Храмы и иконы древней руси. Развитие иконописи в древней руси

Нигде иконопись не достигла такого развития, как на Руси, нигде не создала столько шедевров и не стала на протяжении столетий излюбленным видом изобразительного искусства целого народа.

Культ иконы (от греч. eikon - изображение, образ) зародился во 2 в. и расцвел в 4 в.; древнейшие сохранившиеся иконы относятся к 6 в. Икону нужно рассматривать не как тождественное Божеству изображение, в отличие от дохристианских идолов, но как символ, позволяющий духовное приобщение к «оригиналу» (архетипу), то есть проникновение в мир сверхъестественный через предмет материального мира.

Иконы выполнялись первоначально в технике энкаустики (восковой живописи), затем темперой ив редких случаях мозаикой, а позднее (в основном с 18 в.), масляной живописью. Особенно широкое распространение икона получила в Византии; самобытные школы иконописи возникали в коптском Египте и Эфиопии, в южнославянских странах, в Грузии. Настоящую художественную яркость и своеобразие приобрела древнерусская икона.

На основании археологических раскопок установлено, что работа красками была известна в Древней Руси еще до принятия христианства. Об этом свидетельствует находка пестика для растирания красок, обнаруженного в раскопе на месте древнего Саранского городища, там, где позднее был основан город Ростов Великий. Но технология живописи и связующие, на которых затирали тоща краски, пока не известны.

Икона состоит из четырех-пяти слоев, расположенных в следующем порядке: основа, грунт, красочный слой, защитный слой. Икона может иметь оклад из металлов или каких-либо других материалов.

Первый слой - основа; чаще всего это деревянная доска с наклеенной на нее тканью, называемой паволокой. Иногда доска бывает без паволоки. Очень редко основу под произведения желтковой темперы изготовляли только из холста. Причина этого явления очевидна. Дерево, а не камень служило у нас основным строительным материалом, так что подавляющее большинство русских церквей (9/10) было деревянными. Своей декоративностью, удобством размещения в храме, яркостью и прочностью своих красок (растертых на яичном желтке) иконы, написанные на доска (сосновых и липовых, покрытых алебастровым грунтом-«левкасом»), как нельзя лучше подходили для убранства русских деревянных церквей. Недаром было отмечено, что в Древней Руси икона явилась такой же классической формой изобразительного искусства, как в Египте - рельеф, в Элладе - статуя, а в Византии - мозаика.

Второй слой - грунт. Если икона написана в поздней манере, сочетающей темперу с красками на других связующих (преимущественно масляных), и слои грунтовки имеют окраску (использованы цветные пигменты, а не традиционные мел или гипс), то его так и называют - «грунт». Но в желтковой темпере, преобладавшей в иконописи, грунт всегда белый. Такой вид грунта называется левкасом.

Третий слой - красочный. Красочный слой состоит из различных красок последовательно нанесенных на грунт. Это самая существенная часть произведения живописи, так как именно с помощью красок создается изображение.

Четвертый - защитный (или покровный) слой из олифы или масляного лака. Очень редко в качестве материала для защитного слоя использовали белок куриного яйца (на белорусских и украинских иконах). В настоящее время - смоляные лаки.

Оклады для икон изготовлялись отдельно и закреплялись на них гвоздями. Они бывают из металлов, тканей с шитьем и даже резные деревянные, покрытые левкасом и позолотой. Закрывали окладами не всю живописную поверхность, а преимущественно нимбы (венцы), фон и поля иконы и реже - почти всю ее поверхность за исключением изображений голов (ликов), рук и ног.

На протяжении многих столетий на Руси писали в технике желтковой темперы; сейчас употребляют термины «яичная темпера», или просто «темпера».

Темпера (от итальянского «temperare» - смешивать краски) - живопись красками, в которой связующим веществом является чаще всего эмульсия из воды и яичного желтка, реже - из разведенного на воде растительного или животного клея с добавлением масла или масляного лака. Цвет и тон в произведениях, написанных темперой, обладают несравненно большей стойкостью к внешним воздействиям и сохраняют первоначальную свежесть значительно дольше по сравнению с красками масляной живописи. Техника желтковой темперы пришла в Россию из Византии в конце Х века вместе с искусством иконописи.

Русские художники-иконописцы вплоть до конца XIX века, говоря о процессе смешения пигмента со связующим, употребляли выражение «тереть краски», или «растворять краски». А сами краски именовались «твореными». С начала XX века твореными стали называть только краски из порошков золота или серебра, смешанных со связующим (твореное золото, твореное серебро). Остальные краски называли просто темперными.

Иконы на Руси появились в результате миссионерской деятельности византийской Церкви в тот период, когда значение церковного искусства переживалось с особенной силой. Что особенно важно и что явилось для русского церковного искусства сильным внутренним побуждением, это то, что Русь Приняла христианство именно в эпоху возрождения духовной жизни в самой Византии, эпоху ее расцвета. В этот период нигде в Европе церковное искусство не было так развито, как в Византии. И в это-то время новообращенная Русь получила среди прочих икон, как образец православного искусства, непревзойденный шедевр – икону Богоматери, получившую впоследствии наименование Владимирской.

Ростово-суздальская школа.

Ростово-суздальская и Залесская Русь – это в древности обширные земли от Оки и Волги до Белого Озера. Эти земли стали вторым после Киева очагом русской государственности и культуры. В самом центре Руси на протяжении трех веков, с 10 по 13, возникли города Ростов Великий, Муром, Суздаль, Владимир, Белозерск, Углич, Кострома, Тверь, Нижний Новгород, Москва.

Иконы, написанные в Ростове Великом, представляют его как центр, своего рода академию для живописцев Северо-восточной Руси. Они подтверждают значительность и яркую самобытность национальной среднерусской древней живописи и ее важную роль в общественном искусстве.

Иконы ростово-суздальской школы уже при первом знакомстве поражают нас яркостью и чистотой света, выразительностью строгого рисунка. Им свойственна особая гармония ритмически построенной композиции, мягкие теплые оттенки цвета.

Древнейшая из суздальских икон – Максимовская Божья Матерь – была написана в 1299 году по заказу митрополита максима в связи с перенесением митрополичьей кафедры из Киева во Владимир. Богоматерь изображена в рост с младенцем на руках. В иконе значительны утраты древней живописи, но необычайно выразительный силуэт, плавно бегущие линии рисунка говорят об очень высоком мастерстве ее создателей.

Произведения живописи 14 века – времени борьбы с монголо-татарами – несут в себе черты времени, образы их полны глубокой скорбной силы. Они нашли выражение в иконе Богородицы (14 век). Характерно, что даже одежда Богородицы – мафорий – своим почти черным цветом символизирует глубину печали.

15 век справедливо считается эпохой расцвета древнерусской живописи. В традициях ростово-суздальской школы написан в 15 веке один из шедевров – икона с изображением праздника Покрова. Этот праздник был введен Андреем Боголюбским и стал особенно популярен во Владимиро-Суздальской земле. Центральный образ этого произведения – Богородица, осеняющая людей своим покровом, защищая их от бед. Это произведение исполнено умиротворяющей гармонии. Впечатление это создается уравновешенной композицией, колоритом, построенным на отношениях светло-коричневых, красных и белых цветовых оттенков.

В 15 веке особое распространение получают житийные иконы, где изображение святого обрамлено клеймами со сценами из его жития. Так выполнена икона Николы (16 век) – святого, особенно популярного на Руси. В этой иконе поражает богатство розовых, светло-зеленых, светло-коричневых тончайших оттенков, рядом с синими и красными пятнами на белом фоне. Это богатство цвета придает иконе свежесть и звучность.

Для 16 века, когда крепнет идея государственности, характерны строгие, возвышенные образы. В это время была написана икона Богородицы Одигитрии (по-гречески – «воительница»). Наряду с такими произведениями существуют и другие, в них чувствуется живое народное понимание образов, их толкование.

В икону Благовещение художник вводит изображение лебедей, которые в народном представлении связывались с образом невесты-девственницы.

Со 2-ой половины 16 века начинается усложнятся композиция икон. Эта тенденция постепенно возрастает, и в 17 веке художник стремится как можно подробнее передать легенду, лежащую в основе того или иного иконного изображения. Так, икона «Сошествие во ад» не только очень подробна, но для большей убедительности дополнена надписями. В преисподней рядом с бесами, олицетворяющими человеческий грех, проставлены надписи: «татьба», «блуд», «отчаяние».

В конце 17 века в русской иконописи появляются черты, свидетельствующие о приближении эпохи реалистической живописи. Художники стремятся писать иконы в манере, приближенной к реалистической, передавая объем лиц, фигур, среду. Именно эти черты характеризуют икону Владимирской Божией Матери конца 17 века.

Все эти иконы ростово-суздальской школы поражают нас то яркостью, свежестью и гармонией художественного строя, то сложностью и занимательностью повествования, приоткрывая нам окно в прошлое, давая возможность соприкоснуться с богатыми и в каких-то чертах не до конца понятым миром наших предков.

Московская школа.

Московская школа сложилась и интенсивно развивалась в эпоху усиления Московского княжества. Живопись московской школы в 14 в. представляла синтез местных традиций и передовых течений византийского и южнославянского искусства (иконы «Спас Ярое Око» и «Спас оплечный», 1340 г., Успенский собор Московского Кремля). Расцвет московской школы в конце 14 - начале 15 вв. связан с деятельностью выдающихся художников Феофана Грека, Андрея Рублева, Даниила Черного. Традиции их искусства получили развитие в иконах и росписях Дионисия, привлекающих изысканностью пропорций, декоративной праздничностью колорита, уравновешенностью композиций.

Ростово-суздальская школа, известная на Руси еще с домонгольских времен, послужила той почвой, на которой в 14-16 веках развилась и сложилась московская живопись.

Она долго существовала рядом с ростово-суздальской, но окончательного растворения ростово-суздальской живописи в новом московском направлении не произошло. Самобытность первой очевидна, и даже в 16 веке их произведения сохраняют верность своим традициям.

Когда же возникла московская школа живописи?

Это очень трудно установить, так как вначале искусство Москвы походило на искусство Владимиро-Суздальской земли, ровно как и сама история Москвы сливалась с ее историей.

Быть может, зарождение московской школы можно связать с такими иконами среднерусского происхождения, как, например, «Борис и Глеб» начала 14 века. Царственно величественны, стройны и изящны эти юные войны в великолепных одеждах, с мечом и крестом в руках.

Уже в ранних московских иконах цвета дополняют друг друга, и красота их мерной согласованности, а не в контрастах. И тоже мягко, но уверенно согласован в мерном звучании и линейный ритм московской иконописи, без тех эффектов, что дает, например, сопоставление вертикали с горизонталью.

К началу 15 века Москва заняла в Восточной Европе исключительное положение как в политическом, так и культурном отношении. Московское княжество крепло и разрасталось. Из многих стран в Москву устремились художники, для которых она стала одним из крупнейших культурных центров. Так в Москве оказался и прославившийся уже в Новгороде Феофан Грек.

Совершенство художественных приемов Феофана – наследие очень древней, давно достигшей зенита культуры – было особенно важно для окончательного становления искусства юной, но уже сознающей свое мировое значение державы.

В Москве, возможно под воздействием московской живописной традиции, Феофан проявил в своих композициях меньше страсти, меньше динамизма, но зато больше, чем в Новгороде, величавой торжественности. Об этом свидетельствуют написанные им центральные фигуры деисусного чина иконостаса Благовещенского собора, среди которых особенно привлекает своим живописным совершенством фигура Марии. Других его московских работ не сохранилось.

Кроме самого Феофана, над росписью Благовещенского собора работали под общим его руководством «Прохор старец с Городца, да чернец Андрей Рублев».

Андрей Рублев почитался уже при жизни выдающимся мастерством, но подлинная слава пришла к нему уже после смерти, причем далеко не сразу. Зато слава эта оказалась непререкаемой.

Открытие «Троицы» Рублева произвело ошеломляющее впечатление, всех охватило беспредельное восхищение: из скрывавшей его так долго темницы высвобождалось одно из самых значительных, самых одухотворенных созданий мировой живописи.

«Троица» послужила фундаментом для воссоздания творческой индивидуальности Андрея Рублева. И даже высказывалась мысль, что именно этот рублевский шедевр вернее всего дает ключ к пониманию красот всей древнерусской живописи.

Вся рублевская живопись звучит как восхитительная симфония, как лирический стих о всеобщей братской привязанности. Сколько радости нам щедро уготовано здесь средствами одной живописи, так что перед этим созданием Рублева мы и впрямь готовы согласиться с Леонардо Да Винчи, который говорил, что живопись – царица искусств.

Эти чувства, эти радости возникают в созерцании «Троицы» Рублева, даже если не знаешь, в чем, в сущности, ее сюжет. Икона в дивных красках и образах прославляет братство, единство, примирение, любовь и самой своей красотой провозглашает надежду на торжество этих добрых начал.

В творчестве Рублева древнерусская живописная культура нашла свое самое яркое, самое законченное выражение, и его «Троице» суждено было служить светочем для всей последующей русской иконописи, пока само это искусство не утратило полнокровность. Печать рублевского гения на многих произведениях искусства, которыми вправе гордиться русский народ.

Ряд превосходных московских икон первых десятилетий 15 века свидетельствует об общем расцвете живописи в рублевскую пору. Одним из крупнейших мастеров, чьи имена не дошли до нас, был автор иконы архангела Михаила из Архангельского собора в Москве и которая по своим художественным достоинствам может быть поставлена в ряд с высшими достижениями древнерусской живописи. Причем в этой иконе торжествует начало не светлой радости или умиротворяющей задушевности, а эпическое, героическое.

Архангел Михаил здесь не кроткий, задумчивый ангел с поэтично наклоненной головой, а грозно выпрямившийся юный воин, с мечом в руках, дышащий отвагой. Не даром он считался вождем небесного воинства, победителем сатаны и покровителем русских князей. Тут уже не сладостная мечта о благоустроенном мире, а воплощение воинской доблести и воли к борьбе.

Вся композиция в ее линейном и красочном ритме динамична, все в ней бурлит, как бы повинуясь некой силе, что сквозит во взоре крылатого стража Русской земли.

…Факел русского искусства, так высоко поднятый Рублевым, переходит к концу века в руки достойного его преемника Дионисия. Его фрески Ферапонтова монастыря – памятник древнерусского искусства. В его композициях такая светлая нарядность, такая высокая декоративность, такая изысканная грация, такая милая женственность в их ритме, в их нежном звучании и в то же время такая торжественная, строго размеренная, «медлительность», что соответствовала придворному церемониалу тогдашней Москвы. В этой размеренности, сдержанности Дионисий проявляет художественную мудрость, оцененную уже его современниками. Повороты фигур едва обозначены, движения подчас замирают в одном жесте или даже намеке на жест. Но и этого достаточно, ибо цельность и красота его композиций основаны на абсолютном внутреннем равновесии всех частей. И как правильно говорит П.П.Муратов, «после Дионисия древнерусская живопись создала много прекрасных произведений, но Дионисиева мерность и стройность уже никогда более не были ей возвращены».

Последний великий взмах крыльев древнерусского творчества.

Строгановская школа.

Название «строгановская школа» возникло из-за частого употребления фамильной метки сольвычегодских купцов Строгановых на обратной стороне икон этого направления, но авторами большинства произведений строгановской школы были московские царские иконописцы, выполнявшие также заказы Строгановых - ценителей тонкого и изощренного мастерства. Для икон строгановской школы характерны небольшие размеры, миниатюрность письма, сочная, плотная, построенная на полутонах цветовая гамма, обогащенная широким применением золота и серебра, хрупкая изнеженность поз и жестов персонажей, сложная фантастика пейзажных фонов.

Новгородская школа.

Наиболее полно сохранились древние памятники новгородской живописи. В отдельных произведениях прослеживаются влияния византийского искусства, что говорит о широких художественных связях Новгорода. Обычен тип неподвижно стоящего святого с крупными чертами лица и широко раскрытыми глазами. Например, «Святой Георгий», Оружейная палата, Москва; двусторонняя икона с изображениями Нерукотворного Спаса и Поклонения кресту, конец 12 в., Третьяковская галерея.

Слава «новгородских писем» - икон новгородской школы – была столь велика, что многие ценители считали новгородскими чуть ли не все лучшие древнерусские иконы, а некоторые исследователи даже пытались отнести к ней Рублева и Дионисия.

Эти попытки были не обоснованы. Но не подлежит сомнению, что в 15 веке новгородская школа достигла расцвета, который «оставляет позади все, что создавалось прежде». (И.В.Алпатов)

В новгородской живописи, чуть ли не с ее зарождения и во все последующие века, проявляется с особой силой, с особой настойчивостью народное начало. В ней найдет широкое отражение практически – хозяйственное отношение к функциям и значениям святых.

Унаследованное от язычества теснейшее переплетение с бытом, божественных сил с силами природы и ее благами издавна наложило свой отпечаток на древнерусское мироощущение.

Иконописец никогда не писал с натуры, он стремился запечатлеть идею. Для новгородской живописи особенно характерно желание сделать идею предельно ясной, реально ощутимой, доступной.

Среди дошедших до нас самых ранних новгородских икон имеются шедевры мирового значения. Таков, например, «Ангел златые власы», написанная, вероятно, в конце 12 века. Какая высокая, чистая красота в этом незабываемом образе!

В иконе новгородской школы «Успение» (13 век) некоторые фигуры апостолов буквально потрясают нас жизненной правдой тех глубоких переживаний, что запечатлел в них неведомый нам вдохновенный художник. Часто художник изображал вполне реальных людей, при этом типичных представителей правящей новгородской верхушки, с высшими небесными силами. Это знаменательное явление в древнерусской живописи, очень характерное для новгородской школы с ее стремлением к конкретности, правдивой выразительности. Благодаря этому мы можем ясно представить облик тогдашнего знатного новгородца.

Новгородские иконы очень эмоциональны. Так в иконах «Успение Богородицы» с потрясающей силой художник передал великую драму смерти, всепоглощающее человеческое горе. Эта же тема нашла свое выражение в знаменитой иконе «Положение во гроб» (2-ая половина 15 века).

Новгородские иконы прекрасны своими цветовыми контрастами. В них каждый цвет играет сам по себе, и каждый усиливает другой во взаимном противопоставлении. Композиции новгородской живописи, какой бы сложности они ни были - одно-, двух-, трехфигурные или же многосюжетные, повествовательного характера - все они просты, прекрасно вписаны в плоскости и согласованы с их формами. Все элементы распределены в них равномерно и согласно их значимости. Они не имеют ни слишком загруженных, ни пустых мест. Фоновые пространства между отдельными изображениями принимают красивые формы, играя большую роль в композиции. Фигуры, горы, деревья часто располагаются симметрично. Этим композиции замыкались, получали полное завершение. Вместе с тем, эта симметрия разбивалась поворотами фигур, наклонами их голов, разнообразными формами гор, лещадок, построек, деревьев и других изображений.

Другие школы иконописи.

Поволжская школа.

Иконы Поволжья характеризуются следующими чертами: энергичная, четкая построенность, темные, глубокого звучания тона. Поволжское происхождение иконы выдает особое пристрастие к водным пейзажам. Их четыре. На трех представлены буйные темные воды, играющие крутыми волнами. На четвертом – тихие воды, песчаный берег, где среди бела дня совершается чудо: из разверзшегося огромного рта рыбы сходит на берег путешественник с белым мешком на плече. Эта икона Никола Зарайский с житием (16 век).

Интересна икона «Положение во гроб» (конец 15 века). Фигуры персонажей расположены четкими горизонтальными рядами параллельно гробнице с телом Христа. Как бы повторяя эти горизонтали, на фоне высятся уступы горок, расходящиеся от центра в стороны. Фигура Марии Магдалины с высоко поднятыми руками как бы олицетворяет безысходность и отчаяние.

В иконе «Тайная вечеря» (конец 15 века) драматическая ситуация передана иконописцем чрезвычайно выразительно: застывшие в различных позах, с разными жестами рук апостолы изображены вокруг белого овального стола. Слева, во главе, восседает Христос, к которому припал в выразительном движении крайний апостол.

Ярославская школа.

Ярославская иконописная школа возникла в начале 16 в. в период быстрого роста населения города, становления купечества. До нас дошли произведения ярославских мастеров начала 13 в., известны работы 14 в., а по количеству сохранившихся памятников живописи 16 и 17 вв. ярославская школа не уступает другим древнерусским школам. В творчестве ярославских мастеров бережно хранились традиции высокого искусства Древней Руси до самой середины 18 века. В своей основе их живопись оставалась верна тому великому стилю, принципы которого сформировались в глубокой древности, развивались долгое время в миниатюрной живописи. Наряду с «мелочными» изображениями ярославские иконники еще в 18 в. писали и композиции, в которых любовь к большим массам, к строгим и лаконичным силуэтам, к четкому и ясному строю сцен в клеймах ощутима так же, как и в работах мастеров 15-16 столетий. Работы ярославских мастеров второй половины 17 - начала 18 вв. еще долго признавались в России образцами старого национального искусства. Их собирали почитатели древней иконописи - старообрядцы, внимательно изучали художники Палеха и Мстеры, продолжавшие в 19-20 вв. писать иконы в традициях русской средневековой живописи.

Одна из древнейших дошедших до нас икон – «Богоматерь Великая Панагия». В декоративном оформлении иконы большую роль играет применение золота, придающее образу впечатление величественной красоты и неземного великолепия. В ритмичном построении иконы использованы так же и активность белого цвета, мастерски примененного в письме ликов.

Эмоциональная насыщенность образа характерна для иконы «Спас Нерукотворный» (13 век). Она усилена благодаря сочной, мажорной живописи фона – плата, выдержанной в ярко-желтых и красных тонах нескольких оттенков.

Нижегородская школа.

Одна из интересных икон нижегородского происхождения «Огненное восхождение Пророка Ильи с житием» (14 век). Она написана широко, свободно. Сцены жития полны движения, жесты выразительны. Богатейшее разнообразие индивидуальных характеристик персонажей. Лики написаны по темному санкирю: свободное письмо ярким белым отмечает выразительность форм лица, остроту взгляда. Художник концентрирует внимание на главном – душевном состоянии, порыве, экспрессии духа; в иконе царит напряжение, какое-то сосредоточенное состояние постижения истины и раздумья.

В этой же манере выполнена икона «Чудо Дмитрия Солунского с житием» (первая половина 16 века) – та же характерная графическая четкость силуэта и яркие насыщенные тона, что отличает нижегородские памятники 14-16 веков.

Тверская школа.

Тверская школа иконописи сложилась в 13 веке. Для икон и миниатюр тверской школы характерны суровая выразительность образов, напряженность и экспрессия цветовых отношений, подчеркнутая линейность письма. В 15 в. усилилась свойственная ей и ранее ориентация на художественные традиции стран Балканского полуострова.

Псковская шкала.

Псковская школа сложилась в период феодальной раздробленности и достигла расцвета в 14-15 вв. Ей свойственны повышенная экспрессия образов, резкость световых бликов, пастозность мазка (иконы «Собор Богоматери» и «Параскева, Варвара и Ульяна» - обе 2-я половина 14 в., ГТГ). В живописи распад псковской школы начался на рубеже 15 и 16 вв.

Приняв в 988 г. христианство, древнерусское государство оказалось вовлеченным в мощный поток византийской культуры. Процесс постижения и творческой переработки наследия Восточной Римской империи в сочетании с собственными культурными традициями впоследствии породили оригинальное и самобытное древнерусское искусство. Оно тесно связано с историческими условиями, в которых формировалось, отражало насущные проблемы и чаянья средневекового человека. Форма, тематика, содержание древнерусского искусства были тесно связаны с религией и находились под строжайшим контролем церкви.

В частности, в живописи существовали правила и приемы, которым должен был следовать каждый художник - каноны. Типы изображения, композиционные схемы, символика утверждалась и освещалась церковью.

Мировоззрение и мировосприятие средневекового человека отличались от современных и обладали определенными особенностями, без знания которых невозможно полноценно воспринимать произведения древнерусского искусства.

Забвение языка иконы произошло отчасти под влиянием западного искусства и напрямую связано с секуляризацией общества. Иконопись - аскетична, сурова и совершенно иллюзорна. В отличие от светской живописи она всегда тяготела к принципиальной инаковости, изображению иного преображенного нереального мира.

Знак, символ, притча - способ выражения истины, хорошо знакомый нам по Библии. Язык религиозной символики способен передавать сложные и глубокие понятия духовной реальности. К языку притч прибегал в своих проповедях Христос, апостолы и пророки. Виноградная лоза, потерянная драхма, засохшая смоковница и проч. - образы, ставшие многозначительными символами в христианской культуре.

Первые христиане не знали икон в нашем понимании этого слова, но развитая образность Ветхого и Нового завета уже несла в себе зачатки иконологии.

При определении художественных особенностей иконы необходимо помнить, что для человека средневековья икона - не картина, а предмет культа. Ее назначение напоминание об образе Божьем, помощь для того, чтобы войти в нужное для молитвы психологическое состояние.

Для верующего никогда не стоял вопрос нравится ему икона или нет, как и насколько художественно она выполнена. Для него было важно ее содержание. Тогда многие не умели читать, но язык символов прививался любому верующему с детства. Символика цвета, жестов, изображаемых предметов - это язык иконы.

Один из отцов церкви Нил Синайский писал, что иконы находятся в храмах «с целью наставления в вере тех, кто не знает и не может уметь читать священное писание».

Основой для возникновения русской живописи послужили образцы византийского искусства. Именно оттуда пришли на Русь и каноны.

Канон вовсе не сковывал мысль средневекового живописца, но он дисциплинировал его, заставлял тщательное внимание уделять деталям.

Учитывая воспитательную роль иконописи, очень важна были единая система знаков, помогающая зрителям ориентироваться в сюжете и внутреннем смысле произведения.

Философский смысл канона в том, что «мир духовный» невещественен и невидим, а значит обычному восприятию недоступен. Его можно изобразить только с помощью символов. Иконописец не стремился к внешнему формальному реализму, наоборот, он всячески подчеркивает разницу между изображаемым миром небесным с приобщившимися к нему святыми и миром земным, в котором обитает зритель. Для этого намеренно искажаются пропорции, нарушается перспектива.

Использование обратной перспективы или однородного непроницаемого фона как бы приближало зрителя к изображенному образу, пространство иконы словно выдвигалось навстречу вместе с помещенными на нем святыми.

Лик (лицо) в иконе - самое главное. В практике иконописания сначала писали фон, пейзаж, архитектуру, одежды, их мог рисовать и мастер второй руки - помощник, и только потом главный мастер приступал к написанию лика. Соблюдение такого порядка работы было важно, потому что икона, как и все мироздание, иерархична. Пропорции лика намеренно искажались. Считалось, что глаза - зеркало души, поэтому глаза на иконах такие большие и проникновенные. Вспомним выразительные глаза домонгольских икон (например, «Спас Нерукотворный» Новгород, XII в.). Рот же, напротив символизировал чувственность, поэтому губы рисовали непропорционально маленькие. Начиная с Рублевского времени в начале ХVв. глаза уже не писали так преувеличенно крупно, тем не менее им всегда уделяется большое внимание. На иконе Рублева «Спас Звенигородский» прежде всего поражает глубокий и проникновенный взгляд Спасителя. У Феофана Грека некоторые святые изображались с закрытыми глазами или вовсе с пустыми глазницами - таким способом художник пытался передать мысль, что их взгляд направлен не на внешний мир, а внутрь, на созерцание божественной истины и внутреннюю молитву.

Фигуры изображаемых библейских персонажей писались менее плотно, немногослойно, намеренно вытягивались, что создавало визуальный эффект их легкости, преодолевало телесность и объемность их тел. Они словно парят в пространстве над землей, что является выражением их одухотворенности, их преображенного состояния.

Собственно изображение человека занимает основное пространство иконы. Все остальное - палаты, горы, деревья играют второстепенную роль, их знаковая природа доведена до максимальной условности. Однако и они несут определенную смысловую нагрузку (гора - символизирует путь человека к Богу, дуб - символ вечной жизни, чаша и виноградная лоза - символы искупительной жертвы Христа, голубь - символ Духа Святого и т.д.). Чем древнее икона, тем меньше в ней второстепенных элементов.

Для восприятия иконописи современным зрителем важно помнить, что икона - очень сложное произведение по своей внутренней организации, художественному языку , не менее сложная, чем, например, картина эпохи Возрождения. Однако иконописец мыслил совершенно иными категориями, следовал иной эстетике.

Поскольку распространение христианства на Западе и на Востоке происходило в разных исторических условиях, церковное искусство также развивалось разными путями. В Западной Европе христианство проповедовалось среди захвативших Западную Римскую империю варваров. Для них икона должна была максимально правдиво показывать и рассказывать евангельскую историю, отсюда реализм, постепенное превращение иконы в картину с религиозным сюжетом. Восточная Римская империя - Византия, напротив, сохраняла традиции античной культуры и развивала их, здесь икона оставалась как бы знаковым текстом и служила не для возбуждения воображения, а для внутреннего осмысления и созерцания. Знак и символ - это азбука средневекового зрителя.

Любопытно, что в ХIХ в. иконы было принято считать примитивным искусством в силу того, что на эстетическое восприятие живописи сильное влияние оказал реализм. Древнерусским иконописцам ставили в вину незнание анатомии и приемов построения прямой перспективы. В дальнейшем, в начале XX в., многие художники-авангардисты, К. Петров-Водкин, В. Кадинский и другие, тщательно изучали и сами пытались перенять выразительные средства древних мастеров. Анри Матисс признавал значительное влияние русской иконы на свое творчество.

Через модернизм и авангард не только Россия, но и Запад возвращаются к знаковой природе искусства, используют локальные цвета, силуэтность и схематичность как средства выразительности.

Иконописный канон - это отдельная и требующая специального изучения тема. Перечислим некоторые основные правила:

• Пропорции. Ширина древних икон соотносится с высотой 3:4 или 4:5, независимо от размеров доски иконы.
• Размеры фигур. Высота лица равна 0,1 высоты его тела (по византийским правилам рост человека равняется 9 мерам головы). Расстояние между зрачками равнялось размеру носа.
• Линии. На иконе не должно быть рваных линий, они либо замкнуты, либо исходят из одной точки, либо соединяются с другой линией. Линии лика тонкие в начале и в конце, а в середине имеют утолщения. Линии архитектуры везде равной толщины.
• Использование обратной перспективы - состоящей лишь из ближнего и среднего планов, дальний план ограничивался непроницаемым фоном - золотым, красным, зеленым или синим. По мере удаления от зрителя предметы не уменьшаются, а увеличиваются.

Специальные правила оговаривали нанесение красок, использование определенных цветов и т.п.

Все живописцы прибегали к символике красок, каждый цвет нес свою смысловую нагрузку.

• Золотой - цвет, символизирующий сияние Божественной славы, в котором пребывают святые. Золотой фон иконы, нимбы святых, золотое сияние вокруг фигуры Христа, золотые одежды Спасителя и Богородицы - все это служит выражением святости и принадлежащих к миру вечных ценностей.
• Желтый, или охра - цвет наиболее близкий по спектру к золотому, часто является просто его заменой, также является цветом высшей власти ангелов.
  
• Белый - цвет, символизирующий чистоту и непорочность, причастность к божественному миру. Белыми пишутся одежды Христа, например в композиции «Преображение», а также одежды праведников на иконах, изображающих Страшный Суд.
• Черный - цвет, символизирующий в одних случаях ад, максимальную удаленность от Бога, в других - знак печали и смирения.
• Голубой - цвет Богородицы, означал также чистоту и праведность.
• Синий - цвет величия, символизировал божественное, небесное, непостижимость тайны и глубину откровения.
• Красный - царский цвет, символ власти и могущества (плащ Михаила Архангела - предводителя небесного воинства и Святого Георгия - победителя змея); в других случаях мог быть символом искупительной крови, мученичества.
• Зеленый - символизировал вечную жизнь, вечное цветение, это также цвет Духа Святого.

Средневековый живописец не знал палитры, не производил смешения красок во время работы, цвета составлялись заранее и являлись обязательными. Рецептура красок различных школ не совпадала, но, как правило, они растирались на яичном желтке, были очень прочными и яркими.

Символическую нагрузку носила также и жестикуляция. Жест в иконе передает определенный духовный импульс, несет определенную духовную информацию:

• рука, прижатая к груди - сердечное сопереживание;
• рука, поднятая вверх - призыв к покаянию;
• рука, протянутая вперед с раскрытой ладонью - знак повиновения и покорности;
• две руки, поднятые вверх - моление о мире;
• руки, поднятые вперед - моление о помощи, жест просьбы;
• руки, прижаты к щекам - знак печали, скорби.

Большое значение имели также и предметы в руках изображенного святого, как знаки его служения. Так, апостол Павел обычно изображался с книгой в руках - это Евангелие, реже с мечом, символизирующим Слово Божье. У Петра в руках обычно ключи - это ключи от царства Божия. Мученики изображаются с крестом в руках или пальмовой ветвью - символами принадлежности к Царству Небесному, пророки обычно держат в руках свитки своих пророчеств.

И это далеко не исчерпывающий материал по символике цвета и жестов. Не случайно иконы называли «богословием в красках».

«В линиях и красках иконы мы имеем красоту преимущественно смысловую», - писал в 1916 г. философ Е. Трубецкой. В своей ставшей знаменитой работе «Умозрение в красках» он глубоко развил эту мысль, утверждая, что древнерусские мастера размышляли о смысле жизни, несли ответы на извечные вопросы бытия «не в словах, а в красках и образах».

Открытие древнерусской живописи в начале XX в., признание ее художественного значения возрождало и понимание ее подлинного духовного смысла. Так, философ и священник Сергей Булгаков, современник Трубецкого, в своей автобиографии сравнивает европейскую и русскую живопись. Когда Булгаков впервые увидел «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля, картина произвела на него сильнейшее впечатление. Однако позже, когда он приобщился к древнерусскому искусству, он вдруг увидел главное, чего не достает «Сикстинской Мадонне»: хотя она и изображает богоматерь, молиться перед ней нельзя. Если светский художник при написании картины стремился к максимальной художественной выразительности, он, прежде всего, автор, то монах-иконописец не думал об эстетике - он думал о первообразе, он верил, что его рукой водит Бог.

Основным руководством для создания иконы живописцам служили древние подлинники, привезенные еще из Византии. Каноническая живопись в течение многих веков укладывалась в строго определенные рамки, допуская лишь повторение иконописных подлинников.

Изображения строго регламентировались в пространстве, позах, соблюдалась определенная сюжетная канва. В помощь живописцам существовали специальные своды с прорисями образов православных святых и их словесными описаниями. В конце XVII в. появилась даже сводная редакция подлинников, собравшая большую часть накопленных в течение веков сюжетов, а также справочные материалы, списки терминов и предметов.

Основные персонажи икон это Богоматерь, Христос, Иоанн Предтеча, апостолы, праотцы, пророки, святые сподвижники и великомученики. Изображения могли быть:

• оглавными (только лик),
• оплечными (по плечи),
• поясными (по пояс),
• в полный рост.

Святых часто писали в окружении отдельных небольших композиций на темы их жизни - так называемых житийных клейм. Такие иконы рассказывали о христианском подвиге персонажа.

Отдельную группу составляли иконы, посвященные евангельским событиям, которые легли в основу главных церковных праздников, а также иконы, написанные на основе ветхозаветных сюжетов.

Рассмотрим основную иконографию Богородицы и Христа - самых важных и почитаемых образов в христианстве.

Изображения Богоматери.

Одигитрия (Путеводительница) это поясное изображение Богоматери с младенцем Христом на руках. Правая рука Христа в благословляющем жесте, в левой у него свиток - знак Святого учения. Богоматерь одной рукой держит сына, другой указывает на него.

Елеуса (Умиление) это поясное изображение Богоматери с младенцем на руках, склоненных друг к другу. Богоматерь обнимает сына, он прижимается к ее щеке.

Оранта (Молящаяся) это изображение Богоматери в полный рост с воздетыми к небу руками. Когда на груди Оранты изображают круглый медальон с младенцем Христом, такой тип в иконографии называют Великая Панагия (Всесвятая).

Знамение, или Воплощение это поясное изображение Богоматери с воздетыми в молитве руками. Как и в Великой Панагии на груди у Богоматери диск с образом Христа, символизирующий воплощение Богочеловека.

Всего существовало около 200 иконографических типов изображения Богоматери, названия которых обычно связаны с наименованием местности, где их особо почитали или где они впервые появились: Владимирская, Казанская, Смоленская, Иверская и т.д. Любовь и почитание Богоматери в народе неразрывно слились с ее иконами, некоторые из них признаны чудотворными и в честь них существуют праздники.

К наиболее известным иконам Богоматери принадлежит Владимирская (относится к типу «Умиление»), ученые датируют ее XII в., по летописному свидетельству она была привезена из Константинополя. В дальнейшем Богоматерь Владимирскую неоднократно переписывали, существовало множество списков с нее XIV-XV вв. Например, знаменитое повторение «Богоматери Владимирской» было создано в начале XV в. для Успенского собора города Владимира, чтобы заменить древний подлинник, перевезенный в Москву.

К типу «Умиление» относится и знаменитая Богоматерь Донская, предположительно написанная самим Феофаном Греком и ставшая главной святыней основанного в XVI в. московского Донского монастыря.

Одной из лучших икон типа «Одигитрия» считается «Богоматерь Смоленская», созданная в 1482 г. великим художником Дионисием. Смоленской ее называют потому, что согласно летописному преданию древнейший из привезенных на Русь списков «Одигитрии» хранился в Смоленске, и именно с нее делали все последующие иконы.

Главный и центральный образ древнерусской живописи - образ Иисуса Христа, Спаса, как его называли на Руси.

Изображение Христа.

Пантократор (Вседержитель) это изображение Христа поясное или в полный рост. Правая рука его приподнята в благословляющем жесте, в левой он держит Евангелие - знак принесенного им в мир учения.

Спас на престоле это изображение Христа в одеждах византийского императора восседающего на престоле (троне). Правой рукой поднятой перед грудью он благословляет, а левой касается раскрытого Евангелия.

Кроме обычной композиции «Спаса на престоле» существовали в древнерусском искусстве также изображения, где фигура восседающего на престоле Христа была окружена различными символическими знаками, указывающими на полноту его власти и творимый им суд над миром. Эти изображения составили отдельный свод и получили название Спас в силах.

Спас Архиерей Великий изображение Христа в архиерейском одеянии, раскрывающим его в образе новозаветного первосвященника.

Спас Нерукотворный это одно из древнейших изображений Христа, где представлен лишь лик Спасителя, запечатленный на ткани.

Cпас Нерукотворный в терновом венце одна из разновидностей этого образа, правда встречается редко, этот тип изображения появляется в русской иконописи только в XVII в.

Сравнительно редким является изображение Христа в младенческом возрасте, называемое Эммануил («с нами Бог»). Еще реже встречается изображение младенца Христа со звездчатым нимбом, олицетворяющего Христа до воплощения (т.е. до рождения), или Христа в виде архангела с крыльями. Такие иконы называются Ангел Великого Совета .

Наиболее многочисленны были иконы, воспроизводившие Нерукотворный образ. Древнейшая из сохранившихся - Новгородский «Спас Нерукотворный», созданный в XII в. и принадлежащий сегодня Государственной Третьяковской галерее. Не менее известным является «Спас Нерукотворный» из Успенского собора Московского Кремля, датируемый XV в.

Многочисленны были и изображения «Спаса Вседержителя». Знаменитый «Звенигородский Спас» Андрея Рублева из этой серии является одним из величайших произведений древнерусской живописи, одним из лучших творений автора.

На Руси иконописание считалось делом важнейшим, государственным. Летописи наряду с событиями государственного значения отмечали строительство новых храмов и создание икон.

Существовала древняя традиция - к иконописи допускать только монахов, причем, не запятнавших себя грешными делами. Стоглавый собор 1551 г., среди прочих вопросов, уделял внимание и иконописи. Собор постановил, что иконописец должен быть человеком праведной, чистой жизни, а его ремесло есть служение Богу и церкви. Так, величайшие иконописцы древней Руси Андрей Рублев и Даниил Черный по свидетельству свода «Сказания о святых старцах» были праведниками и «всех превосходили в добродетелях», за что и удостоились необычных своих дарований.

На протяжении многих веков иконы на Руси были окружены ореолом огромного нравственного авторитета. Работа над иконой начиналась с усердной молитвы, причем не только исполнителя-монаха, но и всего монастыря. Считалось большим грехом выбрасывать или сжигать иконы. Если изображение темнело или тускнело (такое случалось часто: в старину было принято покрывать изображение сверху олифой из-за которого они темнели со временем) его «записывали» новой живописью. Существовал также обычай испорченные и непригодные иконы сплавлять по реке ликом вниз после предварительного молебна. Некоторые старинные иконы были особенно почитаемы и считались чудотворными, т.е. способными творить чудеса. История таких чудотворных икон включала немало легенд о чудесных спасениях и исцелениях, принесенных верующим.

Так, главная святыня Новгорода - икона Богоматери Знамения из храма Святой Софии якобы спасала город от осады. Летописи повествуют о том, как в 1169 г. новгородский святитель Иоанн, узнав о том, что суздальцы идут войной на Новгород, стал усердно молиться, и вдруг услышал голос: ему было велено, когда начнется осада, выйти к суздальцам с иконой Богоматери Знамения. Так и сделали, после этого суздальцы потерпели поражение.

Знаменитой иконе Богоматери Владимирской приписывают спасение Москвы от Тамерлана в 1395 г., когда тот неожиданно прерывает свой поход на город и возвращается в степь. Москвичи объяснили это событие заступничеством Божией матери, которая якобы явилась Тамерлану во сне и велела не трогать город. Икона «Богоматерь Донская» согласно легенде была с Дмитрием Донским на Куликовом поле в 1380 г. и помогла одержать победу над татарами.

Казанская икона Божией Матери по преданию, помогла Минину и Пожарскому освободить Москву от поляков в 1612 г.

Вера в чудотворную силу икон сильна и сегодня, традиции их почитания сохраняет и современная церковь. Икона как духовный феномен все больше привлекает к себе внимание, причем не только в православном, но и в католическом мире. В последнее время все большее число христиан оценивает икону как общехристианское духовное наследие. Сегодня именно древняя икона воспринимается как откровение необходимое современному человеку.

Не меньший интерес иконопись вызывает у историков и искусствоведов. Сегодня уже никому не приходится доказывать эстетическую ценность иконы, однако, чтобы понять ее истинную духовную ценность, постичь художественный язык автора, разгадать ее глубинный смысл необходимо продолжать исследование этого интереснейшего пласта древнерусского искусства.

канд. ист. наук, ст. преподаватель
кафедры общественных наук и
страноведения России
Государственного института
русского языка им. А.С. Пушкина
Куприна И.В.

Пытаясь наиболее ясно представить себе, что стоит за такими древнерусскими терминами, как мастер , писец , образописец , иконописец , более того, что вообще представляет собой понятие “творческая личность” в эпоху развитого Средневековья на Руси, мы прежде всего должны иметь в виду одну основополагающую для эстетики того времени идею. Она заключается в том, что в кругу понятий средневековой культуры о собственных своих истоках место ее зачинателя и главы безусловно принадлежало Самому Богу-Творцу, “Поэту Неба и земли”, как можно перевести Его имя в Никео-Константинопольском Символе веры, или “Началохудожнику”, “Первохудожнику” всего бытия, как называют Его некоторые древнерусские тексты, посвященные иконописанию. Поскольку же, утверждается в последних, Он Сам сотворил человека “по Своему образу и подобию” - как некую икону (греч. e„kиn ‘образ’), то Его как “обра­зо­творца” и следует считать первооткрывателем и изобретателем “иконной хитрости” (от хитрец ‘искусник, искусный мастер’), то есть искусства изображения, иконописи. Отсюда и в Византии, и в следовавшей византийской традиции Древней Руси всякий творческий акт, всякая художественная деятельность носили последовательно сакрализованный характер и были, по сути, священнодействием, а сами художники-иконописцы пользовались, почти наравне с клириками, особо подчеркнутым социальным пиететом.

Это прекрасно выражено в таком своего рода итоговом документе, связанном с оценкой роли иконописи в России, как известная “Грамота трех Патриархов” .

В “Грамоте”, в частности, утверждается, что искусство иконописи превосходит честью все другие искусства, как солнце превосходит планеты, как огонь - прочие стихии, а весна - другие времена года, как орел - всех птиц, а лев - всех зверей. Поэтому необходимо и естественно почитать искуснейших иконописцев особой честью и воздавать им по достоинству их, так как “иконный писатель” есть служитель Церкви и повествователь всяких священных и мирских историй и дел, превосходящий обычного писателя, пользующегося словом. Отсюда - прак­тические следствия: запрещалось “укорять” художников в их деятельности, привлекать их, наравне с другими, к несению гражданских повинностей или же понуждать писать “простые вещи”, то есть выполнять художественные заказы на “мирские”, светские темы. Любые нарушения этих запретов были чреваты для виновных церковным и царским проклятием.

Главным основанием для столь подчеркнуто уважительного отношения к иконописцам и здесь являлось все то же уподобление их творчества “творчеству” Бога: честь, воздаваемая таким образом искуснейшим художникам, переходит на Творца, украсившего небо изображениями зверей (то есть знаками зодиака), покрывшего землю светлым одеянием, расцвеченным цветами, и создавшего “душу словесную” - человека как “великого мира малое изображение”.

Особое значение придавало искусству иконописи (а соответственно, и иконописцам) восприятие самого творческого акта как укорененного в древнем святоотеческом Предании Церкви, этого “Неба на земле”, и одновременно как чудесно являющего собой “нисхождение” этого же Неба на грешную землю. Первое подтверждалось тем, что “начальным” христианским художником всегда почитался сам святой апостол Лука, создавший образцовые изображения Богоматери (прямо “с натуры”); второе - тем, что в православной культурной традиции само творческое вдохновение осознавалось как помощь свыше. Недаром, как свидетельствует ряд агиографических текстов, и песнописцам и иконописцам в их трудах нередко помогали небесные силы - Ангелы и Архангелы. Иногда прекраснейшие песнопения Церкви так и воспринимались - как подаренные нам самим Небом. Вспомним здесь хотя бы историю песни в честь Богородицы - “Достойно есть”, когда, по преданию, афонскому иноку явился небожитель - сам архангел Гавриил - и после пения перед келейной иконой (в будущем - прославленного образа Божией Матери “Достойно есть”) чудесных слов этого гимна начертал их за неимением хартии и чернил перстом на камне!

То, что и на Руси чудесная сила и церковного слова, и православного образа в известной мере ощущалась как запечатленная Божественной Истиной и как дар свыше, нашло ясное выражение уже в памятниках литературы Древнего Киева - и в проповедях святителя Кирилла Туровского, и на многих страницах известного Киево-Печерского Патерика. В Патерике, в частности, имеется небольшой рассказ о помощи прославленному печерскому иноку-иконописцу преподобному Алипию Ангела в написании им уже перед самой смертью местной чудотворной иконы Успения Божией Матери, “сияющей светлее солнца”. Заболев, Алипий не мог в срок закончить икону; заказчик же “стал докучать блаженному”. И вот, повествуется в Патерике, “явился некий юноша светлый” и, взяв кисть, начал писать икону. Алипий подумал, что заказчик иконы разгневался на него - замешкавшегося по болезни инока - и вот теперь прислал другого иконописца (потому что тот выглядел как обычный человек), и лишь быстрота, с какой он работал, показала, что он бесплотен. “То он золотом покрывал икону, то на камне краски растирал и писал ими, и за три часа написал он икону и сказал: «О калугер ! Не хватает ли чего-нибудь или в чем-нибудь я ошибся?». Преподобный же сказал: «Ты хорошо поработал. Бог помог тебе столь искусно написать эту икону, и через тебя создал ее». Настал вечер, и юноша стал невидим…”. На следующий день “боголюбец”-заказчик, обнаружив новонаписанный образ в храме, пришел вместе с печерским игуменом к уже умиравшему Алипию, и “спросил его игумен: «Отче, как и кем написана была икона?». Он же рассказал им все, что видел, говоря: «Ангел написал ее, и вот он стоит возле меня и хочет меня взять с собою». И сказав это, испустил дух” .

Подобные исторические предания подчеркнуто символического характера были тем более естественны для культурного контекста Руси, что для нее всегда само собой разумелось: иконы создаются при самой непосредственной и обязательной Божественной помощи. Недаром или Сама София-Премудрость Божия или же Ее посланник-Ангел бывают зачастую представлены на иконах и книжных миниатюрах, изображающих момент боговдохновенного творчества святых Евангелистов, записывающих новозаветные тексты, или святого апостола Луки, пищущего икону Богоматери.

Православная идея о “соработничестве”, сотрудничестве небожителей, более того, благодати Самого Святого Духа с мастерами есть творческая истина Церкви; не потому ли и ощущается нами в древних иконах не только их “внешняя”, земная красота, но и красота “внутренняя”, “небесная”, вся их необычайная духовная мощь? Не потому ли и те Божественные энергии, о которых учит святитель Григорий Палама, так часто, судя по летописям и другим историческим свидетельствам, проявлялись через иконы то в актах экзорцизма - изгнания бесов, то в поистине чудесных случаях помощи больным и страждущим?

Именно как то место, где Небо встречается с землей, как неиссякаемый источник Божественной благодати и воспринимали икону на Руси. И потому неудивительно, что в некоторых древнерусских сказаниях даже сама кисть иконописца порой обретала целительные свойства, а художник оказывался вдруг наделенным талантом врача. Так, в том же “Киево-Печерском Патерике” имеется еще один рассказ о преподобном Алипии - как раз на эту тему. Некий богатый житель Киева заболел проказой “за неверие свое”. И вот, образумившись, он пришел с покаянием к Алипию, который, “много поучив его о спасении души, взял <…> кисть и разноцветными красками, коими писал иконы, раскрасил лицо больного <…> придав прокаженному прежний вид и благообразие. Потом привел его в Божественную церковь Печерскую, дал ему причаститься Святых Таин и велел ему умыться водой, которой умываются священники, и тотчас спали с него струпья, и он исцелился. Смотри, каков разум блаженного <…> не только очистил его от телесной, но и от душевной проказы” . За этим весьма живописным рассказом без труда усматривается характернейшая черта отношения древнерусского общества к иконописцу как к исполненному Божественной благодати (хотя бы в идеале!) духовному врачу, исцеляющему своей кистью (а тем более своими, освященными Цер­ковью, иконами) уязвленную, искаженную грехом чело­ве­че­скую душу, как бы возвращая ей ее изначальный Божественный - а отсюда и человеческий - образ.

На Руси иконописец - это “философ”, мудрец, “неусып­ный” ученый, духовный целитель, “вития”-проповедник, проповедующий “писанием” (то есть живописью) иконным. Потому-то иконы здесь порой создавались даже представителями епис­копата. Среди них - такие известные церковно-культурные деятели, как Митрополиты Московские: святитель Петр (XIV в.), святитель Макарий и святитель Афанасий (XVI в.), которые “многие святые иконы писали чудотворные” (“Сказание о святых иконописцах” ; иконописцем был и святитель Феодор, архиепископ Ростовский, племянник преподобного Сергия Радонежского, чью икону, как известно, он написал. Неудивительно поэтому, что та же “Грамота трех Патриархов” приравнивает достоинство иконописца к достоинству царскому, задавая такой риторический вопрос: почему не привести в пример царей и первейших князей, не гнушавшихся искусством как делом неприличным своему достоинству, но почитавших за величайшую честь для себя держать в правой руке не только скипетр, но и кисть живописца, напоенную различными красками? Наконец, там же утверждается, что художник может стяжать “похвалу иконною кистию” не меньшую, чем “прочие мечем и копием острым” . Всё это приводило к тому, что наиболее прославленные иконописцы пользовались на Руси немалым общественным весом и достаточно независимым материальным положением, а их согласия на выполнение творческих заказов добивались - нередко не без труда - даже удельные князья и местные епископы. Разумеется, обладание и пользование такими высокими правами накладывало на самих средневековых иконописцев оп­ределенные, и притом весьма жесткие, ограничения как духовно-нравственных, личностных, так и собственно худож­ни­чес­ких, творческих обязанностей.

В некоторых древних текстах, включавшихся иногда в так называемые “иконописные подлинники” , иконописец порой сравнивается со священником; так, в одном из “подлинников” присутствует следующее весьма примечательное высказывание: “как священник, служа, составляет Божественными словесами Плоть (то есть евхаристическое Тело Христово - Ю. М. ), Которой мы причащаемся во оставление грехов”, так и “иконописец вместо словес начертывает и изображает плоть и оживляет” ее, воплощая в иконе те образы, “которым мы покланяемся из любви” к “первообразам” . Иначе говоря, в идеале иконописец есть почти подобный священнику творец образно-символичес­кой “художественной плоти”, в которую и облекает он являемую им Богочеловеческую плоть, то есть воплощенную Ипостась, или Личность, Богочеловека Иисуса Христа. Ведь за богоподобным художественным образом всегда стоит его Божественный Первообраз, Которому мы и причащаемся через наше зрение - равным образом физическое и духовное.

Однако передать средствами искусства любой священный “первообраз” без особых искажений может лишь нравственно чистая и ответственная, но в то же время независимая, внутренне свободная личность. Поэтому иконописцу, - поучает тот же “подлинник”, - подобает быть “чистым или жениться и по закону жить”, подобает быть, как и священнику, “свободным, а не работным (не являться чьим-либо рабом, или «крепостным», равно как и не заниматься каким-нибудь посторонним ремеслом - Ю. М. ) <…> и жить добродетельно”, а если иконописец будет “не художно” создавать образы, то взять с него обещание впредь не писать икон “и учиться иному рукоделию” .

Но как за священником всегда наблюдал местный епископ, точно так же и иконописец был обязан пребывать под началом и трудиться под бдительным присмотром епископа. Именно епископа и должен был признавать мастер духовным возглавителем своего творчества, так что без его благословения и постоянного надзора он вовсе не мог заниматься художеством.

Подобный надзор со стороны церковной власти имел двоякую цель. С одной стороны, он в известной мере способствовал нравственной чистоте и духовному росту православных художников, что обеспечивало и необходимую долю религиозно-твор­ческой состоятельности иконописцев. С другой, он исключал всякие излишества творческого индивидуализма, несовместимо­го со строго каноничной регламентированностью единой (об­раз­но-символической и формально-художественной) системы иконописи. Такой епископский надзор, пусть и достаточно жесткий, обеспечивал как неизменность самой структуры художественных канонов, так и незыблемость догматических основ церковного искусства в целом.

Определенно подчиненное (с учетом иерархии общецерковных духовных ценностей) положение художника в системе православной культуры было ясно выражено в постановлениях VII Вселенского собора, где сказано, что “иконы создаются не изобретением живописца, но в силу ненарушимого закона и Предания Вселенской Церкви” и что “сочинять и предписывать есть дело не живописца, но Святых Отцов” - им “принадлежит право композиции икон, а живописцу - одно только их исполнение” (как часть техническая, то есть рисунок, колорит, внешняя, почти “механическая” работа). По сути, именно вследствие подобной весьма ригористично выраженной позиции епископата (хотя реальная жизнь отстояла от нее довольно далеко) и существовали сборники графических прорисей-“переводов” в виде иконописных “подлинников” с почти стандартными композициями на любые христианские темы. При таком ортодоксальном фундаментализме средневекового религиозного искусства любой иконописец - от ремесленника до гения - неизменно сознавал себя прежде всего послушным орудием в руке Божией, смиренным служителем Божиим, выразителем не столько лич­ной художественнной идеи, сколько святоотеческого, соборного разума Вселенской Церкви. Этим восприятие художником самого себя как творческой личности кардинально отличалось от подчеркнуто автономной, сугубо авторской художнической позиции, присущей западно-европейским мастерам культуры, в особенности периода развитого и позднего Средневековья. Напротив, на христианском Востоке сама Церковь являлась субъектом православного искусства (оставаясь одновременно и его объектом!), в силу чего она оказывалась залогом и хранительницей внутренней подлинности любого творческого акта, совершаемого в ее недрах (даже самого вдохновения как такового), духовной незамутненности творчества “стихиями мира сего”. Недаром святитель Симеон Солунский (XV в.) писал в своем “Диалоге против ересей”: “Изображай красками согласно Преданию; это есть живопись истинная, как писание в книгах, и благодать Божия покоится на ней, потому что изображаемое свято” .

Для древнерусского иконописца известные индивидуалис­тические понятия: “я так вижу”, “я так чувствую и понимаю” - были полностью исключены. Творческая свобода художника осознавалась не как беспрепятственное выражение его личнос­ти, его Я, а как освобождение от мирских страстей, иначе говоря, это была та свобода, о которой говорил еще святой апостол Павел: “Где Дух Господень, там свобода” (2 Кор 3:17). Иконописный канон и являлся на пути к ней единственным руководящим началом.

Канон “есть та форма, в которую Церковь облекает подчинение воли человеческой воле Божией, их сочетание, и эта форма дает личности фактическую возможность не быть в подчинении у своей греховной природы (Причем эта же характеристика последней с православной точки зрения покрывает собой и природу художественную, творческую. - Ю. М. ), а овладеть ею, подчинить ее себе, быть «господином своих действий и свободным» (преподобный Иоанн Дамаскин) <…> Этим путем максимально осуществляется свободное творчество человека, источником питания которого становится благодать Духа Святого. Поэтому только церковное творчество есть прямое участие в Божественном акте, действие в полной мере литургическое, а потому наиболее свободное.

Степень литургического качества искусства пропорциональна степени духовной свободы художника” .

Непременное и непрекращающееся из века в век следование иконописцев Священному Преданию, каноническим правилам, естественно, создавало совсем особое искусство, которое, отнюдь не будучи полностью имперсональным и тем более сколь-нибудь безликим (любая икона в художественном смысле всегда индивидуальна), стремилось, однако, к сознательной анонимности как к знаку “творческого смирения”. Отсюда - почти полная безымянность древнерусской иконописи, по крайней мере, до конца XVI в. (мастера, как правило, не подписывали своих имен на иконах).

В таком каноничном, соборном искусстве личность художника могла раскрыться, в основном, лишь за счет нюансировки и акцентрирования им отдельных элементов общепринятой эстетической системы, в которой был абсолютно недопустим произвольный полет фантазии. Индивидуализировать это искусство было чрезвычайно трудно, и тем не менее, как показало многовековое развитие древнерусской живописи, истинному таланту, истинному художественному творчеству иконописный канон отнюдь не служил помехой в раскрытии личной творческой индивидуальности. Как метко подметил один из первых исследователей духовного смысла иконописи отец Павел Флоренский, “трудные канонические формы во всех областях искусства всегда были оселком, на котором ломались ничтожества и заострялись настоящие дарования” . Истинному художнику было достаточно сделать ряд сознательных, пусть и небольших, отступлений от традиционного образца, чтобы тот получил в новом произведении на ту же привычную тему совершенно новое звучание, а порой и значительно обогащенное внутреннее содержание, как бы повернутое к зрителю неведомыми до того гранями. Живое, самое непосредственное человеческое чувство всегда проступает в иконе сквозь жесткий канон; любая переданная в ней сцена, любой иконописный образ неизбежно окра­шены личным мироощущением художника - тем особым глубоким чувством, издревле присущим русскому человеку, которое Н. Гоголь некогда определил как “необыкновенный лиризм - рожденье верховной трезвости ума” .

Но не только живое чувство и живая вера являлись исходными составляющими всякого произведения иконописи; и в иконе, и в стенных росписях, и в книжных миниатюрах наряду с устойчивой “евангельской” иконографией нередко отражались и отдельные элементы окружавшей художника исторической действительности. Мы встречаем порой в древнерусских памятниках и изображения реального быта (в житийных сценах), и архитектурные сооружения того времени, и даже сцены христиански осмысляемой иконописцем российской истории - как церковной, так и светской.

Хотя Церковь запрещала творить художникам “от самомышления” (то есть по собственному воображению) и писать образы Христа, Богоматери и святых, используя “натурные модели”, как это было характерно для западно-европейского искусства, все же и на Руси порой проявлялось (ради желания исторической точности) стремление к созданию икон местных святых с использованием или натуры, или хотя бы описаний внешности, даваемых знавшими их лицами. На протяжении XIV–XVI столетий известно несколько случаев создания “портрет­ных” икон (и “по памяти” очевидцев, и “с натуры”), например, таких прославленных подвижников, как преподобные Сергий Радонежский, Пахомий Нерехтский, Кирилл Белозерский (его “еще живу сущу” написал преподобный Дионисий Глушицкий; ныне эта икона хранится в Третьяковской галерее), Нил Сорский. Иногда художники даже создавали иконы после обретения нетленных мощей святых: так, в житии святого XV в. преподобного Георгия Шенкурского сообщается, что представитель царя Ивана III Михаил Хворостинин “раскопал и невридимыми обрел” мощи Георгия и повелел, “на него смотря, написать образ святого” . Некоторые иконы святых писались после явления последних художнику в “сонном видении” - так был написан в начале XVI в. образ преподобного Евфросина Псковского, причем истинность новонаписанной иконы была подтверждена совпадением изображенного на ней лика с обнаруженным вскоре же прижизненным портретом подвижника, сделанным “на хартии” неким местным иконописцем Игнатием .

То, что каноничность художественных форм иконописи отнюдь не мешала проявлению в ней творческой личности любого истинно талантливого художника, подтверждают многие страницы культурной летописи Древней Руси. Вспомним хотя бы таких прославленных мастеров XIV–XV вв., как Феофан Грек, преподобный Андрей Рублев или же мастер рубежа XV–XVI столетий Дионисий с сыновьями Феодосием и Владимиром. Все они не только с необычайной яркостью и полнотой отразили в своих творческих биографиях основные духовно-религиозные и эстетические тенденции древнерусской живописи, но и воплотили в себе самые характерные типы православного иконописца вообще. В этом смысле весьма показательны письменные свидетельства о них современников и тех церковных писателей, которые пытались дать им оценку позже - в назидание всем художникам Древней Руси.

Так, тип мастера страстного (при всем прокламируемом им духовном бесстрастии изображаемых святых), мастера импульсивного, энергичного являет нам великий Феофан Грек (втор. пол. XIV– нач. XV в.).

Динамичный, непривычно экспрессивный для северян характер Феофана (обрусевшего грека), гениальная спонтанность его творчества, внутренняя свобода его личности - притом полностью воцерковленной - настолько, по-видимому, поражали современников, что известный писатель начала XV в. Епифаний Премудрый даже счел необходимым особо рассказать о встречах с ним в послании к некоему Кириллу Тверскому. Епифаний с восторгом пишет о Феофане: “Когда я был в Мос­кве, жил там и преславный мудрец, философ очень искусный, Феофан Грек, книг изограф (художник, миниатюрист - Ю. М. ) опытный и среди иконописцев превосходный живописец <…> когда он <…> рисовал или писал, никто не видел, чтобы он когда-либо смотрел на образцы, как делают это некоторые наши иконописцы, которые от непонятливости постоянно в них всматриваются, переводя взгляд оттуда-сюда, и не столько пишут красками, сколько смотрят на образцы. Он же, кажется, руками пишет изображение, а сам на ногах, в движении, беседует с приходящими, а умом обдумывает высокое и мудрое, острыми же очами разумными разумную видит доброту (то есть красоту - Ю. М. ) <…> дивный и знаменитый человек” .

Другой тип художника, исполненного истинно монашеского духа смирения и внутренней гармонии, представляет преподобный Андрей Рублев (ок. 1360 - ок. 1427), который вместе со своим учителем и другом Даниилом Черным находил источник творческого вдохновения в углубленной созерцательной молитве, в постоянной беседе с Богом.

Как пишет о нем преподобный Иосиф Волоцкий в извест­ном “Сказании о Святых Отцах” (1-я глава из “Устава Иоси­фова монастыря”, нач. XVI в.), оба инока постоянно устремляли свои души “в горняя”, “чтобы сподобиться Божественной благодати и только преуспевать в Божественной Любви, чтобы никогда не пребывать в земном, но всегда ум и мысль возносить к Невещественному и Божественному Свету; чувственное же око всегда возводить к написанным вещественными красками изображениям Владыки Христа и Пречистой Его Богоматери и всех Святых. Так и в самый праздник Светлого Воскресения Христова на седалищах сидели и, имея пред собою Божественные и всечестные иконы, на них неуклонно взирали, исполняясь Божественной радости и светлости. И не только в тот день так творили, но и в прочие дни - когда не занимались живописанием” .

Наконец, еще один тип древнерусского иконописца представляет Дионисий, трудившийся почти на столетие позже преподобного Андрея.

Хотя в своем творчестве Дионисий все еще пытается следовать путем великого предшественника, сам он - уже человек относительно новой формации - “свободный художник”, постоянно разъезжающий по Руси для выполнения различных заказов. При всей его верности традиционным иконописным канонам, при всей его необычайной одаренности и личном мастерстве, сказавшемся в особом изяществе его художественного стиля, это уже более мирской по духу и мастер и человек, причем не лишенный даже некоторого гедонизма. Недаром в его биографии имел место почти анекдотический, - но, по сути, исполненный, как говорили в старину, приточного (от церк.-слав. притча ) смысла, - прискорбный случай нарушения им поста при выполнении заказа в монастыре преподобного Пафнутия Боровского (художники, трудившиеся здесь, этим правилам, естественно, должны были подчиняться). Преступив заповедь настоятеля обители, мастер вместе с помощниками однажды попытался потихоньку поужинать в монастырских стенах “скоромным” - запеченной с яйцами бараньей ногой, но, как повествует средневековый автор Жития преподобного Пафнутия, пища оказалась вдруг испорченной, а сам Дионисий в наказание тут же заболел “лютым недугом” - не мог сдвинуться с места, и на него “напала чесотка”; лишь немедленно покаявшись перед преподобным Пафнутием, он встал утром полностью здоровым. Совершенно немыслимо представить, чтобы подобное случилось с преподобным Андреем Рублевым.

Хотя Дионисий и смирял свой несколько излишне свободомыслящий дух работой в многочисленных монастырях Руси, это вообще уже представитель иной эпохи, более огосударствленной, более регламентированной и этикетной. Он всегда блестящий художник-эстет, порой - художник-духовидец (хотя второе - реже). По существу же, это последний значительный пред­ставитель великой древнерусской иконописной традиции: лишь в следовании ей он и находит твердую опору для своего (иногда, быть может, даже слишком изысканно-рафиниро­ван­ного) искусства; он нередко еще стремится воспроизводить луч­шие художественные образцы прошлого, но, однако, уже не всегда сам является тайнозрителем откровений Святого Духа, какими неизменно оставались в своем творчестве Феофан и преподобный Андрей.

Русь получила от Византии не только православную художественную систему, единый иконописный канон, но и общие принципы организации самого иконописного дела.

Первоначально, с конца X в., группы фрескистов и иконописцев возглавлялись здесь, по большей части, пришлыми византийцами-греками в артелях, или “дружинах”, в которых русские художники выполняли роль учеников-подмастерьев. Но уже с XII–XIII вв. на Руси первостепенную роль играют собственные местные мастера (в Киеве, Новгороде, Пскове, во Владимиро-Суздальском княжестве), причем все чаще и последовательнее ими применяется традиционный для Средневековья артельный метод работы - с разделением по профессиональным признакам: глава такой артели (начальник , старейшина ), как правило, определял общие композиционные принципы стенописи или иконного храмового комплекса (порой - даже отдельной иконы), он же намечал общий рисунок-“графью”; члены дружины писали фоновые части или же золотили их, передавая “Божественный свет” горнего мира (такие фоны и назывались свет , света ), они же обычно писали здания, одежды, драпировки и различные второстепенные детали. Затем главный мастер поправлял, уточнял всё написанное и завершал работу выполнением самой ответственной части - личного письма, то есть всех обнаженных участков человеческого тела, а главное - лиц, или ликов. Судя по летописным свидетельствам и результатам искусствоведческих исследований, над сравнительно малыми по площади храмовыми росписями могли работать два-три-четыре стенописца, а при очень крупных работах - до пятнадцати-двадцати художников (когда объединялись несколько ведущих мастеров со своими учениками) и даже гораздо больше !

В крупных местных мастерских подобный же принцип “соборного” творчества действовал и в отношении иконописи: в них могли писаться одновременно десятки икон (иногда - даже с набором одних и тех же повторяющихся сюжетов), в которых определенный член артели из года в год выполнял только свою часть: одежды, архитектурные сооружения, пейзажные фоны, а ведущий мастер определял композицию, делал рисунок - знаменил икону и писал затем главным образом только личное .

При артельном подходе к иконописанию именно характер художественных вкусов, характер творческой личности главного мастера и определял лицо всей артели. Поэтому в музейной и искусствоведческой практике с полным основанием употребляются ныне такие понятия (связанные с именами наиболее прославленных мастеров), как “мастерская” или, даже более широко, “школа” Феофана, Рублева, Дионисия, в какой-то степени - Ушакова. В свою очередь, группы художников, объединявшихся (в силу приверженности их к какому-либо стилевому направлению) вокруг того или иного мастера, существовали внутри более крупных региональных образований с достаточно четко выраженными местными стилистическими особенностями - то есть таких “школ”, как, например, московская, тверская, новгородская, псковская. Непременно в рамках местных школ действовали все иконописные и книгописные мастерские, имевшиеся или при монастырях (монастырские), или при епископиях (владычные, митрополичьи), при удельных князьях (княжес­кие) и при великом князе Московском (великокня­же­ская мастерская). Во второй половине XVI столетия, с ростом абсолютизма в России и утверждением в ней института царской власти, в Москве возникает царская мастерская, где по государевым заказам создавались тысячи икон и украшенных великолепными миниатюрами рукописных книг.

На Руси повсеместно существовали также небольшие городские и даже сельские иконописные мастерские, принадлежавшие мастерам-одиночкам, у которых порой трудилось несколько учеников (иногда - дети самого мастера); хотя такие “иконни­ки” обычно бывали художниками, что называется, средней руки, они вполне удовлетворяли потребности местного населения в иконе.

Все эти школы, артели, мастерские создавали огромное количество икон. Насколько впечатляющими были масштабы иконописной деятельности на Руси в XVI–XVII столетиях (не в последнюю очередь благодаря поддержке со стороны государства), свидетельствует хотя бы такой факт: лишь в хранилище царя Алексея Михайловича имелось около десяти тысяч (!) икон, а в некоторых отдельных соборах столицы количество их достигало трех тысяч в каждом.

При этом следует подчеркнуть, что ни государство, ни общество в целом никогда не скупились на благоукрашение храмов и монастырей; епископиями, митрополитами и хозяйственными подразделениями “государева двора” закупались и заготавливались огромные количества необходимых материалов для живописных работ: известь для стенописей, деревянные доски для икон, минеральные и растительные краски, скипидар, отбеленный воск, конопляное и льняное масла для предохраняющего покрытия живописи, яйца для связующих составов, щетина для кистей, золото для “фонов”. Поэтому художественные работы были необычайно дороги. К тому же весьма значительные суммы и натуральные продукты отпускались из государственной и церковной казны для уплаты художникам, ибо их труд ценился порой очень высоко. Так, например, в одной из летописей особо отмечается, что за создание иконного деисусного чина для Успенского собора Московского Кремля Дионисий с помощниками получил плату в 100 рублей - а за 20 рублей в те времена можно было приобрести деревню с большим участком земли!

Такие затраты на иконописание вполне объяснимы, поскольку можно с уверенностью утверждать, что нигде и никогда (даже в Византии) икона не имела такого значения, как в православной России. Иконы здесь издавна были непременной принадлежностью каждого здания - и храмового, и общественно-гражданского, и простого, даже самого убогого жилья; иконы стояли при дорогах, на перекрестках, на городских площадях - и в часовнях, и на крытых столбиках-“голубцах”. Иконы брали с собой в дальний путь, с ними шли в военные походы; перед ними совершались важнейшие общецерковные и государственные акты; с молитвы перед иконой начинали любое дело; ею же родители благословляли своих детей.

Однако при всей этой повсеместной распространенности иконы, при таком всеобщем приятии ее в России и душой и сердцем, мы все же весьма недостаточно знаем о том, как воспринимали здесь в древности самый феномен священного образа (и связанное с ним иконописное творчество), так сказать, “умом” - с точки зрения интеллектуального уяснения его художественно-символического смысла.

С крещения Руси многие поколения иконописцев веками самым естественным образом трудились на основе живого Предания Церкви; в нем они находили всю необходимую им для творчества “теорию”. С течением времени иконописное дело все более развивалось, менялись художественные вкусы и определяемые ими стилистические направления, возникали и угасали местные оригинальные школы, но сами основы восприятия иконы и ее духовно-реального символического значения оставались все теми же, по крайней мере, до второй половины XVII столетия, пока православная святоотеческая эстетика (как и вся древнерусская культура в целом) не начала постепенно размываться, искажаясь под влиянием чужеродных ей элементов культуры сугубо секулярного, “гуманистического” (иными словами - не богочеловеческого, а человекобожеского) толка.

Вероятно, изначально естественная укорененность художников в Предании не требовала особых теоретических трудов, связанных с иконой и иконописным делом . Лишь с появлением на Руси в XIV–XV вв. отдельных еретических групп - притом всегда иконоборческого характера - возникла необходимость в подобных письменных свидетельствах истины. Поэтому можно с относительной уверенностью сказать, что до самого рубежа XV–XVI вв. каких-либо подробных и специально составленных трактатов, свидетельствующих об отчетливом и ясном (всегда, естественно, существовавшем) понимании древнерусским человеком общественно-религиозной значимости иконописного искусства не создавалось.

Только начиная с антиеретического и полемического “Просветителя” преподобного Иосифа Волоцкого (1440–1515) с включенным в этот сборник “Посланием иконописцу” (в трех “Словах” в защиту иконопочитания) , Русь на рубеже XV–XVI столетий попыталась относительно четко изложить свою точку зрения на православный образ - вполне в русле святоотеческого учения об иконе и с достаточно ясным представлением о круге существовавших тогда восточно-христианских письменных источников, связанных с этой темой.

Поскольку истолкование преподобным Иосифом феномена иконопочитания (вобравшее в себя весьма многое из иконофильской теории Святых Отцов) легло затем в основу большинства подобных же трудов последующих авторов, имеет смысл дать здесь краткую сводку высказываний волоцкого игумена об иконах - как образцовых для своего времени.

По страницам “Послания иконописцу” преподобного Иосифа Волоцкого

Замечания о смысле и сущности иконопочитания встречаются в разных местах сочинений преподобного Иосифа, но, если свести воедино важнейшие из его рассуждений, они складываются в следующую достаточно стройную систему.

1. Касаясь поначалу ветхозаветных времен Моисеевых, преподобный Иосиф разъясняет, что запрещены были образы и подобия - чтобы никто богами не называл их и чтобы никто не начал творить, как эллины (то есть шире - язычники. - Ю. М. ), скверных идолов. “А если кто творит образы и подобия, которые Сам Бог повелел творить во славу Свою, и ради этого будет умом возводиться к Богу и поклоняться им, и почитать их, то это - доброе и богоугодное дело. Только не следует обоготворять их, как эллины, но должно делать, как Моисей, который и скинию, из многих вещей изваянную, сотворил, и скрижали, из камня высеченные, и поклонялся им, и почитал их, однако богами их не назвал, но в честь и славу Истинного Бога сотворил их и почитал Бога, повелевшего это соорудить” (лл. 222–223).

Но, по мысли преподобного Иосифа, все это точно так же приложимо и к новозаветным временам: “поклоняющийся церкви Божией поклоняется Самому Господу Богу” (л. 237); “ес­ли церковь есть церковь Господа Бога Вседержителя, то она честна и свята. И вещи, в честь и славу Божию сотворенные, как Сам Бог повелел, так же суть святы и честны и достойны почитания и поклонения - только бы богами их не называли! Ибо не всё, достойное поклонения, достойно и обожения: ведь много мы имеем вещей, которым поклоняемся, но богами все же их не называем. Ибо поклоняемся и царям, и князьям - богами же их не называем; поклоняемся и друг другу, но богами не называем. И если царям и князьям и друг другу поклоняемся, то насколько же более подобает поклоняться и почитать: в Ветхом Завете иудеям - скинию и созданную Соломоном церковь, и в них Божественные вещи, которые повелел Господь Бог сотворить во славу Свою, в Новом же Завете христианам - Честной Божественный образ Небесного Царя Господа нашего Иисуса Христа и прочие Божественные и священные вещи, которые повелел Господь наш Иисус Христос творить во славу Свою и всех Святых, угодивших Ему” (лл. 242–243).

2. Затрагивая далее излюбленную тогдашними ерет­и­к­­а­ми мысль о якобы идолоподобии иконы, преподобный Иосиф утверждает: “мы не идолов создаем, не говорим о святых иконах: «вот - боги наши», не творим бога серебряного и бога золотого. Но если из золота и серебра или из иных вещей сотворим Святой и Животворящий Крест или Божественные иконы, то святыми и честными их называем; поклоняемся и служим им, а богами их не называем, - но поклоняемся в честь и славу Божию и Святых Его <…> Мы поклоняемся Честному Кресту и Божественным иконам и прочим Божественным и освященным вещам, что в честь и во славу Божию сотворены: не золоту, не краскам, не дереву и иным вещам - но Христу и Святым Его” (лл. 244–245).

“Следует понимать, что есть икона, и что - идол. Ибо многие отличия имеют святые иконы, которые мы, христиане, почитаем, от скверных идолов, почитаемых эллинами. Ибо первообраз, запечатленный на Божественных иконах, свят и честен; идольский же первообраз - сквернейший и нечистый и бесовское изобретение” (лл. 246–247). “Священные предметы Ветхого Завета, - продолжает преподобный Иосиф, - ты почитаешь потому, что благодать Божия через них приходит. Таким же образом и ныне благодать Божия благоизволит приходить к нам ради святых икон, Честного и Животворящего Креста и прочих Божественных и освященных вещей. И как Бог мог и без ковчега спасти Ноя, ибо все Ему возможно, и как Ною бездушной и рукотворной вещью устроил спасение, так и нам сотворил спасение этими бездушными Божественными вещами. Так же и еврея Бог мог спасти от змеиного укуса без медного змия, но Своими неизреченными судьбами изволил медным змием избавить от смерти. Так и нам ныне Господь Бог наш ради этих видимых святых икон и прочих Божественных вещей сотворил духовное спасение, хотя они и бездушны и рукотворны; мы избавились от греховного потопа и от духовного укуса змеиного через вочеловечение Бога-Слова” (лл. 247–248).

3. Говоря далее о почитании святых и связанных с ними священных реликвий (их мощей или даже остатков их одеяний), преподобный Иосиф, по сути, переходит к краткому изложению самой идеи православного образа. Прежде всего он поясняет, что через эти Божественные вещи нами воздается почесть Богу, а не бездушным предметам. И когда мы пишем изображения святых на иконах, то почитаем не вещь, но от этого вещественного образа воспаряют наш ум и мысль к желанию Божественного и любви к Богу, а из-за этого благодать Божия совершает неизреченные чудеса и исцеления (л. 251). Поклоняясь, например, иконе Пресвятой Троицы, мы благодаря иконному изображению духовно созерцаем то, что невозможно нам видеть телесными очами (л. 255). Точно так же, начертывая “Боговидный и Пречистый образ” Спасителя, мы возносим ум к Его невещественному Божеству (л. 257). При этом, продолжает преподобный Иосиф, не следует думать, что Пречистый Его образ прелагается в Божественную Его Сущность, ибо Божией Сущности невозможно видеть ни ангелам, ни людям, а тем более думать, что образ Спасителя есть Христос во плоти . Божественная природа Христа неописуема, и невозможно сейчас ее видеть - разве только, когда придет Он во Второе Свое Пришествие; но следует понимать, что на иконах отображена человеческая природа Христа (л. 258). Именно поскольку Бог неописуемый сподобился ради нас быть описуемым Человеком, мы и можем поклоняться Его иконе, вспоминая Его Первообраз, ибо почесть, воздаваемая иконе, переходит на Первообраз; и в иконах почитается и получает поклонение Истина (лл. 258–259). И когда мы изображаем Пресвятую Троицу, то поклоняемся Божественному и Пречистому подобию Неописуемого по природе, Неизреченного и Непостижимого, по милосердию и безмерной милости являвшегося праотцам и пророкам, патриархам и царям в виде замещающих теней и образов. И как тогда являлась Пресвятая Троица, так ныне мы Ее изображаем и пишем на всечестных иконах. Через такое изображение на земле приносится трисвятая песнь Трисвятой, Единосущной и Животворящей Троице, безмерною любовью и духом возносясь к “подобию” - образу непостижимого Первообраза. И от этого вещного образа, не устает повторять преподобный Иосиф, возлетает наш ум и мысль к любви и желанию Божественного, и не вещь почитаем, но видимый образ красоты Божественного, ибо (и здесь он вновь вспоминает слова святителя Василия Великого) почесть, оказываемая иконе, переходит на Первообраз (лл. 216–217).

Вслед за “Посланием иконописцу” появляются и другие небольшие трактаты, затрагивающие вопросы иконописания: труд преподобного Максима Грека , чьи взгляды на иконопись и положение иконописца (вместе с “Просветителем” Иосифа Волоцкого) явно повлияли в дальнейшем на соборные постановления об иконописи в Москве в середине XVI века; затем - сочинения иноков Ермолая-Еразма , старца Артемия и Зиновия Отенского , где до некоторой степени также чувствуются отзвуки писаний преподобных Иосифа и Максима; и уже в конце столетия публикуется трактат об иконопочитании в русле начавшейся тогда антипротестантской полемики, составленный Василием Суражским (Малюшицким) .

Если труд волоцкого подвижника был посвящен более, так сказать, теоретическим сторонам иконного дела на Руси, то краткие заметки преподобного Максима Грека связаны, в основном, с практикой иконопочитания и даже с чисто житейскими сторонами быта самих иконописцев. Высказывания преподобного Максима позднее нередко использовались в различных компилятивных сочинениях XVI–XVII вв., касавшихся иконописания; тексты их любили цитировать и старообрядцы (поскольку рассуждения преподобного Максима вошли в “Кормчую”); в той же среде фрагменты его небольшого труда “О святых иконах” включались в позднейшие списки (XVIII–XIX вв.) и “Древлеписменной Кормчей”, и иконописных подлинников. Эти краткие заметки Святогорца об иконописи были вновь напечатаны Н. К. Гаврюшиным полностью сравнительно недавно (в 1993 г.) с учетом трех списков, но, к сожалению, без перевода на современный русский язык; поэтому представляется полезным привести здесь наш перевод, сделав тем самым этот любопытный текст второй четверти XVI в. достоянием более широких кругов всех интересующихся историей нашего отечественного иконописания.

Преподобный Максим Грек. О святых иконах

Глава 1. О святых иконах, которым подобает поклоняться

Поскольку некоторые пытаются узнать, от кого началось поклонение иконам, мы и отвечаем им: изначально и издревле - как и Павел, Божественный апостол и избранный сосуд, обличая евреев, говорит о Херувимах, осенявших алтарь в скинии, то есть в Святая Святых, наверху святого ковчега . Если же такое показывает нам святой ковчег, осеняемый Херувимами, то явно - на славословие и поклонение Богу Небесному. И еще о том же скажем. Когда явился во плоти Бог, тогда Сам ко иудеям обратился, спрашивая их: чей на динарии образ и чье имя? Отвечали же Ему: кесарев. Он же сказал им: воздайте кесарю кесарево, а Божие - Богу . Что же есть кесарево? Только дань и страх. А что Божие? Честь и поклонение. И не сказал: не творите образ , но - воздайте подобное подобному, поскольку и тогда были образы, но не все были равные и одинаковые: одни - ради увековечения памяти, как образ Менадра и прочих, другие же - из-за того, что они священные, о чем и свидетельствуют здесь Херувимы славы. Поэтому ни в учениях апостольских не говорит Господь: не творите образа, ни у евангелистов о том не возвещается. Потому что обладание образом необходимо и совершенно естественно для первообразной природы человека, и кто бы на земле ни родился, безобразен быть не может. Рассмотри тщательно и восприими это разумно: если римских кесарей, по слову Евангелиста, на динариях, на золотых монетах и на досках изображали, то не сомневайся же и о написанных образах прочих царей и сильных и славных мужей, - как об Ираклиеве столпе повесть рассказывает . О Господе же Иисусе Христе, истинном Боге нашем, после вочеловечения Его как и кто может сказать, чтобы оставить и не писать пречистой и Божественной плоти Его изображения? Если же пречистый образ Его, то есть Спаса Христа, писать подобает, то можно ли ему без чести быть и с простыми образами его смешивать? Как и говорит апостол Павел: какое смешение у света со тьмою, и у Христа - с Велиаром? . Так же следует воспринимать и образ Пречистой Его Богоматери и образы всех Его Святых. Ибо Сам Господь говорит: где буду Я, там и слуга Мой будет . И еще об иконном Божием образе следует сказать, что ему всегда поклонялись все в силу нашей природы , а не по Преданию Закона, потому что изначально создал Бог человека по образу Своему и по подобию. Что же это означает, когда говорится: по образу Своему и по подобию? Вполне явственно это подобие определяется - как говорит Евангелист: будьте щедры, как Отец ваш Небесный щедр (точнее: будьте милосердны, как и Отец ваш Небесный милосерд. - Ю. М. ) . И Павел еще взывает: будьте подобны мне, как я - Христу .

Образ Живоначальной и Святой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа - ум, слово и дух. Ибо без ума, слова и духа человек не может существовать - ни верный, ни неверный. Поэтому-то и поклоняются друг другу все люди, ведь они поклоняются не плоти, но образу Божию. Если бы только плоти поклонялись, то и всякому скоту, то есть коню, волу, и прочих бессловесной природе поклонялись бы; но тем от них и отличаемся, иначе говоря, выше и пречестнее их, что образ Божий носим в себе и поклоняемся ему, потому что ум, слово и дух как невидимый образ невидимого Бога в видимой нашей плоти принимает славу, честь и поклонение. Когда же воплощением Слова Божия плоть человеческая обожилась, как сказано: “и Слово стало плотию” , вот тогда видимый образ плоти видимого Бога становится изобразим, ему мы и поклоняемся; и таким образом приносим честь Первообразной Сущности. А кто не поклоняется образу во плоти явившегося Бога, тот не верует, что Бог Слово от Пречистой Приснодевы Марии плоть воспринял и был совершенный Бог и совершенный Человек.

Глава 2. Сказание об иконописцах, какими им подобает быть

Подобает изографам, то есть иконописцам, чистыми быть, житием духовным жить, и благими нравами, смирением и кротостию украшаться, и во всем благое творить , а не быть сквернословцем, кощунником, блудником, пьяницей, клеветником, или иным из тех, что следуют обычаям скверным, потому что столь святое дело таким людям запрещено , как и в древности сказал Господь Моисею, когда Веселеила исполнил Духом Божиим . Сей же Веселеил соорудил скинию свидетельства Ветхого Закона. Насколько же более подобает в нынешней (то есть относящейся к эпохе Нового Завета - Ю. М. ) благодати писавшим образ Спаса Христа Бога нашего и Пречистой Его Богоматери и Святых Его стремиться к стяжанию Духа Божия.

Следует иконописцу быть сведущу в подобии (то есть в общепринятых образцовых изображениях - Ю. М. ) древних “пе­реводов”, дошедших от первых мастеров, богомудрых мужей, ко­торым от начала было передаваемо о каждом где-либо бывшем чуде или явлении - как они проявлялись; а сам бы иконописец нового да не прибавит ни единой йоты, хотя бы кому и казалось, что он весьма разумен, но сверх Предания Святых Отцов - не дерзать! Если же кто и очень искусен в изображении святых икон, а живет неблагочестиво, таким людям писать иконы не велено. И еще: если кто и духовное имеет житие , а благолепно изображать святые иконы не может, таким писать святые иконы тоже не разрешать, но пусть зарабатывают на пропитание иным рукоделием - каким хотят .

Глава 3. О том, чтобы кроме святых икон
правоверному иконописцу -изографу ничего не писать

Если кто в таком святом деле, как иконописание, во всем сподобится быть искусен, тогда не подобает ему кроме святых изображений ничего другого рисовать, то есть изображать, для пустого развлечения людей - ни звериного образа, ни змеиного, ни иного кого из ползающих или рода пресмыкающихся, кроме как только где-либо в случившихся “деяниях” (то есть в житийных сценах - Ю. М. ), которые случится иллюстрировать, когда это к месту и подобает данному случаю.

Глава 4. Об иконах, помещаемых над дверьми

Над дверьми же домов у православных христиан не подобает помещать изображений зверей, змей, и каких-либо неверных храбрых мужей. Но пусть ставят над дверьми у своих домов православные христиане святые иконы или честные кресты, которым, входя в дом или выходя из него, мы поклоняемся и тем самым почитаем Первообразную Сущность, как наши отцы нам передали, ибо это есть знамение правоверных. За всем же этим надзирать и всему этому учить подобает святителям и иереям, духовным настоятелям, как говорит Апостол: покоряйтесь наставникам вашим . А на непослушных и непокорных - с епитимиями налагать запрещение, как и Божественные правила повелевают.

Еще об иконописцах

Достойных же иконописцев, сподобившихся такого святого делания , подобает честью почитать и сажать их на седалищах и на пирах близ святителей, с уважаемыми людьми, - как и прочих причетников.

Глава 5. О том, чтобы иконы, написанные руками неверных,
не принимать, и святые иконы в руки неверных не отдавать

От неверных и иностранных римлян и германцев иконного изображения православным христианам принимать не подобает. Если же оно случайно от древних лет где найдется в наших странах верных - то есть в греческих или русских, а написано будет уже после церковного раскола греков с римлянами (то есть после схизмы 1054 г. - Ю. М. ), тогда, если даже иконное изображение обладает подобием и искусно выполнено, поклонения ему не творить, поскольку руками неверных изображено: хоть и по подобию сделано, но совесть писавших нечиста. О таких ведь Павел, Божественный апостол, пишет, так говоря: всё чисто чистым, оскверненным же и неверным - ничто не чисто, ибо осквернились в них ум и совесть; говорят, что знают Бога, а делами отрекаются от Него, будучи мерзки и непокорны и ни к какому делу доброму не способны . А неверным и иностран­ным, тем более, скажем, нечестивым и поганым армянам, не должно святые иконы писать или менять их на серебро и золото, ибо написано: “не давайте святыни псам” .

Глава 6. О том, на каких вещах писать и изображать
святые иконы, а на каких не писать

Дозволяется писать святые иконы и изображать - как и на VII Соборе Святые и Богоносные Отцы повелели - на любом дереве и камне, и на столпах, и на стенах, и на сосудах церковных, которые крепки существом, то есть своим материалом. А на стекле святых икон не писать и не изображать, поскольку оно легко разбивается .

О том, чтобы святых икон не отягчать ценою серебра

Подобает же и такое знать честным изографам-иконо­пис­цам.

Если кто живет благоговейно и к тому же сподобится подражать истовому и отменному иконописанию древних богомудрых изографов, то пусть также и ценою серебра не отягощает святые иконы (то есть не берет за них излишне дорогой платы. - Ю. М. ), но доволен будет принять от имущего на пищу и одежду и на приготовление запаса красок.

О том, чтобы не “оскудить” изографа

Так же и всякий правоверный христианин, доверяющий иконописцу написать чей-нибудь святой образ, должен не оскудить (то есть не лишить достойной платы за труд - Ю. М. ), но щедро вознаградить честного изографа - как следует и какая имеется возможность, дабы он не беспокоился о каких-либо необходимых для него потребностях.

В целом, как в этом сочинении (особенно в 1-й главе), так и в ряде других своих Слов, преподобный Максим продолжает святоотеческую традицию в понимании онтологической и гносеологической сторон православного образа; нередко он использует и высказывания своего ближайшего предшественника - преподобного Иосифа Волоцкого. Так, например, желая вслед за ним подчеркнуть сотериологический аспект церковного искусства, он прямо цитирует его слова из “Просветителя”: “Гос­подь и Бог наш ради видимых святых икон и прочих Божественных вещей мысленно спасение сотвори” . Однако в отличие от преподобного Иосифа он гораздо больше внимания уделяет различным символическим толкованиям, будучи, как определяет его один из современных исследователей, “типичным представителем средневекового символизма” ; недаром он переводит многие статьи из известного словаря Х в. Суды.

Все более расширявшийся в середине столетия интерес художников к аллегорическому истолкованию православного учения находил отражение и в литературных памятниках эпохи. Но если в своем трактате о Святой Троице инок Ермолай-Еразм, как и прежние авторы, в основном, излагал и систематизировал все те же известные уже ранее высказывания византийских защитников иконопочитания, то, пожалуй, более творчески яркий и глубокий, исихастски настроенный писатель того же времени игумен Артемий стремился уже к сугубо символическому, анагогическому осмыслению бытия при его отражении в церковном искусстве - в духе известных “Ареопагитик”. Именно важнейшие ареопагитские идеи о символах и образах он полагал в основу своих сочинений, пытаясь в свете этих идей истолковывать всё церковное творчество как процесс “возведения” человека через символические образы “к невещественным началообразиям” - от “сени” (то есть от тени, внешней видимости) постигая “яже в образех”, чтобы “от образов на самую взирати истинну (Истину - Ю. М. )” .

Эту же линию в целом продолжал и инок Зиновий Отенский (ум. в 1571 или 1572 г.), хотя его символизм отмечен печатью гораздо большего (причем, так сказать, нравственно окрашенного) ригоризма и еще большего “символического реализма”. Следует отметить особо, что в высказываниях Зиновия порой даже начинают звучать характерные для второй половины столетия нотки метафизического (несколько дидактически заостренного) рационализма. При этом он был, безусловно, весьма широко и точно мыслившим писателем.

Любопытно, что в своих обличениях языческой “идольской прелести” Зиновий, основываясь на религиозно-философском понимании зла как отсутствия всякого бытия, идет гораздо дальше преподобного Иосифа, трактовавшего “идолов” лишь как образы злых и ложных первообразов, утверждая, что идолы вообще не имеют первообразов, и поэтому они вовсе не “образы” и не обладают никаким внутренним смыслом: “и то суть идолы; потомуже убо идолы и несть образы, яко вещь праздна (пустая вещь - Ю. М. ) есть идол, неимуще первообразное” .

Подводя итог сказанному, можно утверждать, что к середине – третьей четверти XVI в. у древнерусских художников было достаточно подробно, точно и ясно изложенное учение о православном образе. И тем не менее, исподволь наступавшее обмирщение средневекового религиозного сознания постепенно начинало проявляться во все более рационалистическом и духовно-поверхностном восприятии этого святоотеческого учения, что, в свою очередь, приводило к излишнему увлечению иконописцев (как и их заказчиков) аллегорически-дидактическим началом в церковном искусстве; тем самым все более искажалось понимание самих задач и смысла православного творчества .

Эти тенденции, к сожалению, сказались и на ряде решений московских Соборов середины столетия: тогдашние соборные постановления не внесли необходимой догматической ясности в дальнейшее развитие древнерусского художества, и многие из возникших тогда вопросов (особенно в области желательности и допустимости отдельных иконографических сюжетов) остаются не решенными окончательно и до сей поры. Практическую пользу эти Соборы дали в основном лишь в области более точного определения общественного статуса и нравственных обязанностей самих иконописцев, что, впрочем, тоже имело немаловажное значение.

Первостепенную роль в упорядочении иконописного дела на Руси сыграл известный святитель Митрополит Московский Макарий, под руководством которого в столице состоялось два Собора, на которых затрагивались вопросы иконописания: в 1551 г. - Собор “Стоглав” (названный так по числу глав с соборными решениями), документально подтвердивший собственно церковную и социальную значимость иконописца в русском обществе и строго регламентировавший предъявляемые к художнику требования, и чуть позже, в 1553–1554 гг. - Собор, связанный с так называемым “делом Висковатого”, выступившего в защиту более традиционных тем в религиозной живописи и православного “символического реализма” в целом - против начавшегося увлечения художественным аллегоризмом .

Вопросы иконописного дела на Руси были непосредственно освещены и относительно четко разрешены (пусть и с внешней стороны) на Стоглаве, в 43-й главе постановлений которого строго указывалось, в частности, “какими подобает живописцам быть”.

Вот выдержки из этого пространного соборного документа, ставшего затем своего рода “законом об иконописцах”, и скрепленного подписями святителя Макария и царя Ивана Грозного, - документа, как бы подводящего, с официально-государст­вен­ной точки зрения, итог длительному развитию иконописного искусства.

Завершаются соборные постановления двумя строгими требованиями. Первое - это все тот же неизменный наказ следовать Преданию: епископы должны заботиться о том, “чтобы хорошие иконники и их ученики писали с древних образцов и от самомышления бы по догадкам Божества не описывали”, иначе говоря, чтобы они изображали лишь вочеловечившегося, воплотившегося Богочеловека Иисуса, не увлекаясь “суемудренными” аллегорическими Его изображениями. “Ибо Христос Бог наш описан по плоти, а по Божеству не описан”. Второе увещание вновь касается нравственной стороны дела: Собор грозит проклятьем скрывающим свой талант и свои творческие навыки мастерам, поэтому участники Собора призывают: “живописцы, учите учеников без всякого коварства, чтобы не быть вам осужденными на вечную муку” .

Выразившееся в решениях Стоглава и Собора 1554 г. стремление Церкви и государства четко упорядочить деятельность иконописцев вполне вписывается в картину начинавшейся секуляризации древнерусского общества в период позднего Средневековья. Своими постановлениями члены обоих Соборов, как бы предощущая наступающий кризис традиционного православного эстетического сознания, стремились остановить дальнейший процесс обмирщения искусства. Но подобные попытки могли лишь на время притормозить его: Русь уже исподволь готовилась вступить в новую эру - в эпоху Нового времени, с совсем иной системой духовных и эстетических ценностей, все более обращавшихся в сторону преимущественно антропоцентричного западно-европейского мировидения и мироощущения. И хотя художественная жизнь России середины-второй половины XVI столетия характеризуется особо бурным развитием и масштабностью творческих задач, культура и искусство становятся теперь скорее делом полуимперской-полуцерковной идеологии, чем проявлением некогда столь духоносного и высокоинтеллектуального потенциала иконописцев-философов.

Параллельно с ростом мощи и богатства Московского царст­ва все более расширяется царская художественная мастерская, вобравшая в себя чуть ранее - около середины века - многих лучших художников из столь славившейся прежде мастерской Митрополита Макария; в XVII столетии именно этой царской мастерской суждено было стать основным ядром огромного художественного подразделения в Московском Кремле - знаменитой Оружейной палаты. К концу XVI в. появляются такие богатейшие меценаты и заказчики, как, например, род купцов Строгановых в Усолье, на севере Руси, заказывавших сотни, если не тысячи, икон для своих храмов и даже имевших свои собственные художественные мастерские. В документах все чаще мелькают имена десятков иконописцев: искусство отныне перестает быть по-средневековому анонимным. Но с уходом твор­ческого художнического смирения все ощутимей становится и постепенное исчезновение из самих творений древнерусских иконописцев прежнего возвышенного соборного духа великого искусства православной Святой Руси. В новой российской культуре вообще все чаще место Неба занимает суетная земля, а на месте Бога все чаще оказывается падший человек.

Для прежнего, поистине богозрачного искусства нашей оте­чественной иконописи это стало духовной трагедией - началом конца ее великой традиции; для все более же обмирщавшегося общества это было лишь проявлением естественного хода непреодолимого исторического процесса.

1. Хотя “Грамота” и относится к уже завершающему этапу древнерусского Средневековья - к 1668 г., в ней изложено в основном то же самое православное понимание церковного искусства, что сохранялось почти неизменным - хотя бы в теории - на всем протяжении существования Руси, начиная с ее крещения в 988 г. Текст грамоты опубликован: Пекарский П. Материалы для истории иконописания в России // Известия Императорского Археологического общества. Т. V. Вып. 5. СПб., 1865. - Стлб. 321–329.
   © Ю. Г. Малков, 1998
2. Калугер - от греч. kalТghroj ‘старец, монах’.
3. Киево-Печерский Патерик // Памятники литературы Древней Руси (далее ПЛДР). XII век. М., 1980. - Сс. 597–599.
4. Там же. - Сс. 591–593. Обращает на себя внимание незаурядное мастерство чудесного иконописца, сумевшего изобразить здоровое лицо на чертах, искаженных проказой.
5. Более подробный список иконописцев согласно “Сказанию” см.: Мастера искусства об искусстве. Т. 6. М., 1969. - Сс. 14–16, 23–24.
6. Пекарский П. Материалы для истории иконописания в России. - Стлб. 321–322, 329.
7. Подлинник - духовно-тематическое руководство для художников с описанием “образцовых” иконных композиций, с приложением иногда контурных их рисунков - так называемых “переводов”, или “прорисей”; сходного типа прориси (так называемые exemplum) имели хождение и в кругу средневековых художников Запада.
8. Подлинник иконописный / Изд. С. Т. Большакова, под ред. А. И. Успенского. М., 1903. - С. 7.
9. Там же.
10. PG 115, 113D
11. Успенский Л. А. Смысл и язык икон // Журнал Московской Патриархии. 1955. № 7. - С. 64.
12. Флоренский П. А. Иконостас. М., 1994. - С. 76.
13. Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. XXXI // Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1993. - С. 217.
14. Усердов М. Житие Георгия Шенкурского и грамота преосвященного Варнавы // Чтения в Обществе любителей духовного просвещения. Часть 1. Январь. Отд. 3. М., 1883. - С. 12.
15. Серебрянский Н. И. Житие преподобного Евфросина Псковского // Памятники древней письменности и искусства. CLXXIII. 1909. - Сс. 65–67. Более подробно о портретных истоках ряда иконных изображений святых Древней Руси см.: Дмитриев Ю. Н. О творчестве древнерусского художника // Труды отдела древнерусской литературы. Институт русской литературы (Пуш¬кинский дом) АН СССР (далее ТОДРЛ). Т. XIV. М.–Л. 1958. - Сс. 551–556; Архимандрит Макарий (Веретенников). Первый образ в иконографии русских святых // Православие и русская народная культура. Кн. 6. М., 1996. - Сс. 5–22.
16. Письмо Епифания Премудрого к Кириллу Тверскому // ПЛДР. XIV–середина XV века. М., 1981. - С. 445.
17. Текст опубликован в сб.: Чтения в Обществе истории и древностей российских (далее ЧОИДР). 1847. № 7. Смесь. - С. 12.
18. Данные о таких масштабах художественных артелей достаточно точно реконструируются на основании исторических документов XVI–XVII вв.
19. Львовская летопись под 1481 г. // Полное собрание русских летописей (далее ПСРЛ). Т. XX. 1-я половина. СПб., 1910. - С. 347.
20. См. об этом начальном периоде древнерусской эстетики и о ее письменных источниках: Бычков В. В. Русская средневековая эстетика XI–XVII века. М., 1995; Малков Ю. Г. Тема иконопочитания в древнерусской литературе XI–XIII веков // Альфа и Омега. 1997. № 1(12). - Сс. 317–335 (расширенный текст одноименного доклада, зачитанного на ежегодной Богословской конференции Православного Свято-Тихоновского Богословского Института в январе 1994 г.).
21. См.: Преподобный Иосиф Волоцкий. Послание иконописцу. М., 1994 (ре¬принт¬ное воспроизведение издания: “Просветитель”. Творение преподобного отца нашего Иосифа, игумена Волоцкого. Изд. 3-е. Казань, 1896).
22. В отношении высказывания преподобного Иосифа: “ниже мнети, яко се есть Христос в плоти” (л. 258) можно предположить, что здесь Иосиф подразумевал два смысла: во-первых, утверждал, что образ Христа не есть Сам “Христос во плоти”, то есть что икона для православных - не самодостаточный идол, а священное изображение, и, во-вторых, подчеркивал, что на иконе Спасителя изображается не одна только человеческая природа Христа и что, хотя это есть видимый нами “образ Его по человечеству” (или, как пишет преподобный Иосиф в другом месте (л. 220), “по плотскому смотрению”), за образом этим стоит и должна усматриваться вся Богочеловеческая Полнота Ипостаси Второго Лица Пресвятой Троицы.
23. Максим Грек. О святых иконах // Философия русского религиозного искусства XVI–XX вв. Антология. М., 1993. - Сс. 45–48.
24. См. Попов А. Книга Еразма о Святой Троице // ЧОИДР. Кн. 4. М., 1880. - Сс. 1–124; о нем см.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1. Л., 1988. - Сс. 220–225.
25. ]См.: Послания старца Артемия, XVI века // Российская историческая библиотека (далее РИБ). Т. VI. Кн. 1. СПб., 1878. О нем см.: Словарь книжников… Вып. 2. Ч. 1. - Сс. 71–73.
26. См. Андреев Н. Инок Зиновий об иконопочитании и иконописании // Seminarium Condacovianum. VIII. Прага, 1936. - Сс. 259–278; о нем см.: Словарь книжников… Вып. 2. Ч. 2. Л., 1989. - Сс. 354–358; Архимандрит Макарий (Веретенников). Инок Зиновий Отенский - новгородский богослов XVI века // Альфа и Омега. 1997. № 1(12). - Сс. 134–149.
27. См. его “Книжицу в 6 разделах”. Острог, 1588 г. Издано также: О единой вере // РИБ. Т. VII (Памятники полемической литературы в Западной Руси). СПб., 1882. - Стлб. 601–938. О нем см.: Материалы к “Богословско-церковному словарю” // Богословские труды. Сб. 28. М., 1987. - С. 352
28. В частности, указанный трактат ранее был опубликован (без перевода и указания авторства преподобного Максима) в составе текста упоминавшегося “Большаковского подлинника”- см.: Подлинник иконописный / Изд. С. Т. Большакова… - Сс. 20–22, 25–27.
29. Перевод осуществлен по двум вариантам публикации авторского текста: по изданному Н. К. Гаврюшиным списку (старообрядческая рукопись XIX в., ГИМ. Хлуд. 75. - Лл. 772–774 об.) - с учетом им еще двух списков (без особых разночтений), и по тексту в “Большаковском подлиннике”, где имеется ряд небольших отличий. Некоторые разночтения указаны в подстрочных примечаниях - со следующим обозначением: Хлуд. (список, изданный Н. К. Гаврюшиным) и ПБ (Подлинник иконописный…). Дополнительные поясняющие слова даются в круглых скобках. Заметим попутно, что один из трех известных Н. К. Гаврюшину списков, по его мнению, восходит к 123-й главе “Древлеписменной Кормчей” (Филосо­фия русского религиозного искусства XVI–XX вв…, с. 386) - трактат Святогорца вошел в нее, вероятно, уже в середине-третьей четверти XVI в. Но текст в “Большаковском подлиннике” позволяет уточнить этот вопрос: так, если 1-я глава сочинения преподобного Максима не имеет здесь никаких надписаний, то 2, 4, 5 и 6-я главы сопровождаются надписаниями - соответственно как 124, 125, 126 и 127-я главы “Кормчей”; отсюда можно предположить, что 1‑я глава числилась там же 123-й, а 2 и 3-я главы изначально составляли единое целое, войдя в “Кормчую” в виде ее 124-й главы.
30. Ср. 2 Кор 6:14–15.
31. Ср. Ин 12:26.
32. Здесь в обоих вариантах: “естеством понуждающеся”.
33. Ср. Лк 6:36. Давая скрытую цитату из Евангелия от Луки, преподобный Максим (“русскоязычный” грек) нетрадиционно употребляет здесь слово “щед­рый” (sumpaq»j) вместо общепринятого “милосердный” (o„kt…rmwn), поскольку оба эти слова и в греческом языке имели близкое смысловое значение, и в древнерусской письменности равно могли прилагаться к таким понятиям, как “отзвычивый, сострадательный, сочувствующий” (в частности, древн.-русск. “щед­рый” переводится как “сострадательный”, а “щедротство” - как “мило­сер­дие” протоиереем Г. Дьяченко - см. его “Полный церковно-славянский словарь”. М., 1993. - С. 834). Любопытно, что в другом своем сочинении - “Стя­зание о известном иноческом жительстве” (Сочинения преподобного Максима Грека. Ч. 2. Казань, 1860. - С. 113) - Святогорец цитирует текст Лк 6:34–36, где стих 36 вновь дается в нетрадиционном переводе, когда понятие “щедрости” приравнивается им к понятию “милосердия”: “Бывайте убовы щедри, якоже Отец ваш Небесный щедр есть”; при этом прилагательное “не­-бесный” здесь - явное “припоминание” схожего по конструкции текста Мф 5:48.
34. О московских Соборах середины XVI в. в связи с иконописанием см.: Андреев Н. Е. О “деле дьяка Висковатого” // Seminarium Condacovianum. Т.

    V. Прага, 1932. - Сс. 191–242 [переиздано (в сокращении) в кн.: Философия русского религиозного искусства XVI–XX вв. Антология… - Сс. 292–317]; Подобедова О. И. Московская школа живописи при Иване IV. М., 1972; Успенский Л. А. Указ соч. - Сс. 253–267; Saltykov А. Fragen der kirchlichen Kunst auf der Hundertkapitelsynode von 1551 // Zeitschrift fur Ostkirchliche Kunst. Hermeneia. 7. Jg., Heft 2/3, 1991. - SS. 71–92; Сарабьянов В. Д. Иконографическое содержание заказных икон митрополита Макария // Вопросы искусствознания. Вып. 4/93. М., 1994. - Сс. 243–285; Архимандрит Макарий (Веретенников). Стоглавый Собор 1551 года // Альфа и Омега. 1996. № 1(8). - Сс. 88–104.

35. Ср. приведенные выдержки с изданием: Из Стоглава соборный ответ о живописцах… // Подлинник иконописный. - Сс. 18–21.

Изобразительное искусство Древней Руси XI-XIII веков, создававшееся в рамках православной церкви.

Общие положения

Русская икона органически связана нитями преемственности с византийским искусством. С принятием христианства в конце X века образцы византийской иконописи начали попадать на Русь и становились не только предметом поклонения, но и предметом подражания. Однако отсюда еще не следует, что русская иконопись была простым ответвлением византийской. Долгое время она находилась в орбите ее притяжения, но уже с XII века начался процесс ее эмансипации. Веками накапливаемые местные черты перешли постепенно в новое качество, отмеченное печатью национального своеобразия. Это был длительный процесс, и очень трудно четко обозначить его хронологические границы.

В Киевскую Русь завозилось много греческих икон, служивших образцами для русских иконописцев. К сожалению, сохранился лишь один памятник константинопольского письма, происходящий из Киева. Это знаменитая икона Владимирской Богоматери , ныне хранящаяся в Третьяковской галерее. Согласно свидетельству летописи она была привезена в Киев из Константинополя и увезена в 1155 году Андреем Боголюбским во Владимир, где хранилась в Успенском соборе. В 1395 году ее отправили в Москву, и здесь она вскоре превратилась в своеобразный палладиум Русского государства. Эта икона, исключительная по своему художественному качеству, наглядно свидетельствует, что Древняя Русь была знакома с самыми выдающимися образцами византийской иконописи.

Иконы XI-XIII веков очень трудно группировать по школам, столько в них общего. Здесь помогают только тщательный стилистический анализ и установленное место происхождения икон, поскольку даты основания церквей либо монастырей нередко служат солидной точкой опоры не только для уточнения датировок, но и для определения той школы, из которой эти иконы вышли.

По своей иконографии иконы XI-XIII веков мало чем отличаются от византийских икон этого же времени. Очень близки они к ним и по стилю. Их довольно темный, скорее сумрачный колорит восходит к византийской палитре. К традициям византийской иконописи восходит и относительно объемная, особенно по сравнению с иконами XV века, трактовка формы. В частности, в лицах переходы от затененных частей к освещенным носят постепенный характер; нередко нос, губы и глаза очерчиваются красными линиями, подчеркивающими рельеф лица. В разработке одеяний широко применяются золотые линии, золотыми линиями членятся и пряди волос. Все это сближает ранние русские иконы с византийскими. Но им присуща и одна оригинальная черта. Они гораздо монументальнее византийских икон, что выражается не только в том, что они намного превосходят их своими размерами, но и в особом художественном строе — более обобщенном и лаконичном. Русский мастер уже на этом раннем этапе подвергает византийские образцы переработке, правда не радикальной, как это было позднее, а едва приметной, сказывающейся в упрощении силуэта и в известном оплощении формы.

Созданию икон большого размера содействовало обилие на Руси огромных лесных массивов, позволявших изготовлять монументальные образа, заменявшие дорогую мозаику. Почти все ранние русские иконы, которые до нас дошли, не имеют прямого отношения к алтарной преграде и, если судить по их большим размерам, были, скорее всего, либо настенными, либо настолпными образами.

Иконы XI-XIII веков выделяются и своей особой торжественностью. Фигуры даются в спокойных, неподвижных позах, лица строгие, фоны гладкие, золотые либо серебряные, иератическая «иконность» образа всячески подчеркнута. Эти иконы писались по заказу князей либо высшего духовенства и украшали большие храмы, где они прославляли того или иного святого либо тот праздник, которым данный храм был посвящен. Чаще всего это были образы Христа и Богоматери. Но широко распространены были также иконы, соименные заказчику, иначе говоря, изображавшие его патрона. В княжеской среде такого рода иконы были особенно чтимы.

Основные памятники

Из-за неоднократного разграбления Киева и Чернигова до нас не дошли ранние южнорусские иконы. В гораздо лучшем положении был расположенный на севере Новгород, оставшийся в стороне от татарского нашествия. Поэтому не случайно именно из Новгорода происходят древнейшие русские иконы. Культурные связи с Киевом были весьма оживленными, и, вероятно, немало икон привозилось с юга в Новгород, где они служили предметом изучения и подражания для местных мастеров. Так были заложены основы для новгородской школы иконописи, из которой вышел ряд первоклассных работ.

По мере рассредоточения культуры, в связи с ростом феодальной раздробленности, отдельные города Владимиро-Суздальской земли начали играть в XII-XIII веках все
большую роль. В этих городах стали складываться свои местные мастерские, расцвет которых был пресечен татарским нашествием. Они меньше считались с унаследованными от Византии канонами, шире использовали народные традиции, благодаря чему их искусство обнаруживает порою большую свежесть и непосредственность выражения.

Новгород

Икона «Апостолы Петр и Павел» (середина XI века. 2,36×1,47. Историко-архитектурный музей-заповедник, Новгород)

Икона «Георгий» (30-40-е годы XII века. 230×142. Третьяковская галерея, Москва)

Двусторонняя икона «Георгий» (около 1170 года. 174×122. Успенский собор в Московском Кремле)

Икона «Устюжское Благовещение» (вторая половина XII века. 229×144. Третьяковская галерея, Москва)

Двусторонняя выносная икона «Спас Нерукотворный» (вторая половина XII века. 77×71. Третьяковская галерея, Москва)

Икона «Ангел Златые власы» (вторая половина XII века. 48,8×39. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург)

Икона «Богоматерь Умиление» (начало XIII века. 56×42. Успенский собор в Московском Кремле)

Икона «Николай Чудотворец» (начало XIII века. 145×94. Третьяковская галерея, Москва)

Двусторонняя икона «Богоматерь Знамение» (до 1169 года. 59×52,7. Историко-архитектурный музей-заповедник, Новгород)

Икона «Николай Чудотворец» (середина XIII века. 67,6×52,5. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург)

Владимир

Икона «Богоматерь Боголюбская» (ок. 1158-1174 гг. 185 × 105 см. Владимиро-Суздальский историко-художественный и архитектурный заповедник, Владимир)

Икона «Дмитрий Солунский» (конец XII в. 156 × 108 см. Третьяковская галерея, Москва)

Икона «Богоматерь Максимовская» (ок. 1299-1305 гг. 165 × 66.3 см. Владимиро-Суздальский историко-художественный и архитектурный заповедник, Владимир)

Ярославль

Икона «Богоматерь Великая Панагия» (первая треть XIII в. 193.2 × 120.5 см. Третьяковская галерея, Москва)

Икона «Спас» (середина XIII в. 44.5 × 37 см. Ярославский художественный музей, Ярославль)

Икона «Архангел Михаил» (конец XIII в. 154 × 90 см. Третьяковская галерея, Москва)

Иконы (гр. «изображение») — в христианской традиции название живописных изображений Иисуса Христа, Богоматери и Святых. Иконные изображения носят священный характер и служат предметом религиозного чествования как наглядные представления, способные возвести душу верующего от мира Дольнего к миру Горнему, то есть от дощатой поверхности, покрытой красками к изображенному персонажу. По выражению византийского теолога Григория Нисского: «Иконы есть грамота для неграмотных… Святые иконы суть книги, написанные, вместо букв, лицами и вещами. В них неграмотные усматривают то, что должны по вере следовать. На иконах христиане учатся».
Происхождение икон восходит к началу христианства. По преданию евангелист Лука, лично написал несколько икон Божьей Матери.

Первоиконой считается «Спас Нерукотворный», представляющий собой отпечаток на плате лика Спасителя, произведенный самолично Иисусом Христом.

В VI — VII веках в Византии были установлены общие типы иконописных изображений. В более поздние времена в качестве руководства для иконописцев появились «иконописные подлинники», в которых содержались подробные указания относительно характера изображения внешних черт и аксессуаров для каждого святого.

На Руси иконопись развивалась в строгом соответствии с византийскими образцами, которые периодически поставлялись из Византии в русское государство. Греческие художники, приезжавшие на Русь, привозили с собой книги образцов (на Руси их называли прописями), с которых русские мастера делали копии. Именно этим объясняются быстрые успехи византийского искусства в Киевской Руси.

Иконописное мастерство категорически запрещалось лицам нехристианского вероисповедания. До иконописания разрешалось допускать людей искусных в художестве и отличающихся добрым поведением.

На Руси иконы рассматривались как наиболее совершенные произведения искусства и относились к ним с величайшим уважением. Считалось неприличным говорить о покупке или продаже икон. Иконы «выменивались на деньги» либо дарились. Вместо выражения «икона сгорела» употребляли словосочетание «икона выбыла» или «икона вознеслась на небо».

Иконы сопутствовали христианину от его рождения до смерти. Иконы имели огромное влияние на душу православного человека практически во всех обстоятельствах его жизни — личных, семейных, гражданских, военных, общественных.

Основные древнерусские иконописные школы

Практика русских иконописных мастерских восходит к тем навыкам и приемам, которые были выработаны в Византии. Однако отечественные мастера внесли в процесс производства икон свои коррективы, продиктованные местными обычаями и материалами.

Главными иконописными центрами на Руси были Новгород, Псков и Москва. О древней иконописи южнорусских городов (Чернигов и Киев) ныне ничего неизвестно, хотя эти центры иконописания, несомненно, существовали. В последние десятилетия обрисовались контуры таких древнерусских художественных центров, как Владимир, Ярославль, Нижний Новгород, Тверь, Ростов, Суздаль.

В период раздробленности Руси, когда древнерусское государство распалось на множество удельных княжеств, иконы изготовлялись не только в крупных, но и в небольших городах, что далеко не всегда означало наличие в них иконописных центров.

Главными производителями икон в Новгороде, Владимире, Ярославле и других крупных городах были мастерские при княжеских и архиепископских дворах, наиболее органично усвоившие основы византийского иконописания.

В иконах XI-XIII веков столько много общего, что их крайне трудно группировать по школам. Здесь помогает только тщательный стилистический анализ и установленное место происхождения икон. Ситуация осложняется еще и тем, что в те времена практически все иконописные центры Руси в качестве образцового «иконного подлинника» использовали икону «Владимирская Богоматерь», всячески интерпретируя ее формальные и содержательные качества.

Иконы XI-XIII веков выделяются своей монументальностью и особой торжественностью. Фигуры даются в спокойных неподвижных позах, лица строгие, фоны гладкие, золотые либо серебряные. Эти иконы писались по заказу князей либо высшего духовенства и украшали большие храмы. Поскольку иконописным образцом для подобных изображений служила икона «Владимирская Богоматерь», постольку чаще всего эти иконы изображали Иисуса Христа и Богоматерь. Однако широко распространены в это время были также иконы, изображавшие патронов заказчиков (их покровителей). В княжеской среде такого рода иконы были особо чтимы.

Характерными особенностями Новгородской школы иконописи являются декоративность линии, строгость ликов и одновременная чувственность изображения, повествовательность, яркие контрасты цветов. Наиболее популярными были изображения святого Николая Чудотворца.

Иконы «Устюжское Благовещенье», «Ангел Златые Власы», «Спас Нерукотворный», «Николай Чудотворец».

Характерными особенностями Владимирской школы иконописи являются мозаичность манеры письма, использование в качестве образца «Владимирской Богоматери».

Иконы «Деисус», «Дмитрий Солунский».

Характерными особенностями Ярославской иконописной школы являются свободная и смелая манера письма, открытый цвет, отступление от византийских канонов, жизнерадостность красок, множество украшений.

Иконы «Богоматерь Великая Панагия», «Спас Златые Власы».

Что касается Москвы как иконописного центра, то до нашего времени не дошли московские иконы XII-XIII веков. На протяжении XIV века в московской иконописи сосуществовали различные художественный течения — как местные, так и привнесенные из Византии, западных и южных районов страны. Для московской школы этого периода характерны следующие черты: обращение к различным иконописным традициям; стремление к «античным» формам изображаемых фигур, лиц, архитектурных фонов; попытка превращения зрителя в свидетеля, соучастника изображенного события; психологичность изображений; тесная связь с литературными текстами; передача сильных движений, сложных ракурсов; колористическое богатство.

Иконы «Борис и Глеб», «Борис и Глеб с житием», «Борис и Глеб на конях», «Спас Ярое Око», «Богоматерь Донская».
Большинство исследователей древнерусского искусства связывают становление московской школы иконописи с именем Андрея Рублева (ок. 1370-1430). На пути интеграции многочисленных живописных традиций Рублев сумел выработать столь совершенный художественный язык иконописания, который на протяжении всего XV века сделался ведущим на Руси.

В целом для икон Рублева характерно «пограничность» изображения (не ясны поза, жесты и т.д.), «доверительность» (создается ощущение беседы по душам), «гармония» динамики и статики, объемности и плоскостности.

Иконы «Апостол Павел», «Архангел Михаил», «Спас», «Троица».

В начале XVI века наблюдается ряд тенденций в древнерусской иконописи: 1) московская иконописная школа получила статус главнейшей в древнерусском государстве; 2) иконы композиционно и сюжетно
усложнились; 3) произошел резкий поворот к индивидуализации иконного письма.

Иконы Дионисия (1430/40 — после 1508) «Богоматерь Одигитрия», «Митрополит Петр с житием», «Митрополит Алексий с житием», «Рапятие».

Ближе к середине XVI века иконные изображения становятся излишне многословными, начинают перегружаться аллегориями, в них усиливается догматически диктатное начало. В это время церковь все ревностнее начинает следить за тем, чтобы в иконопись не проникли новшества, отдававшие предпочтение чувственному явлению сущности энтузиазного стремления человеческой души к Богу.

Однако именно с середины XVI века иконопись перестала быть искусством чисто духовным и оторванным от условий быта. Неимоверно повысился интерес к узорочью. Иконы вместо золотых, охристых и красных фонов обрели темные. Символика цвета отчасти была утеряна.

Высокий русский иконостас

Первоначально в православных храмах Византии алтарь перекрывался подвешенной на шесте тканью с вышитыми на ней золотом изображениями святых. Перекрывать алтарь следовало потому, что собственно алтарное пространство символизировало собой рай. В этом случае ткань с представлениями святых понималась как изображение ограды рая, сквозь окна которой глядят на прихожан святые, души которых принадлежат раю.

В конце XI — начале XII века перед алтарем стали ставить храмовую икону. Вскоре храмовую икону стали помещать на алтарной преграде рядом с царскими вратами (врата в центральную апсиду). Обычно византийская алтарная преграда-иконостас включала в себя три ряда или чина икон: а) деисус (изображение Иисуса Христа с двумя предстоящими), б) праздники, в) храмовые иконы. Сверху сплошной алтарной преграды-иконостаса размещался либо крест, либо икона «Распятие».

На Руси привился привозимый из Византии не сплошной, а составной иконостас-темплон. Это связано было с трудностями доставки, и первоначально его именовали «деисус».

В конце XIII — начале XIV века на Руси появилась полностью деревянная глухая алтарная преграда или стенка с «царскими» вратами в центре, располагавшаяся между алтарными столбами центральной апсиды, не доходя до верха алтарной арки.

В конце XIV — начале XV века на Руси появилась сплошная алтарная стенка от северной до южной стены. Образцом может служить фундамент алтарной стенки-иконостаса Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры. Последовательно русский иконостас включил в себя все главные моменты стенной храмовой росписи. Пророки и праотцы были перенесены из купола в пророческий и праотеческий ярусы иконостаса. Сцены праздников православных были перенесены со сводов и стен в праздничный ярус иконостаса. Деисус из центральной апсиды был перенесен в деисусный ярус. Евангелисты с парусов были перенесены на царские врата.

Классический тип Высокого русского иконостаса представляет иконостас Благовещенского собора Московского Кремля, созданный под руководством Феофана Грека в 1405 году.

Иконостас Благовещенского собора с его монументальными чиновыми иконами и обширным циклом «праздников» послужил исходной точкой для всего дальнейшего развития классической формы древнерусского иконостаса.