В мире господствуют враждебные отношения между людьми и культурами. Для исправления этого необходимо объединить положительные элементы духовных культур и религий Востока и Запада. А для этого сначала – воссоединить христианские церкви : православие, католицизм, протестантство.
Восточная (православная) церковь – обладает богатством мистического созерцания.
Западная церковь (католичество) – имеет наднациональную духовную власть, независимую от государства (Папа Римский).
Создать новое всемирное государство - «вселенскую теократию» - путем союза государства и церкви, при нравственной власти последней . В результате будут преодолены вражда и эгоизм, создано «царство Божие» на Земле в виде всемирного государства под властью русского императора и Папы римского (католической церкви).
Роль России в создании государства «Вселенской теократии»:
Она примирит крайности Востока и Запада, т.к. русский народ свободен от всякой ограниченности и односторонности, выше узких национальных интересов.
Реформы Петра I доказали способность русского народа к сочетанию восточной и западной культур.
Кроме того, русский народ обладает терпимостью и способностью к самоотречению , столь необходимому для вселенской церкви.
49.Бердяев Николай Александрович (1874-1948)
Выдающийся философ, религиозный идеалист, экзистенциалист. Сначала - легальным марксист, затем - религиозный мыслитель, активный критик марксизма. В 1922 году выслан из России за границу: Берлин, Франция (с 1924). В философии - последователь В.С. Соловьева. Бердяев - философ свободы.
Свобода и творчество (отличие философии от науки) Философия не является наукой, т.к. она есть свободное творчество , а не приспособление. В то время как наука есть процесс познания действительности и, следовательно, неизбежного приспособления к ней.
Учение о свободе – главное в его творчестве. Отрицал понятие свободы как познанной необходимости (данное Спинозой), т.к. она оказывается подчиненной необходимости.
Свобода – есть свобода духа, творчество, внутренняя глубинная энергия человека. Свобода иррациональна , т.е. непостижима рассудком. Она коренится и возникает в том Ничто, из которого Бог сотворил мир.
Антропоцентризм (учение о личности)
Бердяев - сторонник экзистенциализма (в центре его внимания – духовное «Я» человека).
Тема свободы личности, творчества, духовности – одна из центральных у Бердяева.Личность есть центр бытия , высшая духовная ценность. Она – первичнее бытия. Личность есть свободное, активное, творческое начало.
Она должна противостоять окружающему бытию как воплощению необходимости , причинности, пассивности.
Между личностью и обществом (окружающим миром) всегда конфликт. Общество хочет поглотить, поработить личность. Выход – первенство (примат) личности над безличностным (коллективом, родом, классом, обществом).
Библиотека “Халкидон”
___________________
А. Л. Дворкин
Идея Вселенской теократии в поздней Византии
Царство Мое не от мира сего
Лев Толстой, описывая смерть князя Андрея Болконского, Николая Левина и Ивана Ильича, показал несколько стадий процесса умирания. Здоровый человек не думает о смерти, его сознание и логика не принимают ее, отказываются с ней примириться и тем самым фактически ее отрицают. Но приходит момент, когда каждый с ужасом убеждается в том, что он - смертен и что последнее доказательство этого будет ему предъявлено в очень скором будущем. Вначале человек яростно противится наступающему концу, изо всех сил цепляется за ускользающую жизнь, проблески надежды чередуются в нем с приступами отчаяния. Но постепенно он убеждается в неотвратимости расставания с этим миром, с этим телом, а затем, вначале туманно, но потом яснее и яснее, начинает ощущать нечто по ту сторону, что-то понятное только ему, заставляющее его примириться со смертью, отрешиться от всего окружающего и спокойно, с надеждой и упованием ждать перехода в иную, новую реальность.
Жизнь государств в чем-то похожа на жизнь людей. Они живут, покуда их душа - движущая идея - продолжает вдохновлять граждан, а те, в свою очередь, готовы отдавать за нее энергию, силы и даже жизни свои. Государства смертны, однако им, как правило, весьма редко достается роскошь спокойного умирания: чаще они находят свой конец в крови, ярости и насилии революций, переворотов и войн. История знает всего несколько государств-долгожителей, переживших детей и внуков своих сверстников и умерших в глубокой старости после многолетней агонии. Таким государством-долгожителем
par excellence являлась Восточная Римская империя, чья движущая идея была настолько сильна, что, даже окруженная врагами, лишенная всей территории, кроме полуразрушенной столицы своей, голова без тела, она продолжала влачить затянувшееся существование, пока наконец очень долго задерживавшийся coup de grace не прервал нескончаемой агонии. Византийская империя ушла в невозвратное прошлое.Смертельный удар, однако, был нанесен Империи гораздо раньше ее исторического конца, еще в 1204 г., когда участники печально знаменитого IV Крестового похода захватили и разграбили Константинополь, основав затем на развалинах православного царства Латинскую империю. Хотя через 60 лет император Михаил Палеолог и отвоевал Константинополь, возвратив Византии ее историческую столицу, никогда ей уже не удалось вернуть прежнего величия и власти: она стала одним государством из многих, далеко уже не самым могущественным, постоянно теснимым более энергичными и воинственными соседями, отхватывающими кусок за куском от имперских территорий. Восточная Римская империя сокращалась все больше и больше, стягиваясь вокруг Константинополя и Салоник, да и сам златоверхий Царьград стал печальным, опустошенным “городом призраков”, сохранявшим лишь тусклый отсвет былого величия. Земель больше не было, торговля давно перешла в руки энергичных итальянских республик, армия была лишь кучкой ненадежных наемников, постоянные междоусобицы и безнаказанные налеты грабительских банд разоряли и уничтожали и без того сильно поредевшее население. Империя сражалась, героическими усилиями и напряжением всех сил отдаляя приближающийся конец, неотвратимость которого делалась, однако, лишь очевиднее день ото дня.
Как же византийцы видели себя в этом изменившемся мире? Как воспринимали они униженное положение Вселенской империи, которая должна была быть провиденциальным выражением земной власти Самого Христа?
До последних дней существования Империи византийцы сохраняли верность теократической идее Царства, сформулированной еще в IV веке церковным историком Евсевием . Универсализму римской
οικουμενη соответствует универсализм христианской Благой Вести. Уже во II в. отцы-апологеты высказывают мысль о провиденциальном соединении имперского и христианского универсализма. Эта мысль сделалась аксиомой для ромеев (так называли себя жители Христианской Восточной Римской империи). Классически четко, например, она выражена в Рождественской стихире:Августу единоначальствующу на земли
Многоначалие человеков преста,
И Тебе, вочеловечшуся от Чистыя
Многобожие идолов упразднися.
Под единем царством мирским грады быша,
И во едино владычество Божества языцы вероваша.
Понимание империи как церковно-государственного тела с двумя главами - Вселенским Патриархом и Вселенским императором - являлось определяющим фактором в мировоззрении ромеев. Они не сомневались, что тело это должно в конечном итоге объять весь православный мир или, точнее, весь мир, который сделается православным, и Вселенский император со
Вселенским Патриархом в конце концов займут подобающие им места правителей христиан во всем мире. Как человек создан по образу и подобию Божию, так и царство человека на земле было создано по образу Царства Небесного. Как Бог правит на небесах и на земле, так и император, созданный по Его образу, должен править своим царством и исполнять Его заповеди. Да, мир и все, существующее в нем, были отравлены грехом, но Христос, искупивший человека, искупил и Империю. Конечно, Царство Божие недостижимо в этом мире. Но если Империя может быть его прообразом, если император с его министрами и советниками могут быть изображением (μιμισις ) Бога с Его ангелами, архангелами и святыми, то и жизнь на земле может сделаться наилучшей подготовкой к подлинной реальности - жизни на небесах .Следовательно, правителей других стран и народов даже невозможно сравнивать в их достоинствах и правах с Императором-Самодержцем, “пекущимся о внешнем строительстве Церкви и всей вселенной”. “Император в совете Божием предопределен, чтобы управлять миром”, - писал Леонтий Византийский . Ромеи не понимали и не могли принять чужого суверенитета. Если и существовали какие-нибудь народы, не признающие власти императора, то это было лишь потому, что Империя еще не успела распространиться на них. Принятие варварского народа в Церковь автоматически являлось его принятием в Империю. Если же, по практическим обстоятельствам, ей не удавалось распространить свою власть на территорию этого народа, то это виделось как временное попущение Божие для испытания или наказания Его людей. На самом деле правители варваров были для ромеев не более, чем местными
князьками, чья воля в области церковных дел должна во всем подчиняться священной воле святого самодержца - по выражению Евсевия, “епископа для внешних ”.Византийцы были последовательны до конца в том взгляде на роль императора, который сложился в их идеологической системе. Вместе с тем совершенно невозможно отрицать имевший место в последние века существования Империи перманентный кризис, выражавшийся в постоянном углублении пропасти между мифом и реальностью. Идея Вселенской империи, сочетавшейся со Вселенской Церковью, была мифом уже во времена Константина и Юстиниана, но такие правители, как тот же Юстиниан, Иоанн Цимисхий или Василий
II Болгаробойца, обладали достаточной властью и престижем, чтобы вполне убедительно (по крайней мере, в потенции) обосновать свои претензии. После 1071 г, когда отборная византийская армия была разгромлена при Манцикерте вторгшимися в Малую Азию турками, эта потенциальность была серьезно подорвана. А в 1204 г. одержал победу соперничающий миф вселенскости, выдвигаемый римской кафедрой, доказав таким образом, что более соответствует как духу времени, так и восторжествовавшей тенденции исторического развития вообще .Весь трагизм византийской цивилизации заключался в том, что она не видела, не признавала изменившегося духа времени. И это непонимание, нечувствование, по существу - отрицание исторического процесса и было основной ошибкой Византии. Как бы прекрасна, логична и стройна ни была теория, она не могла остановить или переменить движение истории. Все долгие
тысячу сто лет существования Империи могут служить опровержением возможности построения теократического вселенского царства. Но, зачарованные грандиозной идеей, которой нельзя отказать ни в красоте, ни в величии, ромеи просто не чувствовали, не замечали пропасти между теорией и жизнью. Неудачи Империи были для них не более чем временными испытаниями, посланными Богом за грехи, которые только отдаляли, но не отменяли восстановление теократии во всем ее вселенском объеме .Однако, как бы ни были византийцы зачарованы идеен Единственной и Вселенской империи, в своих практических ежедневных делах они были весьма прагматичны, реалистичны и вполне готовы к временным (как они их видели) компромиссам. Отец Иоанн Мейендорф убедительно показывает, что уже ко времени правления династии Комненов (Х
I-ХП вв.) византийцы de facto признавали политический плюрализм в христианском мире .Конечно, Комнены ни в коей мере не отвергали универсалистских теократических идей. Свидетельством этому являются их попытки установить феодальные (по типу сюзерен - вассал) отношения с государствами крестоносцев или планы сближения (и в конечном счете соединения) с Германской (“Священной Римской”) империей или, наконец, интересное предложение императора Иоанна II Комнена папе Иннокентию II восстановить политическое и религиозное единство христианского мира под их двойным руководством . Следует отметить, что это предложение послужило прецедентом для целого ряда попыток заключить унию ради спасения Империи, инициатива которых всегда исходила от императоров или их окружения.
Теократия была реальной данностью для ромеев. Тем не менее они никогда не забывали о призрачности всего земного и о том, что рано или поздно всему в этом мире приходит конец. Этот имманентный “пессимизм”, выявлявшийся во времена кризисов и потрясений, был отличительной чертой византийского характера. В кругах, противившихся унионистской политике Палеологов, он был чрезвычайно силен. Вот что пишет английский историк:
“Византийцы не сомневались в том, что их земная жизнь - только прелюдия к грядущему вечному бытию. Купить себе безопасность здесь, на земле, ценой вечного спасения - об этом не могло быть и речи. Среди них отмечалась и склонность к фатализму. Если на них надвигается катастрофа, то это - кара Божия за прегрешения. Византийцы были пессимистами. Во влажном, меланхоличном климате Босфора природная веселость их греческих предков увяла. Даже во времена процветания Империи шепотом передавали друг другу предсказания о том, что Империя не вечна. Рассказывали, например, что на
разбросанных по городу камнях и в старинных книгах мудрецы прошлых времен начертали полный перечень императоров, который теперь подходит к концу. Царство антихриста уже грядет: даже тех, кто был убежден, что Богоматерь никогда не допустит, чтобы посвященный Ей город попал в руки неверных, становилось все меньше. Союз же с еретическим Западом не может принести спасения или как-то изменить судьбу” .В свете вышесказанного следует рассматривать отношение между имперской властью и священноначалием -
imperium и sacerdotium - в поздней Византии. От равновесия между ними, согласно формулировке Юстиниана, зависит благосостояние Империи:“Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, - это священство (
ιεροσινη - sacerdotium) и царство (βασιλεια - imperium). Первое служит делам Божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят от одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому цари более всего пекутся о благочестии духовенства, которое, со своей стороны, постоянно молится за них Богу. Когда священство беспорочно, а Царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (σιμφωνια ), и все, что есть доброго и полезного, будет даровано человечеству” . imperium все же занимало первенствующую позицию в этой “симфонии”. Византийцы никогда не сомневались в подлинности печально знаменитого “Дара Константина” (приписываемый императору Константину документ, составленный папской курией в VIII в.). Но в то время как папы основывали на этом подложном документе претензии на законность своей политической власти, византийцы видели в нем лишь еще одно подтверждение первоверховенства императора, дающего (и следовательно, могущего отобрать) эту власть.Современные исследователи считают, что византийские императоры начали короноваться патриархами с середины V в. . Однако только в XI в. среди некоторых канонистов (например, патриарх Алексий Студит) можно найти мнение, что законность императоров основывается на этом короновании . Но все же патриархи назначались императорами, идея Божественного призвания и назначения которых была аксиомой, и древняя римская традиция провозглашения нового императора армией и Сенатом продолжала оставаться главным критерием их вступления в должность. Коронование всего лишь санкционировало
de facto провозглашенного императора.Конечно, в разные периоды истории Византии баланс между чашами весов, на которых находились
imperium и sacerdotium, неоднократно колебался . Императоры-исаврийцы, например, претендовали на всю полноту власти в Империи и в Церкви. Как реакция на их требования, появилась фотиевская “Эпанагога”, ставящая патриарха на одном уровне с императором, а в некоторых отношениях и выше него. Однако “Эпанагога” осталась законопроектом и, несмотря на огромное влияние, оказанное ею (особенно в славянских землях) , она никогда не стала официально признанным имперским кодексом. Даже таким сильным и властным патриархам, как сам Фотий, Николай Мистик, Полиевкт и Михаил Керуларий, не удалось полностью воплотить схему отношения двух властей, как она представлена в “Эпанагоге”, в жизнь. Более того, политические претензии этих патриархов спровоцировали обратную реакцию императоров. Николай Мистик потерпел поражение, когда попытался действовать в качестве регента; Михаил Керуларий, носивший царские красные сапожки и возвышавший и смещавший императоров, был низложен, когда он попытался диктовать чисто гражданскую политику. Урок был хорошо усвоен: после завершения карьеры Керулария мы долгое время не слышим о властных патриархах, игравших сколько-нибудь заметную роль в политике: сильные императоры Комненовской династии не потерпели бы подобных претензий. Во время их правления идея царской власти была опять поднята на высоту, неслыханную со времен исаврийцев. Феодор Вальсамон около 1180 г. писал, что император выше всех законов, как гражданских, так и церковных, и что он один может заниматься законотворчеством, как церковным, так и гражданским. Он должен заботиться не только о телах, но и о душах своих подданных. Одного только он не может - это диктовать догматы веры .Положение изменилось лишь после IV Крестового похода и падения Константинополя в 1204 г. На развалинах Византии образовались три греческих государства, соперничавших за имперское преемство. Трапезундская империя никогда не могла серьезно обосновать свои претензии - слишком далеко она находилась. Династия Ангелов, утвердившаяся в Эпире, благодаря более выгодному географическому положению и своим военным успехам (в 1223 г. она даже отвоевала Салоники), имела гораздо больше шансов на победу. Но в конце концов не Трапезунд и не Эпир, а Никейская империя Ласкаридов была повсеместно признана как преемница Константинополя. Тому было несколько причин, главной и решающей из которых, безусловно, являлось коронование Феодора I Ласкарида законным патриархом Михаилом Авторианом (избранным на Соборе в Никее в марте 1208 г.) . Более того, Феодор был не только коронован, но и миропомазан, что никогда до этого не делалось при поставлении нового императора. Вероятнее всего, тут сыграло роль влияние
западного обряда коронования, уже с давних времен включавшего в себя миропомазание. Латинский император Константинополя был, разумеется, коронован по этому обряду, и, конечно, никейский император никак не хотел быть обойденным.Богословски миропомазание значило:
“…личное освящение и посвящение личности императора Церковью, т. е. привносило аспект, не разработанный до этого в Византии. Миропомазание, обычно используемое лишь однажды при крещении, теперь употреблялось во второй раз при короновании императора. При ослаблении политической власти и престижа императоров усиливается акцент на их религиозной и мистической роли, и, следовательно, они начинали зависеть гораздо больше от Церкви - проводника мистической власти” .
Это новое понимание императорской власти было сформулировано в полемике о законности имперского наследства между Никеей и Эпиром, деспот которого Феодор Ангел после завоевания Салоник в 1224 г. был коронован как “Римский император” архиепископом Охридским Димитрием Хомиатином . В этой полемике победа осталась за Никеей, и точка зрения, что законность императора гарантируется патриаршим коронованием, была принята как единственно правильная. Баланс между
imperium и sacerdotium переменился опять, и на сей раз в пользу sacerdotium.Новое соотношение сил было доказано на практике во время правления Михаила VIII Палеолога, вернувшего столицу Империи в Константинополь. Заявление Феодора Вальсамона, что император выше как гражданских, так и церковных законов, оказалось опровергнутым. Михаил, ослепивший маленького Иоанна IV Ласкарида
, был немедленно отлучен от причастия патриархом Арсением. Император низложил патриарха, но это привело лишь к худшим результатам, вызвав так называемый “арсенитский раскол”. Хотя новый патриарх Иосиф в конце концов снял с Михаила запрещение Арсения, он сделал это только после того, как коленопреклоненный император всенародно исповедался и покаялся в своем грехе и принес патриарху моление о прощении . Безусловно, это был триумф Церкви. Даже Арсений выразил свое удовлетворение происшедшим. Тем не менее часть его последователей продолжала оставаться в расколе, отказываясь признавать императора-преступника. Вскоре они имели случай убедиться в своей правоте, когда Михаил, пытаясь противостоять агрессивным планам Карла Анжуйского, подписал Лионскую унию (1274 г .), т. е. полностью капитулировал перед папскими претензиями. Это вызвало бурю в Империи, большинство населения которой перешло в оппозицию к императору. К сожалению, никто из многочисленных защитников политической выгоды религиозного компромисса не извлек очевидного урока из результатов и последствий Лионской унии. Ни одна из ее целей не была достигнута : Карл Анжуйский продолжал оставаться постоянной угрозой до 1282 г., когда его армия была уничтожена в результате восстания, получившего название “Сицилийская вечерня”. Внутри самой Империи царили раскол, ожесточение, борьба и беспорядки. Михаил был отлучен от Церкви , даже его родные, сестра и сын находились и оппозиции к нему. Когда он умер в декабре 1282 г., то, с одной стороны, был ненавидим большинством своих подданных за принятие унии и попытки (порой сочетавшиеся с самыми крутыми мерами) навязать ее им, а с другой - отлучен от причастия папой за неудачу этих попыток. Православная Церковь отказала ему в погребении.К тому времени Византия давно уже превратилась в национальное греческое государство. Потеря Анатолии и большей части Балканского полуострова свела Империю к землям, бывшим исторической колыбелью греческой нации, что часто подчеркивал впоследствии знаменитый философ Плифон . Именно через осознание территориального преемства с древними греками он, а вместе с ним и многие другие гуманисты-эллинофилы пришли к осознанию своего этнического родства с Гомером и Гесиодом, Софоклом и Еврипидом, Периклом и Демосфеном, Платоном и Аристотелем. В наше время заявление о чистоте греческого этноса в XIV в. может вызнать разве что скептическую улыбку, но тогда оно воспринималось многими весьма серьезно.
Этот новый греческий национализм в реальной жизни способствовал отступлению на задний план наднациональной, вселенской функции Империи. Теперь император мог претендовать лишь на некую мистическую ауру вокруг своего титула и довольствоваться ролью главы весьма неясно определяемого “содружества наций”. Но и этот ослабевший престиж уже начинал подвергаться сомнению. Около 1395 г. московский великий князь Василий
I спрашивает Константинопольского патриарха Антония о необходимости литургического поминания императора. Ответ Антония показывает, что теократическая идея, несмотря ни на что, не была забыта:“Святой царь занимает высокое место в Церкви; он не то, что другие местные начальники и правители. Цари вначале упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали Вселенские Соборы, они же подтвердили своими законами соблюдение того, о чем говорят божественные и священные каноны... И если, по Божию попущению, язычники окружили владения и земли
царя, все же до настоящего времени царь получает то же самое поставление от Церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем ромеев, т. е. всех христиан (курсив мой. -А. Д.). На всяком месте, где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей или местных властителей... Невозможно христианам иметь Церковь и не иметь царя. Ибо царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении между собою и невозможно их отделить друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против Церкви и вводили развращенные догматы... Высочайший и святой мой самодержец благодатию Божией есть православнейший и вернейший поборник, защититель и отмститель Церкви… Послушай верховного апостола Петра, говорящего в Первом Соборном Послании: “Бога бойтесь, царя чтите”; не сказал “царей”, указывая на то, что один только царь во всей вселенной (οικουμενη )... Ибо если некоторые другие из христиан присваивали себе имя царя, то все эти примеры суть нечто противоестественное, противозаконное, более дело тирании и насилия” .Такова была теория. В реальной жизни, однако, император все более привыкал воспринимать себя в качестве главы греческой нации. Западные государи уже давно не называли его иначе, чем “Император греков”, а в 1440 г. его собственный подданный, Иоанн Аргиропулос, писал о борьбе за свободу “Эллады” в письме, адресованном Иоанну VIII, “императору Эллады” . Времена, когда Лиупрандт Кремонский, посол Оттона I, не был принят при дворе императора Ннкифора Фоки из-за того, что его верительные грамоты были адресованы “императору греков” (968 г.), давно миновали .
Слова “эллин” и “эллинский”, первоначально избегаемые из-за языческих ассоциаций, которые они вызывали, постепенно делались все более приемлемыми и даже престижными среди византийской светской интеллигенции, а через нее в конце концов и среди правящих кругов. Медленно, бессознательно и исподволь теократическая идея вселенского царства подменяется секулярной идеей эллинизма.
Однако теократическая мечта не исчезает в XIII-XVI вв. Интересно, что в середине XV в., накануне падения Константинополя, видный византийский гуманист Георгий Схоларий на вопрос о своей национальности ответил: “Я не называю себя эллином, так как я не придерживаюсь эллинской веры. Я мог бы называть себя византийцем, так как я уроженец Византия. Но я предпочитаю просто называть себя христианином” . Мнение
, выраженное Георгием, никогда не исчезало в церковных кругах и дожило даже до наших дней. Вселенский Патриархат подхватил теократическую мечту из рук ослабевшего царства.Юрисдикция Патриархата, в отличие от Империи, по-прежнему распространялась на громадные территории, включающие в себя земли, оккупированные турками, задунайские районы и огромные пространства, занимаемые русскими княжествами. Более того, Вселенский Патриархат для всех православных в каком-то смысле продолжал являться центром православного мира. Конечно, император по-прежнему был последней инстанцией при назначении патриарха, но сам Патриархат обладал гораздо большими возможностями и властью, чем обедневшая имперская канцелярия. Частыми делаются заявления патриархов об их сверхнациональных обязанностях и вселенской власти. В том же письме к великому князю Василию
I патриарх Антоний пишет:“Ужели ты не знаешь, что патриарх занимает место Христа, от Которого и насаждается на владычнем престоле... Поэтому, сын мой, советую и внушаю твоему благородию, чтобы ты так же чтил патриарха, как Самого Христа… Ибо мы блюстители божественных законов и канонов и обязаны так действовать по отношению ко всех христианам, в особенности же по отношению к великим людям - князьям народов и местным властителям, каково твое благородие... А так как я поставлен всеобщим учителем для всех христиан, то на мне лежит непременный долг, в случае когда я услышу о твоем благородии что-либо такое, что вредит твоей душе, писать тебе об этом, как твой отец и учитель, наставляя и убеждая тебя к исправлению” .
Но еще более характерным является письмо патриарха Филофея Коккина, написанное в 1370 г. русским князьям, не признававшим митрополита Алексия. Вот что он пишет относительно патриаршей власти:
“Так как Бог назначил наше смирение главой всех христиан, где бы они ни находились во вселенной, и ходатаем и хранителем их душ, все они зависят от меня, отца и учителя их всех. Следовательно, если бы только это было возможно, моей обязанностью было бы обходить всю землю, города и страны и учить всех Слову Божию. Я должен был бы делать это непрестанно, так как это
есть моя самая прямая обязанность. Однако, так как обходить всю вселенную - сверх возможностей слабого и бессильного человека, наше смирение выбирает лучших людей, самых выдающихся в добродетели, утверждает и рукополагает их пастырями, учителями и архиереями и посылает их во все концы вселенной. Один из них идет в вашу великую страну, к множествам людей, ее населяющих, другой достигает других мест земли, третий идет в иные места; и так каждый из них, в назначенных для него стране и месте, имеет все местные права, епископскую кафедру и все права нашего смирения” .Мы не будем анализировать весьма оригинальную богословскую позицию автора этого послания, ибо она не относится к рассматриваемой нами теме. Важно то, кем патриарх претендует быть для “внешних”, кем он хочет для них казаться, даже несмотря на то, что с точки зрения православной экклезиологии роль, заявку на которую он делает, является, по меньшей мере, сомнительной. Очевидно, теперь уже более не светские власти, а патриарх играет активную роль во внешних сношениях; патриарх (вспомним письмо патриарха Антония Василию I) считает своей обязанностью защищать императорский трон. Именно патриархи сохраняли б
ό льшую верность имперской идеологии, чем сами императоры, ищущие путей соглашения с Западом, в пользу которых не верил никто, кроме узкого круга интеллектуалов-“латинофронов”, Поэтому не приходится удивляться, что унионистская политика таких императоров, как Михаил VIII, Иоанн V и Иоанн VIII, заранее была обречена на провал.Реалисты в Патриархате имели все основания сомневаться, в состоянии ли Рим оказать реальную военную помощь, способную остановить турок. Более того, было совершенно очевидно, что уния, выдвигавшаяся Западом как непременное предварительное условие военной помощи, приведет к еще большему расколу. Практически все население Империи, со времени IV Крестового похода отстаивающее свою веру против насильственной латинизации, сочло бы себя преданным. Все больше и больше православных попадало под власть турок, и единственной их связью с Константинополем оставалась Церковь. Если она из неких сиюминутных политических соображений подчинится Риму, пойдут ли они за ней против своих убеждений и против воли турок,
которые, безусловно, этого не одобрят? Последуют ли за патриархом его задунайские и русские епархии? Насколько вероятно, что православные христиане, считающие своим главой Константинопольского патриарха, но независимые от Империи, подчинятся западной Церкви, т. е. добровольно отдадут свою душу ненавистным “франкам” только ради спасения Империи? В 1437 г. (т. е. за два года до Флорентийского Собора) из 67 епархий, подчинявшихся Константинопольскому патриарху, только 8 остались во владениях императора и еще 7 в Морейском деспотате . Иными словами, уния с Римом могла бы стоить Вселенскому патриарху как минимум трех четвертей его епархий. Это был весьма веский аргумент в прибавление к богословским доводам.В глазах любого беспристрастного наблюдателя Вселенская
империя был обречена. Единственная возможность опять объединить епархии Вселенского патриархата в одном государстве состояла в принятии неотвратимого и в признании зависимости от турок, под властью которых все равно уже находилось большинство епархий . Империя погибнет, но Церковь таким образом будет сохранена. В последние годы существования Империи большая часть византийцев осознала этот горький факт и смирилась с ним, поэтому ставшая крылатой фраза последнего имперского мегадуки (премьер-министра) Луки Нотары : “Лучше турецкая чалма, чем тиара кардинала” - совсем не была такой шокирующей, как кажется сначала. Из двух зол выбирают меньшее. Единственный путь сохранения Церкви, а вместе с ней и вселенской теократии, патриархия видела в отказе от спасения любыми средствами давно умершей Империи, о чем бесплодно хлопотали романтики-латинофроны, как правило проповедовавшие с университетских кафедр в безопасности и комфорте Италии.Реалисты были правы: спасти Империю было невозможно.
Во вторник, 29 мая 1453 г., после героической шестинедельной защиты, пал Константинополь.После падения Империи Вселенский патриархат остался носителем неумирающей теократической мечты. Однако сама организация жизни православного меньшинства в Оттоманской
империи вскоре привела к перемещению акцентов. Патриарх делается не только главой Церкви, но и “миллет башой” - .главой греческой нации. Религия начинает ассоциироваться и в конце концов идентифицируется с национальностью. Теократический идеал постепенно подменяется греческим религиозным национализмом. Это отождествление вселенскости с эллинизмом живет и до нынешнего дня: достаточно вспомнить все попытки насильственной эллинизации различных народов и претензии вселенских патриархов быть главой греческого рассеяния, а то и всей православной диаспоры. “Byzance après Byzance” [: «В прежние времена, как я узнал в Додоне, пеласги совершали жертвоприношения Богам, вознося молитвы, но не призывали по именам отдельных богов. Ведь они не знали ещё имён богов. Имя же „боги“ (θεοi) пеласги дали им потому, что боги установили (θεντες) мировой порядок и распределили все блага по своей воле».
Таким образом, теократия, согласно взглядам Геродота, имеет целью следование мировому порядку для установления в обществе гармонии (совершенного состояния). Сам обряд жертвования имел целью выяснить волю богов по состоянию жертвуемого, а позднее стал пониматься и как приношение Богу, имеющее целью склонить его к милости. Корни теократии теряются в глубинах истории: известно [кому? ] , что в древних государствах (в Египте , Месопотамии , Мексике и других местах) правители были жрецами , и решали дела согласно своим религиозным убеждениям, а то и вовсе провозглашали себя богами.
Один из примеров теократии даёт Библия (книга Судей и книги Самуила - в русском синодальном переводе 1 и 2 Книги Царств), где описано, что в ранний период становления еврейского государства их обществом управляли судьи, которым Бог открывал свою волю. Для этой же цели священники использовали особый жребий: урим (светлый) и тумим (тёмный) - судя по всему, это были нечто вроде камней , которые находились в специальном мешочке у первосвященника. Процесс выяснения воли Бога состоял в том, что первосвященнику чётко формулировали вопрос, который должен иметь только два однозначных ответа: да или нет. Священник с молитвой обращался к Богу и доставал из мешочка тот камень, который придётся - считалось, что его рукой руководит Сам Бог. Урим означал «да», а тумим «нет».
Примеры других жеребьевок описаны и в других местах Библии: так, Авраам испрашивал о будущем, разложив на жертвеннике разрубленные тела животных, и по их самовозгоранию понял, что его потомкам суждено владеть Ханааном (Быт 15:8-18), а во время исхода евреи бросили жребий , кому следует быть первосвященником, разложив деревянные жезлы перед святилищем, и узнали достойного по тому, что его жезл пустил почки (Чис 17:2-8).
Теократия была основой правления многих развитых государств древности. Так, все древние фараоны Египта были жрецами и провозглашали себя богами или сыновьями богов, в древней Греции решения нередко принимались на основе прорицаний оракулов (особых предметов, явления в которых разъяснялись специальными толкователями - жрецами или жрицами) и к оракулам правящие круги посылали специальные посольства (теории), а также на основе гаданий и прорицаний собственных пророков. Элементы теократии имелись и в более поздние времена - в Средние века и в новое время , когда методом разрешения споров избирались рыцарские поединки и дуэли (иногда это принимало формы игры, например, в кости или карты), или же просто бросание жребия - считалось, что на стороне победителя сам Бог, то есть его победа служит всеобщему благу. Существование теократий в древности не является, однако, доказательством их необходимости или пользы для современного общества. Напротив, современное понимание теократии исходит из того, что такая форма правления противоречит принципам религиозного плюрализма, демократии и моральным принципам современного общества.
Первым термин теократия использовал в своих сочинения Иосиф Флавий . Он писал, что в то время, как для греков есть всего три формы правления (аристократия , монархия и анархия), то у иудеев сложилась иная система, не попадающая ни в одну из греческих категорий.
Исторические государства с элементами теократии
Наиболее крупные и известные теократии в истории были халифат Омейядов и ранний халифат Аббасидов , и в Папской области. И как с любым другим государством или империей, прагматизм был частью политики этих теократий.
Древность
Имперские культы в Древнем Египте и других странах обожествляли правящего монарха, так что государственная религия была посвящена поклонению правителю как божеству или воплощению божества.
В древнем и средневековом христианстве существовала доктрина Цезаропапизм - учение о том, что глава государства является в то же время и главой церкви.
Правление отрёкшихся императоров
В средневековой Японии существовал феномен, при котором фактическим правителем являлся отрёкшийся от престола император, принявший постриг в буддийские монахи.
Тибет
Реформация
Женева в период наибольшего влияния Жана Кальвина и колонии Массачусетского залива «Пуритане» обладали многими характеристиками протестантской теократии.
Во время короткого правления с 1494 по 1498 г. Джироламо Савонаролы, доминиканского священника, Флоренцию можно было бы считать теократией. Во время его правления нехристианские книги, статуи, стихотворения и другие предметы были сожжены , за содомию полагалась смертная казнь; христианские практики обрели силу закона.
Мормонизм
Другим примером была администрация недолго существовавшего государства Дезерет .
Ислам
Первое исламское государство было со столицей в Медине и управлялось непосредственно Пророком Мухаммадом. После его смерти исламское государство расширилось и стало империей (халифатом) со столицей сначала в Дамаске, затем в Багдаде.
Ныне существующие страны с элементами теократии
Исламские государства
Исламское теократическое государство именуется как халифат . Исламским государством является государство, которое приняло исключительно ислам, в частности шариат как основу своих политических институтов или законов. Хотя существует много споров о том, какие государства или группы действуют в строгом соответствии с исламским правом, Саудовская Аравия и Иран поддерживают религиозные суды по всем аспектам права и религиозной полиции для поддержания социальных требований. Большинство мусульманских стран Ближнего Востока имеют правовые системы, в различной степени находящиеся под влиянием шариата; в то же время Турция , Индонезия , Бангладеш , Пакистан и Мавритания используют в основном светские конституции и правовые системы (последние называют себя «Исламская республика »).
Суверенитет Греции над полуостровом закреплён Лозаннским договором 1923 года ; режим самоуправления исходно базируется на положениях первого Устава Святой горы Афон («Трагос»), утверждённого Хрисовулом императора Иоанна Цимисхия в 972 году . В отличие от остальной части Константинопольского Патриархата, на Афоне используется исключительно юлианский календарь , в том числе в административных документах.
Теократия в христианстве
В Христианстве теократической формой отношений между церковью и обществом является папоцезаризм , при которой духовное лицо, первый церковный иерарх (чаще всего Папа Римский), сосредоточило в своих руках как светскую, так и духовную власть. Период с по XIV век является периодом высшего развития папоцезаризма на Западе, в Католической церкви. В России периодом господства папоцезаризма является правление на патриаршестве Филарета Романова , когда именно он сосредоточил в своих руках как духовную, так и светскую власть с
В классической теократии глава церкви, являясь одновременно главой государства, являет собой «наместника бога на земле» (фараоны Древнего Египта, императоры в империи древних инков, халифы в Арабском халифате), «первосвященником» (Папа Римский в Ватикане).
Теократические концепции в прошлом и настоящем.
Впервые термин «теократия» встречается в сочинении Иосифа Флавия Против Апиона (94 н.э.) в описании общественно-политического строя древних иудеев в сочинении. Впоследствии понимание термина «теократия» и его смысловое наполнение менялось со временем, причем разные историки и философы трактовали его по-своему.
Идеалы христианской теократии были описаны Августином Блаженным в его знаменитом трактате О Граде Божьем . Концепция мусульманской теократии в наиболее завершенном виде нашла отражение в творчестве суннитского законоведа Абу л"-Хасан ал-Маварди. Он полагал, что халифат является божественным творением, призванным охранять исламскую веру и осуществлять справедливое правление над всем миром. Цель всемирного халифата – покорение и обращение в мусульманство всех «неверных» и установление над ними единой и неделимой власти халифа. В мировом мусульманском государстве халиф должен соединять в своем лице власть духовную (великий имам) и политическую (эмир).
В Новое время концепция слияния религиозной и политической власти в ее наиболее систематизированном виде нашла отражение в произведениях Жозефа де Местра . Являясь ярым противником Французской революции, он разрабатывал идею государства, построенного по принципу церковной иерархии во главе с римским папой.
Интересно, что в России также существовала теократическая утопия о необходимости слияния русской монархии с католической церковью и построением на этой основе некоей вселенской свободной теократии, «в рамках которой русский народ должен пойти на самоотречение и признать папу главой вселенской церкви». Ее сторонником был известный российский философ и публицист 19 в. Владимир Соловьев .
Понятие теократии разрабатывал в своих трудах в дальнейшем другой российский философ-мистик и публицист Николай Бердяев , полагавший, что «Теократия в политическом отношении есть как бы анархизм, в экономическом отношении – как бы социализм, в мистическом – самодержавие Единого Бога, царствующего над аристократическими детьми Своими, через Христа обретшими всеобщее Богосыновство». Он рассматривал теократию с позиций христианства и определял ее исключительно как общество священников.
Утопичность проектов построения «царства божьего на земле» в силу их несбыточности, и невозможности поставить знак равенства между мирским и божественным, лучше всего показывает в работе Теократия современный российский юрист Е.Н.Салыгин. Систематизируя все существующие представления об этом явлении, он дает собственное, более широкое определение теократии как системы религиозно-политических властеотношений. Исходя из его определения, к теократическим можно отнести такие государства, как Саудовская Аравия, Бахрейн, Катар, Оман и Иран, хотя официально они не считают себя таковыми. Бесспорно, что последним примером теократии в ее классическом понимании было государство талибов в Афганистане ().
Соловьев - идеалист. Он, как и Платон, считает, что главное - хорошая идея. А хорошая идея не может не пробить себе дорогу в жизни. Платон чуть было не стал жертвой своего идеализма, когда его едва не продали в рабство. Соловьева не продавали в рабство, но к концу жизни он сам понял, что идея, если она расходится с материальным интересом, посрамляет себя. Его идея вселенской теократии оказалась такой же утопией, как и коммунизм Платона.
Соловьев хочет быть прогрессистом и гуманистом, но путь революционного насилия он отрицает. Отрицает он, так сказать, и материальный интерес, и либеральную идею гармонии «интересов». Но тот, кто не делает ставку на революционные преобразования снизу, тот апеллирует к «верхам» и отрицает идею народовластия вообще. Так именно и произошло с Соловьевым, который, будучи в духе времени прогрессистом и гуманистом, запутался в своих исканиях и в конце жизни надеялся только на Бога. А начинал он в надежде на добрую волю людей и властей.
«Сознательное убеждение в том, - писал Соловьев, - что настоящее состояние человечества не таково, каким быть должно, значит для меня, что оно должно быть изменено, преобразовано... Сознавая необходимость преобразования, я тем самым обязываюсь посвятить всю свою жизнь и все свои силы на то, чтобы это преобразование действительно было совершено. Но самый важный вопрос: где средства?.. Я знаю, что всякое преобразование должно делаться изнутри, из ума и сердца человеческого. Люди управляются своими убеждениями, следовательно, нужно действовать на убеждения, убедить людей в истине. Сама истина, т. е. христианство... - истина сама по себе ясна в моем сознании, но вопрос в том, как ввести ее во всеобщее сознание, для которого она в настоящее время есть какой-то monstrum, нечто совершенно чуждое и непонятное...» . Почему же истина христианства до сих пор оказалась непонятной и чуждой людям?
130 Соловьев B.C. Собр. соч. Письма и приложения. Т.З. Брюссель, 1970. С. 88-89.
Если попытаться ответить на этот вопрос, как, в общем-то, отвечает на него сам Соловьев, то вывод таков: христианство разошлось с идеей социального прогресса. И это касается, прежде всего, православного христианства. Католичество в какой-то степени сумело «оседлать» идею социального прогресса. Католическая церковь признала права человека и гражданина. Отсюда определенные симпатии Соловьева к католичеству точно так же, как это было в свое время у Чаадаева.
Соловьев различает христианство по сути, и христианство историческое, т. е. форму его проявления. И как раз форма христианства, согласно Соловьеву, является неистинной, не соответствующей своему содержанию. Естественно, задача состоит в том, чтобы все это в соответствие привести. «Спрашивается прежде всего, - ставит вопрос Соловьев, - от чего происходит это отчуждение современного ума от христианства? Обвинять во всем человеческое заблуждение или невежество - было бы очень легко, но и столь же легкомысленно... Дело в том, что христианство, хотя безусловно истинное само по себе, имело до сих пор вследствие исторических условий лишь весьма одностороннее и недостаточное выражение.
За исключением только избранных умов, для большинства христианство было лишь делом простой полусознательной веры и неопределенного чувства, но ничего не говорило разуму, не входило в разум. Вследствие этого оно было заключено в несоответствующую ему неразумную форму и загромождено всяким бессмысленным хламом... Предстоит задача: ввести вечное содержание христианства в новую соответствующую ему, т. е. разумную безусловно форму. Для этого нужно воспользоваться всем, что выработано за последние века умом человеческим: нужно усвоить себе всеобщие результаты научного развития, нужно изучить всю философию. Это я делаю и еще буду делать...» .
131 Соловьев B.C. Указ. соч.
Заметим, что, в отличие от славянофилов и западников, Соловьев не идеализирует одну из форм религиозного сознания - западную или восточную. Западные народы, по его мнению, славят «безбожного человека», а восточные - «бесчеловечного Бога». Поэтому он не противопоставляет православие католичеству, а выступает за синтез между ними.
По большому счету, христианство для Соловьева не просто религия, вера, культ, а оно для него идея, социальная доктрина, которая должна быть приведена в соответствие с формой своего выражения и осуществлена в жизни. Это для него то же самое, что идеи раннего христианства, под влиянием которых шло движение Реформации в Европе.
Прожект, который пришел в голову двадцатилетнему Соловьеву, мог прийти, как замечает П.А. Сапронов, в не совсем здоровую голову. «Это надо представить себе, - пишет он, - во всей непреложной ясности, двадцатилетний юноша вознамерился не только сделать веру разумом, представление - понятием, снять религию философией или каким-то другим всеобъемлющим знанием, он еще предполагал преобразовать самое христианство, а вместе с ним и человечество, сделать, наконец-то, что не удалось (получается именно так) его Основателю и его апостолам. Постановка такой задачи отдавала бы безумием, манией величия, если бы Соловьев был религиозно вменяем. Впрочем, и философская вменяемость Соловьева также под вопросом» .
132 Сапронов П.А. Русская философия. Опыт типологической характеристики. СПб., 2000. С. 110-111.
Что же предлагает конкретно Соловьев? Во-первых, объединить все христианские церкви, и прежде всего, католическую и православную. Во-вторых, соединить светскую власть с духовной. Платон, как социальный реформатор, апеллировал к тирану Дионисию. Пророк Магомет должен был сам встать во главе вооруженных людей, чтобы ввести не только новую религию, но и новые социальные порядки. И арабский халифат стал первой в истории теократией.
Конт, как социальный реформатор, который тоже был сторонником своего рода теократии, писал русскому царю-самодержцу, чтобы тот использовал свою власть для преобразования общества на «разумных началах», а когда тот, как умный человек, промолчал, обратился с аналогичным предложением к турецкому султану... Не избежал этой логики и Соловьев: чтобы внедрить в жизнь «разумные начала», необходима неограниченная власть. Кто такой властью обладает? - Естественно, русский царь и папа римский. Но, как говорится, бог троицу любит. Поэтому «вселенская теократия», в конечном счете, у Соловьева выглядит так: Богу-Отцу соответствует римский первосвященник, Богу-Сыну - христианский царь, а Богу-Духу Святому - философствующий пророк (тут Соловьев, видимо, имеет в виду самого себя).
Что касается цели «вселенской теократии», то она, судя по всему, у Соловьева самая благородная, т. е. та самая, которая выражена словами Шиллера - «обнимитесь миллионы» - и положена на музыку великим Бетховеном. Это идея всеобщего человеческого братства. «Вселенская церковь» должна объединить все нации и народы на Земле, ликвидировать эгоизм и вражду между ними, устранить все социальные противоречия. Иначе говоря, это проект Царства божия на Земле, о котором мечтали (и мечтают) христиане, но здесь он соединен с модными в XIX веке идеями социализма и коммунизма. И в таком виде он воплощает идею Богочеловечества.
Но при этом «богочеловечество» Соловьева до боли напоминает «коммунизм» Платона с его сословиями и четким разделением «функций» и «полномочий». Сословно-классовое деление и общественная иерархия в «идеальном» обществе Соловьева сохраняются. И он говорит именно о трех - опять-таки Бог (и Гегель) троицу любит - «основных классах» общества: «народ в тесном смысле - класс сельский или земледельческий по преимуществу, затем класс городской и, наконец, класс лучших людей, общественных деятелей и вождей народа, показателей пути; иначе: село, город и дружина» .
133 Соловьев B.C. Собр. соч. в 10 т. СПб., 1911-1914, Т. 3. С. 413.
Маркс в свое время говорил, что «идеальное государство» Платона есть идеализация египетского кастового строя. Что же идеализирует в своей «вселенской теократии» Соловьев? На этот вопрос трудно ответить определенно. Но российская буржуазно-помещичья самодержавная монархия здесь явно угадывается. И угадывается здесь О. Конт с его «лучшими людьми» и «мудрыми начальниками», которым так радостно подчиняться. Недаром в 1988 году в докладе, прочитанном по поводу столетнего юбилея Конта, Соловьев выразил свое согласие с основами его «позитивной религии».
Общий ход человеческой истории, по Соловьеву, такой, что начинается она с родового общества, затем переходит к национально-государственной форме, а должна закончиться формой универсальной. Родовая форма, это понятно. «Национально-государственная» форма - это то, что называется цивилизацией. А вот «универсальная» - это уже коммунизм, Царство божие на земле, или, по Соловьеву, вселенская теократия. «Нравственное содержание родовой жизни вековечно, - пишет он, - ограниченная форма родового быта неизбежно расторгается историческим процессом при деятельном участии личности» .
В философии Соловьева угадываются контуры философии «общего дела» Н. Федорова: человечество может объединиться только сознательно и только ради значимого для всех людей дела. В противном случае их объединение будет только формальным. «Задача, - писал он, - не в простом соединении всех частей человечества и всех дел человеческих в одно общее дело. Можно себе представить, что люди работают вместе над какой-нибудь великой задачей и к ней сводят и ей подчиняют все свои частные деятельности, но если эта задача им навязана, если она для них есть нечто роковое и неотступное, если они соединены слепым инстинктом или внешним принуждением, то, хотя бы такое единство распространялось на все человечество, это не будет истинным всечеловечеством, а только огромным «муравейником». Образчики таких муравейников были, мы знаем, в восточных деспотиях - в Китае, в Египте, в небольших размерах они были уже осуществляемы коммунистами в Северной Америке. Против такого муравейника со всей силою восставал Достоевский, видя в нем прямую противоположность своему общественному идеалу. Его идеал требует не только единения всех людей и всех дел человеческих, но главное - человеческого их единения. Дело не в единстве, а в свободном согласии на единство. Дело не в великости и важности общей задачи, а в добровольном ее признании» .
134 Соловьев B.C. Соч. в 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 289.
135 Там же. Т. 2. С. 306.
Правда, под конец жизни Соловьев приходит к осознанию утопичности своей «вселенской теократии». В предисловии к «Трем разговорам о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе и с приложениями» он пишет: «остающиеся у нас ограничения религиозной свободы - одна из самых больших для меня сердечных болей, потому что я вижу и чувствую, насколько все эти внешние стеснения и вредны и тягостны не только для тех, кто им подвергается, но главным образом для христианского дела в России, а следовательно, для русского народа, а следовательно, и для русского государства» .
Утопизм Соловьева заключается в том, что его «вселенская теократия» замешана на идеях либерализма, в том числе и на идее религиозной свободы. Но, простите, какая может быть религиозная свобода в условиях теократии? Христианство, как только оно конституировалось в церковь и стало официальной религией Римского государства, из гонимого тут же превратилось в гонителя и преследователя всяких «ересей». То же было и с исламом. И в последнем случае сложилась самая настоящая теократия. А разве не теократией является государство, где царь - «помазанник», а церковь превращена в государственный департамент?
Все это можно расценить только как реакцию на подъем демократии в России. И именно у Соловьева берет свое начало критика «народолюбия», которая достигнет своего апогея в «Философии неравенства» Бердяева. Причем истоки этого антидемократизма Соловьев находит у Достоевского. «Достоевский, - пишет он, - никогда не идеализировал народ и не поклонялся ему как кумиру» . Это было бы понятно, если бы это было в духе «не сотвори себе кумира». Но Соловьев только тем и занимается, что хочет сотворить себе кумира из христианской церкви. «Уже в «Бесах», - пишет Соловьев, - есть резкая насмешка над теми людьми, которые поклоняются народу только за то, что он народ, и ценят православие как атрибут русской народности. Если мы хотим одним словом обозначить тот общественный идеал, к которому пришел Достоевский, то это слово будет не народ, а Церковь .
136 Соловьев B.C. Указ. соч. С. 638.
137 Там же. С. 304.
138 Там же. С. 300.
Иначе говоря, Церковь затем и нужна, чтобы «спасти» народ. Но это и означает, что народ сам спастись не может: народ греховен, порочен и низок. И это старая, как само христианство, идея «отцов церкви», которую отстаивал одним из первых блаженный Августин.
Проект «вселенской теократии» - это конкретизация идеи Богочеловечества, которой Соловьев занимался в 80-е годы. А в общем виде это идея мировой истории как некоего восхождения. И целью такого восхождения является не отдельный совершенный человек, а некий «всечеловеческий организм». Здесь, еще раз напомним, чувствуется влияние на Соловьева со стороны Конта, у которого человечество, а не человек - подлинная реальность, достигающая состояния абсолюта посредством всеобщего прогресса.
Разница, однако, в том, что «всечеловеческий организм» у Соловьева - это нечто материальное и идеальное одновременно. Здесь опять проявляет себя его мистическая диалектика и стремление свести все воедино. Сравнивая Соловьева с представителями немецкой классики, следует сказать, что, отождествляя идеальное с материальным в идеале Богочеловечества напрямую, он продолжает следовать Шеллингу в противовес Гегелю, у которого связь идеального с материальным всегда опосредована, в частности процессом развития. Именно с этим связаны и главные трудности в трактовке соловьевского идеала, где все со всем сходится, но неизвестно как.
Надо сказать, что и в Христе как цели развития человечества Соловьев сочетает Логос как мужское начало и Софию (Христово тело) как начало женское. И здесь не обойти тему пола, которая играет значительную роль в учении Соловьева в соответствии с настроениями его эпохи. «Тут, - пишет Соловьев по поводу тела и пола, - есть какое-то великое противоречие, какая-то роковая антиномия, которую мы должны во всяком случае признать, если бы даже и не имели надежды разрешить ее. Деторождение есть добро; оно добро для матери, которая, по слову апостола, спасается деторождением, и конечно, также добро для отца, участвующего в этом спасительном деле, добро, наконец, для получающих дар жизни. А вместе с тем также несомненно, что есть зло в плотском размножении...» .
139 Соловьев B.C. Соч. в 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 228.
Указанная противоречивость Соловьева не случайна. В ней выражается то неустойчивое положение переформированного православия, из которого в конце XIX века было два пути. Один путь - к пантеизму, деизму, лютеранству, т. е. к реформации и, в конечном счете, к атеизму. Другой путь - назад, к язычеству. Второй путь предполагал спасение христианства за счет его частичной самоутраты, и прежде всего, утраты чисто христианского аскетизма с его презрением к телу и полу. Понятно, что в условиях, когда все люди хотят иметь и то, и другое, сохранить верность заветам св. отцов и апостолов уже невозможно.
Характеризуя соловьевское решение проблемы пола, стоит напомнить, что сексуальная озабоченность почти как эпидемия распространилась среди российской интеллигенции. Это знамение времени, когда в начале XX века в России всем захотелось «тела». И все указанное происходило на фоне утраты традиционных нравственных ценностей, освященных христианством. Поэтому почти святого В. Соловьева София интересует не только как Мудрость, но и как женщина. И все творчество В. Розанова вертится вокруг этого. А чем занимались Д. Мережковский с 3. Гиппиус? Их интересовало языческое, опять же, священное скотоложество. И такова, можно сказать, вся культура, а точнее, контр-культура так называемого «серебряного века».
Но нужно все-таки видеть разницу между Мережковским с Гиппиус и их предшественником Соловьевым, у которого апофеоз половой страсти в трактате «Смысл любви» сочетается с крайним аскетизмом. Недаром К.В. Мочульский по этому поводу отмечал: «Любовь должна быть половой, но одновременно бесплотной» . Такого рода идеальный Эрос, по убеждению Соловьева, как раз и должен преобразить нашу телесность.
140 Мочульский К.В. Гоголь, Соловьев, Достоевский. М., 1955. С. 180.
В соловьевской теургии, преображающей нашу телесность, как и во всем его учении о Богочеловечестве, есть свои шокирующие моменты. Например, мысль о будущем воссоединении мужчины и женщины в андрогина как некое двуполое существо, в котором идеальное будет преобладать над материальным. Для обычных людей двуполый человек - урод, а для Соловьева - предел мечтаний и переход к Богочеловеку. В этом, конечно, выражается буйство воображения и "далее экзальтированность его натуры. Но, будучи восприимчивым к новациям, Соловьев все же оставался человеком классической эпохи, беззаветно преданным идеальному. Иными оказались его последователи.
Теперь уже ясно, что вся религиозная философия «серебряного века» вышла из Соловьева и Достоевского, как русская литература из гоголевской «Шинели». Но шли они, при всех своих субъективных заявлениях, в обратном направлении от христианства к гностицизму, зороастризму, иудаизму и прочее. При этом их поиск «Третьего Завета» и «нового религиозного сознания» не понять без ницшеанства.
Развитием соловьевской софиологии, идей всеединства и Богочеловечества в начале XX века занимались Д. Мережковский, Л. Карсавин, С. Франк, П. Флоренский, С. Булгаков, Н. Бердяев, Л. Шестов и др. Мы остановимся на творчестве двух последних, у которых наиболее явно видна взаимообусловленность русской и европейской философии в XX веке.
