Дорога в преисподнюю длиной 800 дней. Ровно столько просуществовало Минское гетто, одно из крупнейших на территории Европы. 100 тысяч евреев прошли эту дорогу - ад на земле - и в конце встретили свою смерть.
Минск был оккупирован 28 июня 1941 года. А уже 1 июля оккупационные власти объявили о проведении контрибуции. В Минске в то время около 40% населения, примерно 57 тысяч человек, были евреями. Есть где разгуляться фашистскому сапогу.
Дань, которую должны были уплатить в первый же день белорусские евреи, была огромной: 2 миллиона советских рублей, 10 килограммов золота, 200 килограммов серебра. И это было только начало. Потом немцы еще дважды накладывали контрибуции, правда, "урожай" был уже пустой.
Но ободрав людей до нитки, немцы не успокоились. Во исполнение "решения еврейского вопроса" они решили отгородить часть территории на восточной окраине Минска и сделать там гетто. Правда, в приказе, который был издан тогда оккупантами, слово гетто не употреблялось. "О создании жидовского района в городе Минске" - так он назывался. Но слово "гетто" сразу же вошло в местный обиход.
Его использовали в 16 веке в Венеции для обозначения местности, где изолированно селили евреев. Гитлер решил возродить забытое понятие в самом страшном его выражении.
Минское гетто представляло собой территорию площадью два квадратных километра. Оно было разделено на 3 части. Большое гетто, охватывающее 39 улиц и переулков, примыкающих к Юбилейной площади, неподалеку от еврейского кладбища. Туда фашисты согнали 80 тысяч человек - евреев из Минска и близлежащих сел и небольших городов. Малое гетто - возле радиозавода. Третий участок - Зондергетто, специальная зона для евреев, прибывающих из западных стран, главным образом Германии, Австрии.
Жителям не еврейской национальности приказали немедленно покинуть территории "жидовского квартала". А для того, чтобы согнать всех евреев в резервацию, создали специальный орган, юденрат. Он отвечал за сбор контрибуции и строгий учет всех евреев в городе.
Первоначально немцы ставили задачу согнать всех евреев в гетто за 5 дней. Но на деле оказалось, переместить такое количество людей за такие сжатые сроки невозможно. И процесс переселения затянулся до конца июля. В первых числах августа в Минском гетто было сосредоточено 80 тысяч человек, а к началу сентября число узников достигло 100 тысяч человек, за счет прибывающих в эшелонах из Дюссельдорфа.
Евреев селили по нескольку семей в одну комнату. Дом, в котором до войны жили 70 человек, заполнялся 250-ю. Примерная площадь на одного человека составляла всего 1,2-1,5 метра, не считая детей. На детей нетрудоспособного возраста площадь вообще не полагалась.
Вся резервация была огорожена колючей проволокой. По периметру стояли вышки с автоматчиками. Существовало только два пропускных пункта для входа на территорию гетто.
Администрация резервации, которую возглавил белорус по фамилии Городецкий, человек с садистскими наклонностями, разработала свод правил. За их нарушение следовал расстрел. Евреям запрещалось покидать территорию гетто самовольно. Им запрещалось ходить без опознавательных желтых меток (в Минске не требовали обязательно носить желтые звезды), запрещалось обменивать вещи на еду с лицами нееврейской национальности, запрещалось носить меховые вещи или обменивать мех на еду. Запрещалось ходить по тротуарам, заходить в общественные места. Нельзя было здороваться со знакомыми нееврейской национальности. Если еврей на улице встречал немца, он за 15 метров должен был снять головной убор и склонить голову. Этих "запрещается" было десятки. Бесчеловечные правила, направленные лишь на одно - на уничтожение людей, сначала моральное, а потом и физическое.
Что до физического уничтожения, то оно началось фактически с первых дней существования Минского гетто. Первая облава на жилища людей прошла уже в августе 1941 года. Конечная цель немцев была понятна - полное уничтожение евреев и "окончательное решение еврейского вопроса", как говорилось в их циркулярах. А вот целью первых погромов было пока что уничтожение нетрудоспособного населения гетто. Всех, кто мог держать лопату или кайло в руках, мыть туалеты и разгребать завалы, каждый день уводили за колючую проволоку на принудительные работы. В бараках, комнатушках оставались немощные, старики, больные люди, дети. Вот они и попадали в первую очередь под облавы. Их убивали на месте, а потом вывозили и сбрасывали в яму бывшего карьера (сейчас там мемориал "Яма"), либо вывозили в Тучинку и там расстреливали, на Благовщину (один километр по Могилевской дороге), расстреливали в Шашкове, на опушке леса, увозили в концлагерь в Тростенце, где там сжигали в газовых камерах.
Во время первой облавы было уничтожено 5000 человек. Вторая облава повторилась через три месяца. В ноябре фашисты шли "свиньей" и убивали всех, кого только встречали на территории гетто. Они шли, а за их спинами оставались тела убитых детей, стариков, женщин. 10 тысяч человек были убиты и сброшены в яму. После чего немцы получили возможность сократить территорию гетто. Еще три облавы - повторная в ноябре, в январе и марте 1942 года унесли жизни еще 40 тысяч человек. Людей становилось все меньше.
Расправы немцев довершали болезни. В резервации запрещалось отапливать помещения, пользоваться канализацией. И там стали распространяться болезни и эпидемии. К 1942 году ситуация стала столь серьезной, что немцы, панически боявшиеся распространения инфекционных заболеваний, даже разрешили открыть больницу в гетто. Эта больница стала центром подпольной работы и партизанской войны.
Сейчас многие говорят, что, мол, как же так, евреев убивали, а они шли на смерть, как на заклание, и не оказывали сопротивление. На самом деле это было не так. Они боролись. Возможно, в тех условиях и теми силами эта борьба была незаметной и малоэффективной. Но она велась.
В больнице гетто работал подпольный штаб, который помогал выводить людей за пределы резервации и доставлять их в партизанские отряды в лесу. Часто взрослых выводили дети. Их имена известны сегодня. И все они - праведники мира.
С помощью подпольщиков на территории гетто стали строиться подземные тоннели, укрытия, чтобы дети и женщины могли прятаться там во время облав. В одном из таких укрытий несколько человек спасались вплоть до освобождения Минска в 1944 году.
Однако спастись удалось единицам. Один из самых страшных погромов произошел в июле 1942 года. Немцы держали на работе трудоспособное население гетто 4 дня, не давая возможности им вернуться в свои бараки. За это время каратели уничтожили 30 тысяч человек, остававшихся в гетто, не способных к работе. Спаслись буквально единицы.
К концу 1942 года на территории гетто оставалось не более 10 тысяч человек, а к тому времени, когда германское правительство приняло решение о полном уничтожении гетто на оккупированной территории, там находилось не более 6 тысяч евреев.
21 октября 1943 года стал последним днем существования Минского гетто. Немцы вывезли 500 человек, специалистов в разных сферах, на принудительные работы в Германию, все остальные были уничтожены.
В современном Минске сохранена память о Катастрофе, которая прокатилась по этим местам. Однако удивительно, что большая часть из установленных памятников появилась уже после распада СССР. На месте мемориала "Яма" десятилетиями стояла одинокая черная небольшая стела. И все! Советские власти вообще хотели яму закопать. И только в 90-х это место стало настоящим мемориалом, а в 2000-м году здесь появилась скульптурная композиция, символизирующая евреев, спускающихся вниз, к месту своей гибели.
На месте массовых расстрелов в Шашкове скромный обелиск был установлен лишь в 1963 году, а реконструировали его уже в 1995-м. Примерно в то же время там появился и памятник на месте печи, где заживо сжигали людей.
На улице Сухой памятный камень и две стелы на месте расстрела 7 тысяч евреев из Зондергетто были установлены лишь в 1998-м и 2002 годах. Советская власть не спешила сохранить память о невинно убиенных евреях. Некоторые надписи на обелисках затирались и корректировались.
Ситуация изменилась лишь после распада Советского Союза. В 2008 году президент Лукашенко наградил 21 участника белорусского сопротивления, работавшего в Минском гетто, медалями к 60-летию Победы над фашизмом.
В Минске есть аллея Праведников мира, которая была заложена в 90-е годы и находится неподалеку от места расположения Большого гетто.
Три года - с 28 июня 1941 года по 3 июля 1944 года .
Уже через три дня, 1 июля 1941 года, оккупационная власть наложила на евреев Минска «контрибуцию», заставив сдать определённое количество денег и драгоценностей. Вскоре было приказано создать юденрат (еврейский комитет) и избрать его председателя. Председателем юденрата немцы поставили Илью Мушкина (до войны - начальник одного из минских трестов) из-за его знания немецкого языка.
Юденрат, не имеющий никаких административных прав, первое время отвечал за сбор контрибуции с евреев Минска, за скрупулёзную регистрацию всех домов в гетто и каждого узника, и за соблюдение санитарии в гетто - так как немцы очень боялись эпидемий.
На перемещение евреев в гетто по плану было отведено 5 дней, однако практически осуществить переселение десятков тысяч людей за такое время оказалось невозможно, и срок был продлён до конца июля . К 1 августа 1941 года переселение евреев в гетто было завершено, туда оказались загнаны 80 000 человек. В сентябре-октябре 1941 года узников в гетто было уже около 100 000 .
Структура минского гетто
Согласно архивным данным и показаниям свидетелей, в годы войны в Минске было три гетто:
1. «Большое» гетто - существовало с августа 1941 по - 23 октября 1943 года . Территория гетто охватывала 39 улиц и переулков вокруг Юбилейной площади - в районе еврейского кладбища и Нижнего рынка. Обшая площадь 2 кмкв. Улица Республиканская (во время оккупации - Миттельштрассе, сейчас - Романовская Слобода) прорезала гетто насквозь, с обеих сторон была отгорожена от гетто колючей проволокой, и использовалась как проезжая часть для обычного транспорта . В это гетто нацисты согнали более 80 000 евреев.
Вход и выход из гетто был возможен только через две специальные проходные - на улице Опанского (нынешняя Кальварийская) и Островского (Раковская) .
2. «Малое» гетто - находилось в районе радиозавода им. Молотова (теперь завода им. Ленина) с октября 1943 года до 30 июня 1944 года (по данным архива КГБ РБ).
3. «Зондергетто» (часть гетто по ул. Сухой и Обувной) - гетто для 20 000 евреев, депортированных нацистами из семи стран Западной, Центральной и Восточной Европы. Существовало с ноября 1941-го по сентябрь 1943 года.
Условия в гетто
Гетто было огорожено по периметру забором из колючей проволоки . Оно круглосуточно охранялось силами СС совместно с белорусскими и литовскими полицаями.
Всем узникам гетто под страхом смерти было приказано постоянно носить специальные опознавательные знаки - матерчатые «латы» жёлтого цвета диаметром 10 см и белые нашивки с номерами домов на груди и спине .
Немцы и полицаи безнаказанно грабили и убивали обитателей гетто, насиловали девушек .
Жизнь евреев была обложена множеством запретов, за любое нарушение которых для евреев была только одна мера наказания - расстрел. Например, запрещалось покидать гетто без разрешения, появляться без опознавательных знаков, иметь и носить меховые вещи, менять вещи на продукты у неевреев. Евреям запрещалось ходить по центральным улицам и по тротуарам - но только по мостовой, а при встрече с немцем еврей был обязан ещё за 15 метров снять головной убор. Запрещалось здороваться со знакомыми неевреями. Запрещалось заходить в сады и другие общественные места. Зимой, даже в сильные морозы, в гетто запрещалось проносить хотя бы даже щепку для отопления .
Оккупационная власть накладывала на гетто несколько «контрибуций». Первый раз - 2 миллиона рублей, 200 килограммов серебра и 10 килограммов золота. Второй раз у евреев потребовали 50 килограммов золота и серебра, а в третий ещё больше. Грабёж в виде контрибуции проводился лично Городецким при вынужденном участии под страхом смерти еврейского комитета и еврейской полиции .
Все имевшиеся хоть сколько-нибудь ценные вещи были в короткое время обменены на продукты - вначале неевреям разрешалось привозить в гетто муку для обмена, но вскоре это запретили, и менять вещи на еду удавалось только тайком через ограждение из колючей проволоки . Рассол из селедочных бочек считался деликатесом, обычной едой были оладьи из картофельной кожуры, в пищу употреблялось сало, которое удавалось соскоблить на кожзаводе со старых шкур. Евреям из гетто, используемых на принудительных работах, один раз в день давали миску пустой баланды .
Никаких легальных путей поступления продуктов в гетто не было, и главным источником существования для евреев стали нелегальные, смертельно опасные обмены с нееврейским населением через рабочие колонны и через проволоку на границе с русским районом. Также «черный рынок» действовал и внутри гетто, причём участие в нём принимали и некоторые из немцев, имевших туда доступ. Примером обменной ценности вещей на продукты может служить такой - за буханку хлеба и 3 луковицы узники отдавали золотые часы.
На протяжении всего времени существования гетто, от момента его создания и до уничтожения, нацисты поддерживали чрезвычайно высокую плотность заселения - в одноэтажный дом на 2-3 квартиры втискивали до 100 человек, в аналогичный двухэтажный - до 300 человек, из расчёта 1,2-1,5 м² на человека без учёта детей . В одной комнате обычно ютилось минимум несколько семей .
Невыносимая скученность, голод и абсолютная антисанитария вызывали в гетто повальные болезни и эпидемии. Опасность распространения инфекций была настолько серьёзной, что в 1941 году немцы разрешили открыть на территории гетто две больницы и даже детский сиротский приют (уничтоженный в апреле 1943 года) . Больница в гетто при почти полном отсутствии медикаментов и оборудования была укомплектована блистательным врачебным персоналом. Возглавил её и наладил функционирование доктор Чарно.
Уничтожение гетто
Наиболее массовые убийства (немцы использовали эвфемизм «акция») евреев произошли 7-8 ноября 1941 года (убиты 18 000 евреев), 20 ноября 1941 года (15 000), 2 марта 1942 года (8 000), 28 июля 1942 года (25 000), 21-23 октября 1943 года (22 000 евреев, привезённых на смерть из Европы).
 |
Вначале нацисты уничтожали тех, кто не мог работать, затем начались крупномасштабные погромы .
С весны 1942 года многих детей в гетто умерщвляли в душегубках , хватая их прямо на улицах и запихивая в машины. В некоторые дни такие автомобили делали по несколько рейсов.
В истории Минского гетто было множество погромов - дневных и ночных. Обычной практикой были массовые убийства оставшихся в своих жилищах обитателей гетто в то время, когда трудоспособных уводили на работу.
- август 1941 года - первый крупный погром. Были убиты около 5 000 евреев .
- 7 ноября 1941 года после того, как рабочие колонны были уведены, немцы и литовские полицаи оцепили район с улиц Замковая, Подзамковая и Немига, и начали погром. Дойдя до улицы Опанского и оставляя за собой множество тел убитых евреев, немцы собрали толпу из женщин и детей, погнали их в Тучинку и расстреляли. По разным оценкам, в этот день были убиты от 5 000 до 10 000 или даже до 12 000 узников. После этого погрома площадь гетто была сокращена за счёт района улицы Островской, а оставшиеся евреи стали сооружать в гетто разнообразной конструкции тайные убежища - так называемые «малины».
- 20 ноября 1941 года были убиты от 6 000 до 15 000 евреев в районе улицы Обойной и рядом с ней.
- 21 января 1942 года - были расстреляны более 12 000 евреев .
- 2-3 марта 1942 года:
- 28-31 июля 1942 года - погром длился 4 дня, трудоспособных узников всё это время держали на работе. Были убиты около 30 000 человек.
- 29 декабря 1942 года трудоспособных узников задержали на работе, а в гетто уничтожали всех подряд. Во время этого погрома убили и всех больных в больнице гетто (кроме тифозных - побоялись заходить), включая детей:
В детском отделении было семеро детей. Рибе, начальник полиции, надел белые перчатки и зарезал всех детей ножом. Вышел оттуда, скинул белые перчатки, закурил и съел шоколадку.
На начало апреля 1942 года, по официальным данным оккупационного генерального комиссариата, в Минске были зарегистрированы 20 000 работоспособных евреев. Уже к концу сентября 1942 года это число сократилось наполовину. К октябрю 1942 года территория гетто была разделена на пять частей, на территории которых было 273 дома .
Всего к концу 1942 года в гетто были убиты более 90 000 евреев, и к началу 1943 года в живых осталось от 6 000 до 8 000 узников .
21 июня 1943 года нацистская верхушка приняла решение о полном уничтожении всех гетто на оккупированных землях . Последним днём существования минского гетто считается 21 октября 1943 года - день начала последнего погрома. В течение 21-23 октября 1943 года нацисты убили всех ещё живых к тому времени узников, кроме 500 квалифицированных мастеров, вывезенных в Германию. На территории Минского гетто, как потом выяснилось, в живых осталось только 13 человек, которые прятались на протяжении нескольких месяцев в подвале дома около еврейского кладбища на улице Сухой, и смогли выйти из убежища только в день освобождения Минска в июле 1944 года.
Часть узников минского гетто была убита в районе Тучинки, находящемся в конце улицы Опанского (сейчас Кальварийская). Там были выкопаны три огромные ямы, в которых только 20 ноября 1941 года были расстреляны из пулемётов 12 000 евреев.
Часть евреев из гетто убили в концлагере СС на улице Широкой (впоследствии - улица Варвашени, сейчас Машерова). С августа 1943 года и почти до самого освобождения Минска в июле 1944 года заключённых лагеря в 4 душегубках постоянно вывозили в лагерь уничтожения « Малый Тростенец ». По дороге до лагеря люди погибали от выхлопных газов, а их тела сжигали в Тростенце. Только таким способом было умерщвлено примерно 20 000 человек, почти все они были евреями из Минского гетто .
Около 2 000 евреев из Минского гетто 11 июня 1943 года были вывезены одним эшелоном в Польшу, в концлагерь Майданек , и, после использования на принудительных работах, практически все уничтожены.
Из более 100 000 евреев, попавших в Минское гетто, выжить смогли только 2-3 % узников .
Иностранные евреи в Минском гетто
Депортация евреев из Германии в Белоруссию началась в сентябре 1941 года. 10 ноября 1941 года 992 немецких еврея вывезли на поезде из Дюссельдорфа в Минское гетто. Только пятеро из них пережили Холокост .
К ноябрю 1941 года немцы уже отделили колючей проволокой часть минского гетто по улицам Республиканской (сейчас Романовская слобода), Опанского и Шорной, назвав эту территорию «зондергетто № 1». Зондергетто № 2 было создано между улицами Кустарной (не сохранилась), Димитрова, Шпалерной, Островского и Немига. Всех евреев из Западной Европы селили только в эти два места .
Общение с другими узниками гетто им было строжайше запрещено, привезённые вещи очень быстро были обменены на еду, и немецкие евреи голодали намного сильнее местных. Несмотря на крайнее истощение, они поддерживали на своей территории идеальный порядок и демонстративно праздновали субботу .
По официальным данным, с ноября 1941 года по октябрь 1942 года, из Западной Европы в Минск были перемещены 23 904 еврея . Немецкий историк Моника Кингреен приводит другие сведения - что за 11 месяцев 1941-1942 годов из 250 европейских населённых пунктов в Минск было депортировано 15 500 евреев, из которых выжило только 500. Эти данные дали основание белорусскому историку Кузьме Козаку утверждать, что в этот период Минск был «главным местом уничтожения» .
В зондергетто содержались евреи из Германии, Австрии, Чехии и других стран. Первыми из них в Минское гетто были привезены немецкие евреи из Гамбурга, и по этой причине всех иностранных евреев стали называть «гамбургскими».
Несколько тысяч из этих евреев были вывезены в Койданово в марте 1942 года и убиты там, остальных уничтожили в Тростенце. Часть евреев из Западной Европы даже не завозили в гетто, а прямиком везли в Тростенец на расстрел.
Сопротивление в гетто
В Минском гетто под руководством Исая Казинца , Михаила Гебелева , Гирша Смоляра и Матвея Пруслина уже с первых месяцев существования гетто активно действовали 22 подпольные группы, объединявшие более 300 человек. На их боевом счету диверсионные акты и саботаж на немецких предприятиях и железнодорожном узле, около 5000 людей, выведенных из гетто в партизанские отряды, сбор оружия и медикаментов для партизан, распространение подпольной печати . Уже к концу 1941 года в гетто был организован единый подпольный центр. Гирш Смоляр, один из руководителей подпольной боевой организации гетто, был еврейским писателем и журналистом, оставившим впоследствии воспоминания о годах борьбы с нацизмом .
Подполье организовывало вывод евреев из гетто в леса, а проводниками чаще всего были дети. Остались известны имена некоторых из них: Катя Кеслер, Сима Фитерсон (11 лет), Давид Клионский, Рахиля Гольдина, ее младший брат Лазарь Гольдин, Моня, Беня (12 лет), Фаня Гимпель, Броня Звало, Вилик Рубежин, Броня Гамер, Катя Перегонок, Леня Модхилевич, Миша Лонгин, Леня Меламуд, Альберт Майзель .
В ноябре 1941 года из гетто выбралась первая вооружённая группа евреев во главе с Б. Хаймовичем. Не найдя партизан, почти все они погибли в феврале-марте 1942 года. 10 апреля 1942 года из Минска вышла вооружённая группа с И. Лапидусом, Оппенгеймом и В. Лосиком, из которой впоследствии образовался партизанский отряд им. Кутузова 2-й Минской бригады .
Всего из узников Минского гетто были созданы, по разным данным, от 7 до 10 партизанских отрядов: 5-й отряд им. Кутузова, отряды им. Лазо, Буденного, Фрунзе, Пархоменко, Щорса, 25-летия БССР, отряд 406 и отряд 106 , и 1-й батальон 208-го отдельного партизанского полка .
Подпольная деятельность юденрата
Подпольной группой юденрата руководил первый его председатель Илья Мушкин. Его усилиями в гетто были созданы и функционировали 2 больницы - общая и инфекционная, 2 детских дома и приют для стариков. Под руководством Мушкина, в частности, собирались тёплые вещи для партизан. В эту же подпольную группу входил и Зяма Серебрянский - начальник еврейской полиции Минского гетто.
Инфекционная больница стала центром подпольной организации гетто, а главврач больницы Лев Кулик был одним из руководителей подполья.
После ареста и убийства Ильи Мушкина его преемник на посту председателя юденрата Иоффе также продолжил подпольную борьбу.
Палачи и организаторы убийств
Начальником полиции безопасности и СД в Минске был оберштурмбанфюрер СС Эдуард Штраух .
Заметную роль в раскрытии немецкими спецслужбами сети Минского антифашистского подполья и, в частности, Военного совета партизанского движения (ВСПД), Минского подпольного горкома КП(б)Б и других органов также сыграли служащие латышской добровольческой роты .
Полицейские формирования, созданные на территории Прибалтики, начали прибывать на территорию Белоруссии с осени 1941 года. Первым в начале октября из Каунаса в Минск прибыл 2-й литовский охранный батальон (с ноября 1941 г. он получил название 12-го литовского полицейского батальона) под командованием майора Антанаса Импулявичюса . Батальон нёс охранную и караульную службу, а также принимал участие в карательных акциях против партизан и в уничтожении еврейского населения .
Специальное подразделение («латышская рота при СД») высшего начальника СС и полиции (Höhere SS und Polizeiführer - HSSPF) Остланда, дислоцированное при минском СД, было преимущественно укомплектовано латышами. Его главной задачей было оказание помощи в борьбе против антифашистского подполья и партизан, а также участие в акциях уничтожения еврейского населения Беларуси. К лету 1942 года в Минске также дислоцировался 266-й «Е» латышский полицейский батальон, который в строевом отношении подчинялся HSSPF Остланда, а в оперативном - командующему полицией порядка Белоруссии наградил за мужество и героизм 21 участника антифашистского сопротивления Минского гетто медалями «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов» .
Мемуары и публицистика
- Смоляр Г.
- Спасенная жизнь: жизнь и выживание в Минском гетто. сост.: В. Ф. Балакирев и др. Минск: Линариум, 2010
- Рубинштейн Л. М. Нельзя забыть , Минск, Медисонт, 2011 ISBN 978-985-6982-40-1
- Жива… Да, я жива! Минское гетто в воспоминаниях Майи Крапиной и Фриды Рейзман. Сост. М. И. Крапина, Ф. В. Рейзман . Минск: Историческая мастерская, 2005
- Софья Садовская. «Искры в ночи» // в книге «Сквозь огонь и смерть», составитель В. Карпов, Минск, «Беларусь», 1970
Архивные документы
- (НАРБ). - ф. 861, оп. 1, д. 8, л. 24-29;
- (ГАРФ). - ф. 7021, оп. 87, д. 123, л. 13;
- Государственный архив Минской области, ф. 623, оп. 1, д. 68;
В выходные в Минске прошёл «Фэст экскурсаводаў ». В рамках акции ежегодно проводятся десятки экскурсий по городу. На одну из них - по территории, где во время Второй мировой было Минское гетто - решил сходить и я.
Примерная территория Минского гетто. Смотрите план с привязкой к карте 40-х годов
19 июля 1941 года комендант полевой полиции Минска подписал распоряжение о создании гетто. Оно было одним из самых крупных в Европе, а на территории СССР занимало второе место по количеству узников после Львовского. На нескольких улицах, обтянутых колючей проволокой, находилось более 100 тысяч узников. Вход и выход из гетто был возможен только через две специальные проходные - на улице Опанского (нынешняя Кальварийская) и Островского (Раковская). Всем узникам гетто под страхом смерти было приказано постоянно носить специальные опознавательные знаки - матерчатые «латы» жёлтого цвета и белые нашивки с номерами домов на груди и спине.
Экскурсия началась у мемориала «Яма» на улице Мельникайте. Чёрный обелиск появился в 1947 году на месте, где 2 марта 1942 года нацистами было расстреляно около пяти тысяч узников Минского гетто. В 2000 году здесь была установлена бронзовая скульптурная композиция «Последний путь», расположенная вдоль ступенек, ведущих к центру мемориала.
Обелиск был установлен в 1947 году. Текст на нём написал поэт Хаим Мальтинский: «Светлая память на вечные времена пяти тысячам евреев, погибших от рук лютых врагов человечества - фашистско-немецких злодеев 2 марта 1942 года». Это был первый памятник жертвам Холокоста в СССР, на котором было разрешено сделать надпись на идиш.
Мемориал «Яма» на улице Мельникайте. Архитектор - Леонид Левин
Экскурсию проводил кандидат исторических наук, директор Исторической мастерской Кузьма Иванович Козак
Скученность, голод, тяжёлый труд и антисанитария вызывали в гетто повальные болезни и эпидемии. Вскоре начались и массовые убийства. 7 ноября 1941 года полицаи оцепили район улиц Замковой, Подзамковой и Немиги и начали погром. Дойдя до улицы Опанского и оставляя за собой множество тел убитых евреев, немцы собрали толпу из женщин и детей, погнали их в Тучинку и расстреляли. По разным оценкам, в этот день были убиты от 5 до 12 тысяч узников.
С весны 1942 года людей начали умерщвлять в душегубках. В некоторые дни такие автомобили делали по несколько рейсов. Они забирали людей с Юбилейной площади, которая была центром гетто, и отвозили в Малый Тростенец, который считается четвёртым по числу жертв лагерем смерти после Аушвица (Освенцим), Майданека и Треблинки. На Юбилейной площади был расположен и юденрат - еврейский комитет, который выполнял административные функции.
Сейчас на Юбилейной площади, недалеко от кинотеатра «Беларусь», установлен памятный знак жертвам нацизма
В Минском гетто убивали не только местных евреев, но и евреев из Германии, Австрии, Чехии. Их начали привозить сюда ещё в 1941 году. Часть Минского гетто по улицам Республиканской (сейчас Романовская слобода), Опанского и Шорной отделили колючей проволокой, назвав эту территорию «Зондергетто №1». «Зондергетто №2» было создано между улицами Кустарной (не сохранилась), Димитрова, Обойной, Островского и Немига.
Общение с другими узниками гетто евреям из Западной Европы было строжайше запрещено, немецкие евреи голодали намного сильнее местных. Несмотря на крайнее истощение, они поддерживали на своей территории порядок и демонстративно праздновали субботу.
По официальным данным, с ноября 1941 года по октябрь 1942 года, из Западной Европы в Минск были перемещены 23 904 еврея. Из них выжили единицы…
В квартале между улицами Сухая и Короля сохранилось пару зданий, где жили евреи из Западной Европы. Сейчас в одном из них находится Национальный институт образования
К концу 1942 года в гетто были убиты более 90 тысяч евреев. 21 июня 1943 года нацистская верхушка приняла решение о полном уничтожении всех гетто на оккупированных территориях. Последним днём существования минского гетто считается 22 октября 1943 года, когда нацисты убили всех ещё живых к тому времени узников.
В пределах нынешних улиц Коллекторной, Гебелева и Иерусалимской раньше было еврейское кладбище. В 70-ых годах оно было ликвидировано, а его территория превратилась в сквер. Здесь находятся четыре братские могилы с более чем пятью тысячами убитых евреев. От старого кладбища сохранились лишь некоторые надгробия.
22 октября 2008 года, в 65-ю годовщину уничтожения Минского гетто, был установлен мемориальный памятник. Авторы - архитектор Леонид Левин и скульптор Максим Петруль.
«Левин так определяет образ, вополощённый в скульптуре: все и всё разрушено, уничтожено. Стол - место сбора семьи, но он с глубокой трещиной, стул тоже сломан. Воплощённое в этом памятнике - попытка философских размышлений о сущности бытия»
В сквере вдоль улицы Коллекторной находятся и памятники жертвам Минского гетто, установленные жителями немецких и австрийских городов. Первыми из Западной Европы в Минское гетто были привезены немецкие евреи из Гамбурга, и по этой причине всех иностранных евреев стали называть «гамбургскими». И именно жители Гамбурга в 1993 году установили первый «Камень памяти»…
«Камни памяти» от жителей Бремена, Гамбурга, Дюссельдорфа, Кёльна, Бонна, Берлина, Франкфурта и Вены
Сегодня на углу улиц Сухой и Коллекторной, рядом с бывшим кладбищем, в небольшом старом доме расположена Историческая мастерская - экспозиция по истории Минского гетто и лагеря смерти Малый Тростенец, конференц-зал, библиотека, архив. Сюда может прийти любой, кому интересна история Минского гетто и Второй мировой войны. Здесь и завершилась экскурсия по территории, где раньше было Минское гетто.
Историческая мастерская
Экспозиция Исторической мастерской. В таких чемоданах евреи из Западной Европы везли в Минск свои вещи
Проект Мемориального комплекса на территории лагеря смерти «Малый Тростенец». Архитектор - Леонид Левин.
Сейчас в Благовщине, на территории, где был лагерь смерти «Малый Тростенец», установлен лишь памятный камень. По замыслу Леонида Левина местом памяти здесь должна стать «Дорога смерти», символизирующая последний путь обречённых на смерть людей. Вдоль аллеи от трассы на Могилёв к месту расстрелов планируют установить железнодорожные вагоны, на которых будут выгравированы имена всех убитых.
Стоимость только первой очереди строительства мемориала (территория лагеря смерти, без «Благовщины» и Храма памяти) составляет около 4 миллионов евро. Немецкая сторона взяла на себя обязательство собрать 1 миллион евро. Помочь в строительстве мемориала может каждый желающий .
Я расскажу эту историю так, как помню. Для меня она особенна тем, что я получил ее от человека, лично пережившего все это. К тому же мало людей, знакомых с этой темой вообще. Много лет история просидела у меня в голове, постепенно забываясь, до тех пор, пока я не рассказал ее к слову за столом в трапезной храма Всемилостивого Спаса, и отец Александр Ильяшенко вдруг сказал мне:
– Сергей Анатольевич, очень интересно! Запишите, и мы поместим на портале «Православие и мир». Живая и яркая история.
– Конечно, живая и яркая, – подтвердил я, – если, услышав почти сорок лет назад, я помню ее до сих пор!
Нуждается в пояснении, откуда я взял сам рассказ, я, человек послевоенный и русский.
Летом 1976 года, устроив жену с ребенком на снятой под Москвой в Переделкино даче, я уехал на турбазу в Ленинградскую область, и там серьезно заболел. Я не знал, что мне делать, т.к. по состоянию не мог никуда ехать, да и ходить не мог. Молодые мужчина и женщина, брат и сестра, с которыми я познакомился тут же на турбазе, прежде совершенно для меня незнакомые люди, предложили поехать к ним домой в Ленинград, чтобы там лечиться и отлеживаться. Я согласился. Не без труда им удалось отвезти меня в Ленинград – и вот я оказался в небольшой квартире, где и провел больше месяца.
Воспитанный в детстве по-советски, и усвоив, что «все люди – братья», я был безразличен к национальному вопросу вообще, и к еврейскому в частности. Правда, незадолго до того я впервые вступил на почву “национальных тем”: доморощенно, из личных рассуждений, и из чтения, как ни странно, Освальда Шпенглера, я пришел к каким-то идеям типа “славянофильства” или “русофильства”, доморощенным на все сто процентов, т.к. об историческом славянофильстве, и обо всем том, сколько переломано копий на почве национального вопроса, я не знал ровно ничего (и даже не слышал!). К тому времени я не сделал еще и свой первый шаг в церковь – до него предстояло три года.
И вот в то лето я сначала близко познакомился с двумя молодыми евреями, Эллой и Арнольдом, сестрой и братом, а затем и впервые оказался в еврейской семье. Даже сам факт еврейства моих новых друзей я осознал на турбазе не сразу, но лишь после восклицания одного стороннего человека: «Вот уж никогда не думал, что окажусь в еврейской компании!» Я пожал плечами.
Помню и свое недоумение, когда на турбазе Элла, рассказывая о себе и своих планах, заметила, между прочем, что не знает, будет ли иметь мужа, но ребенка хочет и будет иметь непременно – от еврея, или от русского, но ребенок будет. И, смеясь, добавила: «Если рожу от русского, родители меня, конечно, за это выгонят из дома!»
И я в своем невежестве стал выяснять: а за что же, собственно, выгонят? Русский ли, еврей или татарин – не все ли равно? Элла мне объяснить не смогла или не захотела. «Ну, в общем, – подумал я, – у ее родителей есть какой-то национальный предрассудок», – и больше не возвращался к этой мысли. Будучи технарем, я плохо знал историю, и не имел ни малейшего понятия о том, в какой мере могут различаться между собой самосознания различных народов, и что возможно и самосознание исключительное, как народа особого, избранного… Все это было напрочь вне меня.
Итак, Арнольд и Элла, видя мое скверное состояние, привезли меня к себе домой в Ленинград, и я прожил в их квартире более месяца. Там я познакомился и с их родителями, больше с матерью, Фаиной Ионовной, и немного с отцом, Львом Ароновичем (он жил на даче, и лишь раз или два приезжал в город). И вот эти родители Эллы и Арнольда, которые, как я думал из предыдущего, должны быть погружены в «национальные предрассудки», обошлись со мной очень милостиво. Я был принят, точно я был их родственник, или еще более: точно я был член их семьи!
В Москве меня ждала семья, к которой я хотел и не мог добраться по моему состоянию. Я не собирался задерживаться в Ленинграде, мои хозяева, наверное, тоже ждали, когда же я уеду, потому что я их стеснял. И я жил у них не день, не два, не неделю даже, а больше месяца, и не помню случая, чтобы мне намекнули: не пора ли и честь знать? Семья простая, образование старших не достигало средней школы, сын, правда, кончил корабельный институт. Добавлю: я оказался на их шее еще и почти без денег, потому что ехал отдыхать по путевке, лишнего не имел, а что имел, уже прожил. И поэтому я оказался на иждивении людей, меня приютивших. Позже и билет в Москву они купили мне на свои деньги, и уже из Москвы я выслал им, что задолжал.
И вот тогда-то от Фаины Ионовны я и узнал ее историю. И история жизни, не всей, а той, что была у моей хозяйки во время войны в Минском гетто, рассказывалась за чашками чая, при свете лампы, на фоне уюта и покоя 1976 года. Но все в ней вопиюще противоречило и уюту, и покою, и чаю, и спокойному мирному тону Фаины Ионовны. Контраст этот производил на меня ошеломляющее впечатление.
В начале лета 1941 года Фаина Ионовна поехала к родителям в Минск, а муж остался в Ленинграде. И в это время началась война. Мужа призвали в советскую армию, и он отправился на фронт, где и воевал до сорок пятого, но жив остался. А Фаина Ионовна с детьми уехать из Минска не успела. И вместе с родителями, многочисленными родственниками и знакомыми она оказалась в Минском гетто.
Гетто представляло часть города, оцепленную колючей проволокой, отгороженную от других частей, и охраняемую. В ней скучено было большое количество евреев, целыми семьями. В границах зоны они могли более-менее свободно передвигаться. Они жили в каких-то, как я понимаю, не бараках, а в домах (этой части города). Но выйти из зоны они не могли, и все поголовно подлежали уничтожению – однако не сразу, а постепенно, в «плановом порядке». И поскольку они должны быть все уничтожены, им сохранили их советские паспорта. Русским и белорусам в Минске немцы меняли документы на оккупационные (сказала Фаина Ионовна), а евреям в гетто – нет: не было нужды.
Уничтожение пленников гетто совершалось несколькими способами. Могли, например, схватить какое-то количество людей на улице или в домах, бараках, – запланированное, учетное число – и затем конвоировать к месту уничтожения. Но могли организовать и «плановые погромы» (целые побоища), совершенно неожиданные для заключенных в гетто. В этом случае уничтожение предоставлялось полицаям из местных: оккупационные власти провоцировали их «искать и убивать», разрешали само это безнаказанное уничтожение. Убийцам ставили водку и еду. Такой погром мог идти день, а мог и два, и три…
И вот однажды сама Фаина Ионовна среди других была схвачена немцами для уничтожения. Это был именно не “погром”, а плановое, учетное уничтожение. Ее втолкнули в общую толпу в несколько десятков, может быть, в сотню или две, человек и повели. И это были первые попавшиеся на улице, не списочные, не определенные какие-то, а просто кто не успел спрятаться. И никого больше брать в тот день уже не предполагалось, число было набрано, план выполнен. И это знали не только немцы, но и «насельники» гетто, потому что не первый раз, но регулярно проводились такие процедуры.
Потому, пока людей хватали – все прятались, когда же схватили, сколько требовалось и повели, и опасность исчезла, все вылезли из тайников, сбежались на улицу, по которой уводили конвоируемых, чтобы докричаться, проститься, напутствовать: там мать, отец, муж, сестра, жена, дочь, брат… Кричали и те, и другие, сбежавшиеся и уводимые: весть быстро разнеслась, дошла до друзей, родственников, многие прибежали. К схваченным родных из толпы с обочины не подпускали, и приходилось кричать через головы конвоиров. Сама Фаина Ионовна шла не одна: в гетто с нею были и сын, и дочь, оба крошечные, и вот с кем-то из них на руках она и была схвачена, так теперь и шла с ним умирать.
И вот в тот момент сквозь толпу сбежавшихся, прощавшихся прорвалась вдруг мать Фаины, и прямо к офицеру, который командовал: сама выталкивает Фаину, указывает на нее офицеру, и – бух перед ним на колени, и на ломаном немецком (они все уже немного освоили немецкий), кричит:
– Герр офицер! Герр офицер! Вам все равно кого вести, Вам важно число: возьмите вместо нее – меня! Она молодая, у нее ребенок, а я уже старая. Я встану вместо нее!
А офицеру что? – Ему и правда нужно лишь число. Он пожал плечами: становись!
И тут Фаина Ионовна, рассказывавшая мне все это за чаем среди покоя и мира далекого 1976 года, прервала рассказ, взглянула мне в глаза, и сказала:
– Сережа! Страшно купить свою жизнь такой ценой! Ведь это же мать! Но я вышла из строя, а она встала на мое место, и ее со всеми увели.
Я вернулась домой с мыслью: всё, у меня больше нет мамы… Вдруг, вечером поздно, она возвращается! Что такое? Оказывается, пока их вели – а идти надо было через всю зону, и шли медленно, с остановками, еще и толпу надо было отгонять – кончилось рабочее время в пункте уничтожения, куда их вели. Опоздали, время вышло, а немцы – народ пунктуальный, перерабатывать лишнее никто не хотел. Говорят:
– Все! Все! Кончили работать! Приводите завтра!
Что ж, завтра, так завтра: но где же держать ночь такое количество людей? И их надо еще сторожить! Вот какая проблема! Проще всех отпустить по домам, а завтра набрать новых – также с улицы!
Их и отпустили, и мать вернулась. Вот был праздник!
(Но мать еще погибнет через несколько месяцев в том же лагере – из гетто она не выйдет, как и многие другие родственники и друзья Фаины.)
Однажды забрали для уничтожения брата Фаины. В этот раз брали почему-то только мужчин. Их отвели в отгороженное охраняемое место, и назавтра должны были уничтожить. И опять жены, сестры, матери, другие родственницы и знакомые сбежались туда, просили пустить проститься с их мужчинами. Может, что и предлагали охранникам ценное – только им разрешили: женщин пропустили внутрь.
Прибежала и жена брата, и тоже упросила, чтобы ее пустили внутрь. Когда же она подбежала к мужу, тот говорит скорым шепотом: «Быстро! Раздевайся, снимай платье, давай мне!» Она платье скинула, сама набросила что-то свое и чужое, платье надел брат Фаины, на голову платок… Так они и вышли вдвоем, и брат вернулся! (Он останется жив, выберется из гетто, доживет до Победы.)
И Фаина Ионовна, говоря все это, вновь прервала наше чаепитие, и сказала:
– Сережа, когда он вернулся, и рассказал, как все было, мы так веселились! Ты не представляешь, как мы хохотали, что удалось обмануть немцев!
Они хохотали! Меня тогда это поразило, что они могли веселиться в этом ужасе, зная, что все равно все пойдут под уничтожение: сегодня, завтра, через месяц! И я впервые подумал: «Какой сильный народ!»
Однажды Фаину не отпустили вечером с работы: «Хозяин всех нас запер, и продержал три дня». Днем работали, а ночью, запертые, спали, и что происходило на “воле” (т.е. на основной территории гетто), не знали, ни с кем из знакомых, родных связи не было. Когда же их дня через три отпустили, и они вернулись к себе, узнали: в их отсутствие был погром: выставили чуть ли не прямо на улицы бочки с водкой, пустили полицаев-убийц, не немцев, а местных, сотрудничавших с властями, и дали им разрешение: пить, есть и убивать. Фаина Ионовна предполагала, что хозяин, для которого они работали, откуда-то узнал о готовящемся погроме и продержал их: ему нужны были работники, а они могли быть убиты.
Принудительные работы еврейского населения на железной дороге. Минск, февраль 1942 года.
Во время погрома погибла ее мать, погибли оба ее младенца, сын и дочь.
На случай подобного события евреи гетто оборудовали некоторые дома специальными укрытиями – ложными стенами, перегородками, отделявшими основное помещение от маленького закутка, в котором можно было спрятаться, или скрытыми, замаскированными подвалами. В эти места в момент погрома набивалось множество людей. И если побоище длилось три дня, все три дня безвылазно они стояли там, прижавшись друг к другу, и когда в барак заглядывали полицаи, затаивали дыхание: ни единого шороха. Убийцы находили кого-то в некоторых домах или бараках, а кто-то спасался: в этот раз спасался, чтобы, возможно, погибнуть в следующий раз.
Когда начался тот погром, о котором узнала Фаина, вернувшись через три дня, все попрятались в свои убежища: и мать, и дети, и родные, и друзья – все затаились, вместе или врозь. Убийцы в поисках жертв рыскали по баракам. Заглянули они и в барак, в котором пряталась мать Фаины с ее детьми (отец оказался в другом месте). Барак был пуст, и полицаи собирались уходить – и тут за ложной стеной (или подвале) заплакал ребенок. Он-то и выдал всех. Мать застрелили, а ребенка Фаины, взяв за ноги, разбили головой об стену.
Вот тогда-то отец Фаины и тронулся головой. Он хотел отомстить убийцам, а убийцами для него были все немцы, не только полицаи, участвовавшие в погроме. С момента трагической смерти жены и внуков, отомстить, убить немца, вернее, немецкого офицера, стало постоянной мыслью отца, навязчивой идеей. Отговорить его было невозможно. В гетто никто не должен был иметь оружия. Отец сделал себе нож, клинок. Он прятал нож, иногда ходил с ним, выжидая случай «убить фашиста». Он был уже не молод (ему было, наверное, лет пятьдесят пять), не ловок. При попытке убить (никого не убив), был застрелен.
Так Фаина Ионовна последовательно лишилась в зоне почти всех, кто был с нею. А потом она бежала. Бежала внезапно, без подготовки, секундным импульсом.
Время от времени ту или иную группу выводили для работ в город, за пределы зоны. Водили, конечно, под конвоем. Повели и в тот день. На пустыре, рядом с местом, где работали, был мужской туалет – деревянный домик.
Вот кончены работы, всех строят вести в зону, всех считают. По счету привели, по счету уведут, по счету примут в зоне. Пересчитали: все.
И в этот момент что-то произошло, что-то отвлекло офицера и конвой. Секунда-две, когда на заключенных не смотрят. Никто не смотрит на них!
И девушка, соседка Фаины, Дина, толкнула ее, и глазами кинула на мужской туалет (он – в шаге-двух), и чуть слышно: «Бежим!» И обе заскочили в домик. И мальчик лет тринадцати, стоявший рядом, тоже заскочил.
И никто из конвоя не увидел! А если увидели свои, зонные – не выдали, смолчали. И если это было так, то это их подвиг, потому что за бегство одних казнили других.
Заскочили трое в туалет: «Сердце колотилось – грудь разорвется! Стоим и слушаем: что там?» А снаружи тихо. Команда прозвучала, шаги – и стихло. Выглянули – пусто. Ушли, не заметив их бегства.
На пустыре никого, но пустырь в городе, и в нем полно немцев, и пока не выйдут из города, и пока не достигнут леса, говорить о бегстве рано.
Главной в их группе сама собой стала Дина. Девушка осмотрела других, привела в порядок (насколько могла) себя, попросила других осмотреть ее. Прикрыли платками то в их одеждах, что могло выдать в них евреек из гетто: все они были с метками, без опознавательных знаков в гетто ходить было запрещено.
Едва отошли от пустыря – как нависла опасность. Навстречу по улице показались два немецких офицера, разговаривают между собой, их, беглецов, издали уже видят: не спрячешься, и бежать поздно. «Идемте навстречу!» – это Дина, и первая, подняв голову, успокаивая свою походку, шагнула навстречу офицерам и, приблизившись, кивнула им, и по-немецки (она знала язык) поздоровалась с ними. Ближайший взглянул на нее, секунду помедлил… и, кивнув в ответ, – прошел мимо (и его товарищ с ним). Офицеры прошли, а беглянки и мальчик долго и переживали, и смеялись происшедшему: им еще предстояло “посмеяться” не раз в то бегство.
Шли ночь, но так медленно, стараясь не встречать никого, что не очень далеко и ушли. Из города не вышли, но оказались в пригороде, и спрятались на день в огородах. Следующую ночь опять шли, и опять днем прятались, и снова шли ночь. И все никак не могли покинуть пригороды Минска.
Наконец, вышли из города, поле, и лес был уже рядом – по другую сторону железной дороги. И тут появился поезд. Их маленькая группа с приближением поезда залегла в траву. Но поезд не проехал мимо, он затормозил и остановился буквально в пятидесяти шагах от них. Выскочил офицер и закричал: «Schiessen!» (стрелять, застрелить). По его команде из всех вагонов посыпались немецкие солдаты… Беглецы лежали в траве, в ужасе вжавшись в землю: целый состав фашистов против них троих: мальчика и двух молодых женщин! Рассказывая мне эту ситуацию, Фаина Ионовна засмеялась:
– Нам и в голову не пришло, что безумие думать, чтобы из-за нас остановили поезд, и на нас троих был направлен целый состав немецких солдат! Но от страха мы именно так думали: конечно же, это облава против нас! Сейчас нас убьют!
Однако немецкие солдаты, выскочив из вагона, тотчас начали, далеко не отходя, опорожняться в траву, кто по большой нужде, кто по малой. И, закончив свои дела, побежали снова в вагоны, вскочили, поезд тронулся, и скоро беглецы остались одни.
– Как же мы смеялись, Сережа! Оказалось, офицер кричал вовсе не «Schiessen!» («стрелять!»), а «Scheissen!» – «срать!» (что солдаты тотчас и исполнили). Вы не представляете, как мы хохотали! Мы не могли двигаться от хохота – и от пережитого страха! Мы валялись по земле!
Наконец, они вышли в лес, и теперь искали партизан: быть с партизанами им казалось самым безопасным. Но когда встретили, чуть вновь не погибли. Теперь беглецов хотел убить командир той партизанской группы, на которую они наткнулись. Когда командир взялся за оружие и поднял его, Дина бросилась на землю, на колени, и, разорвав ворот своей кофты, закричала:
– Стреляй! Стреляй! Убей! Фашисты убивали в гетто, не убили – ты убей! Стреляй же!
И еще что-то кричала нелицеприятное. И он не выстрелил. Более того, поднял свою группу, и увел с этого места. И, уходя, обернулся и прокричал, чтобы они не шли вслед, и что если увидит их еще раз, убьет непременно!
Беглецы попали-таки в партизанский отряд, который их принял. Там, в отряде, Фаина Ионовна прожила достаточно долго и как-то участвовала в партизанской жизни, потому что имела награды.
Когда окончилась война, они с мужем встретились. И уже после войны у них снова родилось двое детей, мальчик и девочка: Элеонора и Арнольд, которых я и встретил на турбазе.
Когда говорят об истории Минского гетто, воспоминают, что оно было одним из крупнейших в Европе, и называют цифру в 100 тысяч. Столько евреев, принято считать, прошло через Минское гетто за время его существования с июля 1941-го по 21 октября 1943 года. Подавляющее большинство было убито.
21 октября 1943 начался последний погром. В течение трех дней нацисты убили почти всех оставшихся узников. Спаслись единицы.
Красивая круглая цифра и эффектное "одно из крупнейших" не могут в полной мере передать ту трагедию, которая разворачивалась на минских улицах в течение нескольких лет.
Одна могила
У Майи Крапиной в гетто погибли 52 родственника - сестры, братья, бабушки, дедушки, тети, их дети. Сама она уцелела, хотя в голоде, холоде и страхе провела за колючей проволокой Минского гетто около двух лет.
Когда началась война, ей было 6 лет. Она помнит, как пряталась от облав и погромов в так называемых "малинах", специально оборудованных на территории гетто схронах. Помнит, как после убийства гауляйтера Вильгельма Кубэ на Юбилейной площади стояли виселицы, и на одной из них была ее мама.
© Sputnik / Сергей Пушкин
Где могила мамы, она не знает. Равно как не знает, где лежит большинство ее родных, погибших в гетто.
"У меня есть только одна могила. Это могила маленькой сестрички, которой было 9 месяцев. Мы прятались в "малине", и, когда фашисты пришли в дом, она заплакала. Кто-то положил ей что-то в рот, мама прижала ее сильно к груди. А когда мы вышли из "малины", сестричка была мертва… И это единственная могила на еврейском кладбище, которая у меня есть. Даже когда снесли кладбище, и этой могилы не стало, я помню это место", - рассказывала бывшая узница Минского гетто в интервью Sputnik.
От последнего октябрьского погрома они убежали. Ее брат, который поддерживал связь с партизанами, вывел сестру и еще несколько десятков детей из гетто, из города. И привел в Поречье, затерявшуюся среди болот деревню в 100 км от Минска.
Белорусские крестьяне разобрали еврейских детей по домам, и до прихода советской армии кормили и, рискуя жизнью, прятали. Со своей Настей, Анастасией Хурс, Крапина потом дружила всю жизнь. И до сих пор очень переживает, что .
Душегубки
В то время, когда несколько десятков еврейских детей бежали к Поречью, с территории гетто в душегубках и просто грузовиках вывозили их родных и соседей.
"Мы ходили по гетто, собирали всех подряд евреев - женщин с детьми, стариков, молодых мужчин - и конвоировали их к воротам, и с применением силы грузили их в машины с цельнометаллическим кузовом ", - вспоминал на допросе боец одной из рот 13-го Белорусского полицейского батальона СД Жодейко.
Машины с цельнометаллическим кузовом - это душегубки. Часть жертв заставляли залазить в них, часть - в обычные грузовики. Из гетто к расстрельному месту "Благовщина" в Тростенце машины обычно уходили парами. Не случайно - нацисты максимально "оптимизировали" процесс уничтожения узников Минского гетто.
"Прибывших с нами на автомашине лиц еврейской национальности мы заставили слезть с машины, а затем разгружать трупы людей из "душегубки", которую мы загрузили в гетто. Трупы сбрасывали прямо в траншею. После того, как "душегубки" были разгружены, находящиеся с нами немцы приказали этим лицам раздеться догола, что они и сделали. Затем приказали построиться в шеренгу лицом к траншее", - вспоминал еще один из участников зачистки гетто в октябре 1943-го.
История Минского гетто тесно связана с историей лагеря смерти Тростенец. Сюда убивать массово везли евреев из Западной Европы. Но до того, как была обустроена инфраструктура лагеря и налажен процесс массовых убийств, евреев из Западной Европы селили в Минском гетто.
© Public Domain.
Внушительная часть жертв Тростенца - это .
И если о западных евреях достаточно много известно - сколько их было, имена, то о местных - практически ничего.
Белые пятна
Мы очень мало знаем имен тех, кто был в Минском гетто, говорит референт Исторической мастерской имени Леонида Левина Александр Долговский.
Есть круглая цифра, и нет точных данных. Нет имен и информации о конкретных судьбах и семьях.
"Не сохранился архив СД. Нацисты хотели скрыть следы преступления. В итоге мы должны смотреть в семьях, где у кого исчезли люди. Есть списки жителей довоенного Минска с еврейскими фамилиями. И на их основе с какой-то долей вероятности можно что-то реконструировать, но это лишь небольшие кусочки мозаики", - объясняет Долговский.
© Sputnik / Виктор Толочко
В Исторической мастерской пока смогли восстановить свыше 100 биографических портретов минских евреев. Из десятков тысяч. Восстанавливать судьбы и возвращать имена - это, по мнению Долговского, сейчас одна из главных задач для историков.
Причем это важно не только для тех, кто погиб, - чтобы о них помнили, но и для тех, кто живет, растет и учиться, убежден историк. Что значит круглая цифра, пусть и большая, для современного школьника. И что может значить история трагедии точно такого же мальчишки из 40-х прошлого века, голодного, холодного, которого везут в неизвестность…
"Мы не можем объяснить современной молодежи на цифрах так, чтобы их это тронуло. Это можно сделать через личные истории - через историю какой-нибудь семьи, которую убили по расовым признакам, или судьбу студента, который был в Красной Армии и просто умер в лагере", - говорит Долговский.
Он настаивает, что история Минского гетто должна быть более обстоятельно представлена в школьных программах. В конце концов, здесь гибли сограждане и соседи. Знание об этой трагедии могло бы основательно дополнить драматическую историю Беларуси в войну.
© Sputnik / Павел Вур
"Если обозначить пики убийств в Беларуси, то 41-й год - это абсолютное большинство убитых военнопленных от холода и голода в лагерях, 42-й - это пик убийства евреев (и минских, и белорусских). Везде уничтожаются еврейские общины. Кроме того, нацисты привозят к нам западных евреев на уничтожение. И мы также можем о них помнить. И 43-й год - это пик сожженных деревень, когда белорусы преследовались, уничтожались в рамках карательных операций. Скажите, о ком мы должны лучше помнить? Мы должны обо всех помнить, потому что они все части большой ужасной трагедии", - настаивает историк.
Сразу несколько музеев готовят тематические выставки. В частности, в историческом музее откроется выставка "По ту сторону жизни: немецкая оккупация в графике Меера Аксельрода". Его работы знаменитых серий "Немецкая оккупация" и "Гетто" никогда ранее не экспонировались в Минске.
