четьи-Минеи (Жития святых), хотя и те прекрасны! – а богослужебные минеи, стихиры, каноны… Вот! Я жил в Церкви!
К сожалению, я не записал тогда подробнее всю беседу, но эти слова о значении Церкви врезались в память мою на всю жизнь.
Поблагодарив батюшку, мы ушли… Вскорости мой друг скончался в молодых годах. Я… ещё живу, по милости Божией. И часто вспоминаю о его словах…
Болезнь отца Иоанна не проходила. Ждали конца. И 20 декабря (ст. ст.) 1908 года батюшка скончался. Весть эта мгновенно облетела всю Россию. Похоронили его в созданном им женском монастыре в Санкт-Петербурге, «на Карповке».
Мне не удалось попасть в храм на отпевание, и я шёл далеко за гробом в необъятной толпе народа. Всякое движение здесь было прекращено. Зато дышали сердца тысяч и тысяч людей: в одном месте пели «Со святыми упокой», другая группа начинала «Вечную память», третьи – «Святый Боже» – похоронное… Большой стон стоял над этими духовными детьми батюшки. Иногда приходилось слышать выкрики:
– Уж больше не видать нам такого отца!
– Дорогой батюшка! Помолись за нас!
В подвальном этаже монастырского храма – светлом, облицованном белым мрамором – была приготовлена белая же мраморная гробница на полу. И здесь положили честные мощи святого батюшки. Теперь, вместо Кронштадта, началось паломничество «на Карповку». Ежедневные службы… Постоянные панихиды. Снова чудеса. Всеобщее почитание. Святой Синод постановил считать день смерти отца Иоанна – неучебным в духовных школах. Царь обратился к России с особым манифестом – о значении его и почитании. А народ унёс о нём память в сердцах своих и записал в «поминаниях»…
Так началось уже прославление батюшки в Церкви. И недолго ждать, когда завершится это и канонизацией его во святые.
Три года тому назад (1948 году) я был в Ленинграде и узнал, что монастырь «на Карповке» закрыт, но там всё, включая и гробницу, остаётся нетронутым.
Преподобие отче Иоанне! Моли Бога о нас, грешных!… Вот я и записал, что помнил о нём. Как ни описывай, всё же это не может дать о нём такого впечатления, как живые подлинные слова самого батюшки…
Отец Исидор
Соль земли
Вот теперь и о нём расскажу. Удивительный был человек. Даже не “человек”, а ангел на земле… Существо уже богоподобное. Воистину “из того мира”. Или, как Пресвятая Богородица говорила о преподобном Серафиме, “сей от рода нашего”, т. е. небесного…
Об о. Исидоре, сразу после смерти его в 1908 году, было написано одним из почитателей его, известным автором книги “Столп и утверждение истины”, священником Павлом Флоренским, житие его, под оригинальным и содержательным заглавием: “Соль земли, или Житие гефсиманского старца о. Исидора”. А напечатано оно было другим его почитателем, епископом Евдокимом, бывшим тогда ректором Московской Академии, впоследствии обновленцем, в его журнале “Христианин”…
В том-то и величие истинных Божиих святых, что они, по богоподобию своей любящей души, не различают уже (хотя, вероятно, и знают) ни добрых, ни злых: а всех нас приемлют. Как солнышко сияет на праведных и грешников и как Бог дождит на “благия и злыя” (Мф. 5,45), так и эти христоподобные люди, или земные ангелы, ласкою своею готовы согреть любую душу. И даже грешных-то нас им особенно жалко. Недаром и Господь Иуду почтил особенным доверием, поручив именно ему распоряжение денежным ящиком… То и дивно во святых: это особенно и влечёт к ним грешный мир.
Впервые я познакомился с ним ещё студентом академии. Хотя о. Никита и благословил меня на иночество и предсказал мне, что я буду удостоен даже епископства, но не знаю уже, как и почему, только у меня опять возник вопрос о монашестве. Вероятно, нужно было мне самому перестрадать и выносить решение, чтобы оно было прочнее. И в таком искании и колебании прошло года три-четыре. По совету своего духовного отца я и направился к отцу Исидору, которого тот знал лично.
Батюшка жил в Гефсиманском скиту, вблизи Сергиева Посада, рядом с Черниговскою пустынью, где раньше подвизался известный старец Варнава…
В “Гефсимании”, как обычно называли этот скит, жизнь была довольно строгая, установленная ещё приснопамятным угодником Божиим митрополитом Филаретом Московским. Женщинам туда входа не было, за исключением лишь праздника Погребения Божией Матери, 17 августа.
Здесь-то, в малюсеньком домике, избушке, и жил одиноко о. Исидор.
Когда я прибыл к нему, ему было, вероятно, около 80 лет. В скуфеечке, с довольно длинной седой бородой и с необыкновенно ласковым лицом, не только улыбающимися, а прямо смеющимися глазами, - вот его лик… Таким смеющимся он всегда выходил и на фотографиях.
Кто заинтересуется жизнью этого - несомненно, святого - человека, тот пусть найдёт житие его “Соль земли”. Там много рассказано о нём… Я же запишу, чего там ещё нет.
Когда я пришёл к нему и получил благословение, он принял меня, по обыкновению своему, ласково, тепло и с радостною улыбкою. Страха у меня уже никакого не было, - как тогда, на Валааме. А если бы и был, то от одного ласкового луча улыбки батюшки он сразу растаял бы, как снег, случайно выпавший весной.
Направляясь же к о. Исидору, я всё “обдумал”, решил рассказать ему “всю свою жизнь”, “открыть всю душу”, как на исповеди; и тогда уж спросить его решения: идти ли мне в монахи? Одним словам, - как больные рассказывают врачу всё подробно.
Но только что хотел было я начать свою “биографию” - а уже о цели-то своей я сказал ему, - как он прервал меня:
Подожди, подожди! Сейчас не ходи. А придёт время, тебя всё равно не удержишь.
Вопрос сразу был кончен. И без биографии. Им, святым, довольно посмотреть, и они уже видят всё. А Бог открывает им и будущее наше.
Я остановился: рассказывать более нечего было. Монахом придётся быть… Осталось лишь невыясненным: когда? И спрашивать опять нечего: сказано, “придёт время”. Нужно ждать.
А отец Исидор тем временем начал ставить маленький самоварчик - чашек на 5-6. Скоро он уже зашумел. А батюшка беспрерывно что-нибудь говорил или пел старческим, дрожащим тенором. Рассказывал мне, какое у нас замечательное, у православных, богослужение: такого в мире нет! Вспомнил при этом, вспомнил при этом как он послал по почте Германскому Императору Вильгельму наш православный Ирмологий. Кажется, после ему за это был выговор от обер-прокурора Синода… Потом принимался петь из Ирмология:
Христос - моя Сила, Бог и Господь (4 ирмос 6 гласа).
Я после, долго после, стал понимать, что не случайно пел тогда святой старец: он провидел и душу, и жизнь мою и знал, что мне единая надежда - Христос Господь и Бог мой…
… Самоварчик уже вскипел. Явились на столе и чашки. Батюшка полез в маленький сундучок, какие бывают у новобранцев-солдат, и вынул оттуда мне “гостинцев”: небольшой апельсин, уже довольно ссохшийся. Разрезал его, а там совсем уж мало было. Подал его мне. Потом вынул стаканчик с чем-то красным:
А это нам варенье с тобою. Маловато его здесь…
А там было всего лишь на палец от дна.
Ну, ничего, - весело шутил он, - мы добавим!
И тут же взял графин с красным квасом, дополнил стакан с клюквенным вареньем доверху и поставил на стол, всё с приговорками:
Вот нам и варенье.
Так мы и пили чай с квасом…
И опять запоёт что-либо божественное. А “Христос - моя Сила” - несколько раз принимался петь, видимо, желая обратить моё внимание именно на веру в Господа, на Его силу - в моих немощах.
Теперь-то я уже понимаю, что и сухой апельсин, и варенье с квасом, и это песнопение - находятся в самой тесной связи с моей жизнью… Тогда же я не догадался искать смысла в его символических действиях. Очевидно, чего не хотел, по любви своей, сказать мне прямо, то он открывал в символах. Так и преподобный Серафим делал. Так поступал и батюшка Оптинский, о. Нектарий.
Выпили мы чаю. Он рассказал, что у него есть ручная лягушечка и мышки, которые вылазят из своих норок в полу; а он их кормит с рук…
А потом обратился ко мне с просьбой-желанием:
Хотелось бы мне побыть у преподобного Серафима.
Да в чём же дело?
Денег нет.
А я вот летом получу деньги за напечатанную статью - и свожу вас. Хотите, батюшка?
Хорошо, хорошо! Вот хорошо.
Так мы и условились: как получу деньги, то напишу ему и приеду за ним.
С тем и уехал я домой на каникулы. Летом получил деньги и сразу написал о. Исидору, предвкушая радость путешествия с ним, да ещё к такому великому угоднику: со святым - к святому. Но в ответ неожиданно получил странное чужое письмо, подписанное каким-то Л-м, просившим у него помощи и жаловавшимся отчаянно на свою злосчастную судьбу. На мой же вопрос - о времени монашества - вверху письма старческим дрожащим почерком, но очень красивым, почти каллиграфическим, была приписана им лишь одна строчка: “Заповедь Господня светла, просвещающая очи”, - слова из псалма царя Давида (Пс. 18,9).
Прочитал я их и письмо просмотрело. И ничего не понял…
вероятно, - думалось мне, - у батюшки не хватило денег и на чистую бумагу, чтобы написать письмо, и он сделал надпись на чужом письме. Но почему же не ответил даже о поездке к преподобному Серафиму?.. Странно…
Доживши каникулы, я отправился в Академию и на пути решил снова заехать к о. Исидору: поедет ли он к преподобному Серафиму в Саров? При встрече я об этом сразу и спросил:
А ты моё письмо-то получил?
Получил, да вы там ничего почти и не написали. Я не понял.
Как же? Ведь этому человеку, от которого письмо я тебе послал, и нужно помочь. Преподобный-то Серафим не обидится на меня, а деньги, что для меня приготовил, ты на него и израсходуй.
А где же он?
Да в Курске живёт: в письме-то и адрес его написан.
В Курске? - спрашиваю. - Значит, туда ехать нужно?
Вот и съезди туда, разыщи его, да помоги устроиться ему. Он несчастный, безрукий. А письма-то пишет левою рукою.
Тогда я понял, почему подчерк письма большой и прямой, неуверенный…
Ему руку-то на заводе оторвало.
Я получил благословение и немедленно отправился в Курск, где родился преподобный Серафим. Долго подробно рассказывать. Где-то на краю Курска, в Ямской слободе, у нищей женщины, у которой кроме пустой хатки и полуслепого котёнка ничего не было, и нашёл себе приют несчастный И. Ф. У нищей была внучка, шестилетняя Варечка…
Бедные, бедные! Как они жили! Можно было судить уже и по котёнку: все рёбра у него были наперечёт… Но какие обе кроткие… Святая нищета. И не роптали. Так и котёнок: смотрит вам в глаза и лишь изредка жалобно замяукает, когда вы едите: “И мне дайте”. А посмотришь на него, он стыдливо сомкнёт глазки свои, - точно и не просил, и опять молчит кротко. А человек есть себе в полное удовольствие. Вот и в миру такая же разница бывает.
Архимандрит Савва (Мажуко) устал от предсказуемости церковной публицистики и отказался от привычного формата «проповедь на текущий праздник». Читатели «Правмира» теперь будут получать от него письма. Каждый день первой седмицы и потом в течение Великого поста архимандрит будет облегчать участь «мучеников поста» и показывать всю невероятную красоту этих важных дней.
В центре нашего церковного года – Пасха. Она стоит не просто неуловимо плавающей датой, но и внушительной смысловой конструкцией. Можно даже сказать так:
В начале была Пасха. И Пасха была с Богом. И Бог был Пасха. Все от Пасхи произошло, и без Пасхи ничего бы не было, что было.
Чем Церковь жива? Пасхой. От Пасхи, как круги по воде, расходятся во все стороны и наши богословские порывы, и церковные уставы, и богослужебные правила. Исходят от Пасхи, в Пасху возвращаясь, вновь замыкаясь и сходясь в этой светлой и радостной Тайне.
А что такое Пасха? На этот вопрос нельзя ответить раз и навсегда. Этот вопрос невозможно закрыть. Мы отвечаем на него каждый год. Ищем ответ очень долго и все вместе. В этом вопросе и лежит смысл Великого поста. Великий пост – это долгое, семинедельное отвечание всей Церкви на вопрос «что такое Пасха?». Длящееся незавершенное действие. Незавершаемое, но увенчиваемое ответом «Воистину воскресе!»
Великий пост – дело всей Церкви. Нельзя «поститься про себя». Великий пост – не мое личное дело, не личное дело Патриарха или священника, это наше общее дело. Как это дело назвать одним словом? Богомыслие. Великий пост – событие богомыслия всех православных христиан без исключения. Никто из православных христиан не должен остаться вне поста, то есть вне работы созерцания Страстей и Пасхи. Об этом говорит и 69-е правило святых апостолов: «Аще кто епископ или пресвитер или диакон или иподиакон или чтец или певец не постится во Святую Четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пяток кроме препятствия от немощи телесныя, да будет извержен. Аще же мирянин, да будет отлучен».
Не хочешь быть отлучен от общения церковного? Постись.
А если я просто не могу такое есть! Я просто не выдержу!
Вот ради таких вопросов и стоит искать последний смысл постного порядка. Воздержание от пищи – не цель поста и даже не его смысл. Пост не в пище.
Цель поста – богомыслие Страстей и Воскресения.
Воздержание от пищи – средство, не цель и даже не отличительная особенность поста, это некий метод, способствующий этому богомыслию, созерцанию смыслов. Таким образом, у поста есть два аспекта – центральный и подчиненный. Воздержание от пищи и другие ограничения носят служебный характер по отношению к главному делу поста – всецерковному богомыслию.
Что нам дает такая расстановка акцентов? Богомыслие – главное, воздержание от пищи – служебное, подчиненное, не абсолютное. Стратегии постного воздержания могут быть разными. Не для всякого человека отказ от рыбы или молока будет способствовать созерцательной работе. Кого-то эти аскетические опыты, наоборот, отвлекут от созерцания. Неразумный пост не должен стать препятствием к богомыслию, как и распущенность или беспечность в воздержании. Пост для человека, а не человек для поста.
Критерий постных ограничений: что я не позволил бы себе делать, если бы созерцал Страсти Христовы? Это простой вопрос. Он очень многое проясняет в наших церковных уставах, снимая целый ворох пустых вопросов. Из него надо исходить, когда пытаешься определить свою меру аскетического усилия. Хочешь определить свою меру поста, спроси себя еще раз: что я не позволил бы себе делать, если бы созерцал Страсти Христовы? Есть люди, которые не могут ругаться или врать, если в комнате есть иконы. В церкви мы инстинктивно, не сговариваясь, говорим шепотом. Нас останавливает священное пространство. Великим постом обуздывает священное время. Если в святые недели я предаюсь богомыслию, разве я могу вместе с этим развлекаться на пирушке или смотреть комедию? Все очень просто.
Пост – дело всей Церкви. Общецерковный характер поста заключается в том, что в большие посты вся Церковь, то есть каждый крещеный человек, даже ребенок, получает конкретное церковное задание, тему для созерцания и богомыслия: если это рождественский пост, тема – «Воплощение Бога-Слова, Творца нашего мира», если Великий пост – «Страдание Господа, Его смерть и победа над смертью». Для того, чтобы это богомыслие буквально заполнило всего человека, приходится отказаться, во-первых, от внешних впечатлений, хотя бы ограничить их, чтобы найти место для созерцания, во-вторых, правильно настроить свой навык питания, потому что избыток пищи, ее качество сильно влияет на способность концентрироваться, собирать внимание, укрощать эмоции.
Пост – дело всей Церкви. Из чего это следует? Из Прощеного воскресенья. Мы просим друг у друга прощения не для того, чтобы лишний раз всплакнуть и освежить эмоции. Хотя это тоже бывает полезно. Если мы все вместе приступаем к одному большому и серьезному делу, нам следует закрыть все личные и несущественные вопросы. Ничто не должно мешать этому большому делу. Нельзя делать большое дело, не забыв себя, не оставив всю суету и мелочность, недостойную великой задачи.
Мы просим друг у друга прощения в канун поста, чтобы вновь пережить и обнаружить единство, вступить в пост вместе, соборно. Поэтому в чине прощения участвуют все, ругался ли ты с кем-то или ты кротчайшее существо – войди в церковное единство, не только осознай, но и переживи дело поста как дело всей Церкви.
Разрушит ли наше единство и соборность разнообразие стратегий воздержания от пищи? Нет. Потому что это всего лишь средство. Единство разрушает отказ от всецерковного дела созерцания Пасхи Крестной и Пасхи Воскресения.
А как это – созерцать всей Церковью? Прежде всего – церковная служба. Богослужение есть частный случай богомыслия. Храм – учебная аудитория созерцания. Здесь мы перенимаем опыт богомыслия древних мистиков и пророков. Научишься слушать и понимать церковную службу – поймешь все богословские тайны Евангелия.
Опыт постного всецерковного богомыслия – постное богослужение. Но есть такие счастливцы, которые умеют хранить огонь церковного богомыслия и вне церковных стен. Для нас это велико и почти недостижимо. Но в Церкви этот опыт доступен каждому. Надо просто попытаться. Всецерковное богомыслие приучает и готовит к непрестанному созерцанию.
Это опыт не только богословия и богомыслия, но еще и опыт красоты, потому что постное богослужение – это очень красиво.
Прятаться от этой красоты – глупо. Прятать эту красоту – преступно.
